вот от каждого захороненного в лоно земли у нее осталась не только память, но и пожелтевший клочок бумаги, на который можно посмотреть, которого можно коснуться.
Об этих тетрадях не знали ни Петерис, ни Ильмар. Алиса занималась ими тайно, поздними ночными часами, когда в ней пробуждалась какая-то непонятная активность, тоска по людям, а на дворе была ночь и Петерис громко храпел за стеной. И так же, как тайно заполнялись эти тетради, казалось Алисе, ей, втайне от других, были близки эти люди.
Алиса наклоняется к собаке, чтобы помочь ей забраться на кровать.
— Такой коротконогий, а брюхо какое отрастил, — тихо корит она.
Тезис обижается, отворачивает голову. Когда Алиса хочет отпихнуть его к изножью, где нет тетрадей, пес щетинится, рычит.
— Это еще что!
На Петериса Тезис никогда не рычал, а покорно переносил даже совсем незаслуженные тычки. Алиса, глядя на пса, начинает смеяться. Хочет погладить его, но Тезис рычит.
— Уймешься ты!
Тезис рычит еще злее.
Тогда Алиса перестает замечать зазнавшееся создание, а оно в свою очередь делает вид, что дремлет, — прикроет глаза, но нет-нет да взглянет из щелок между веками на Алису. Когда Алиса уже забывает о нем, Тезис не выдерживает, и раздаются своеобразные шлепки — Тезис, виляя хвостом, слегка бьет по тетради космонавтов.
— Тезик! Песик мой!
Собака с визгом кидается через тетради к Алисе, лижет ей лицо.
— Точно ребенок!
Тезис вскоре успокаивается и засыпает в изножье, а Алиса закрывает глаза только тогда, когда сквозь окно, в оставленную старым одеялом щелку, проникает синеватый свет.
Алиса давно не видела Паулины, ибо с этой суровой странной женщиной совсем неожиданно раздружилась. Алиса знала, что Паулина последнее время болеет ногами и не может ходить в лавку, что Бирута носит ей хлеб и другие продукты, за что Паулина будто каждый раз ей платит по рублю. К старости Паулина постепенно изменилась, с людьми стала еще резче, ее смелый взгляд стал еще более гордым и самоуверенным, чем в молодости. Сразу после создания колхоза ее избрали в ревизионную комиссию, и у нее произошло несколько крупных конфликтов, затем она устранилась от общественной жизни, становилась все более замкнутой, особенно когда так состарилась, что работать в колхозе уже не могла. Желая помочь ей, облегчить старость и избавить от одиночества в полуобвалившейся хибарке, председатель колхоза Риекстынь предложил ей место в новом пансионате, но Паулина отрубила:
— Погодили бы со своим бульдозером, пока не подохла. У меня свой дом, оставьте меня в покое!
Вначале Алиса полагала, что приятельница так остыла лишь к ней одной, но однажды, когда Паулина еще выходила из дому, встретив ее на дороге, спросила:
— Я вас чем-нибудь обидела?
Ответ прозвучал громко и ясно:
— Не совала бы свой грязный нос в мой чистый зад!
Алиса оторопела и сперва даже улыбнулась, как улыбалась обычно хлестким выражениям Паулины, хоть это было уж слишком. Но Паулина повернулась к ней спиной и, не оглядываясь, заковыляла прочь.
И вот уже два года, как Алиса с Паулиной не обменялись ни единым словом. Несколько раз такая возможность, правда, представлялась, но Алиса не решалась приблизиться к бывшей приятельнице, так как Паулина смотрела на нее, как на чужую. Алиса никому о случившемся между ними не говорила — стоило ей вспомнить слова Паулины, ее холодный взгляд и темный шрам на лице, как Алису охватывал глубокий непонятный стыд. Но теперь, когда смерть все чаще навещала дома Осоковой низины, Алиса считала, что нехорошо враждовать, тем более когда не знаешь даже, из-за чего.
Алиса купила небольшую глиняную посудину, которую можно было использовать и как вазу, и под молоко. Наполнила ее до края «Коровками», надела новую кофту и отправилась в гости. На сердце было тревожно, и чем ближе она подходила к «Озолкалнам», тем сильнее хотелось повернуть назад. Однако она твердо решила покончить с нелепой враждой и шла вперед.
Поставленная лет пятьдесят тому назад временная лачуга окончательно погнила, крыша осела на потолок. Уцелевшая еще дранка заросла зеленым мохом, а многие прорехи залатаны дощечками. Где-то белеет алюминиевая жесть, содранная с крыла упавшего в войну самолета. Некоторые дыры заткнуты дерном, на котором цветет несколько лютиков. Покосившееся окно изнутри завешено выцветшей мешковиной. У скособочившейся двери отворяется лишь щель. Никакой живности Паулина больше не держит: ни коровы, ни курицы, ни собаки. На дворе стоит необычная тишина.
Алиса постучала.
Изнутри доносился какой-то гул.
— Да, да… — наконец отозвался хриплый голос.
Раньше каждое слово, произнесенное Паулиной, звучало четко и раскатисто. Алиса открыла дверь. Навстречу пахнуло чем-то неприятным, неопределенным. Паулина лежала на кровати совсем одетая и, поднявшись, полусидя, широко раскрытыми глазами смотрела на гостью.
— Здравствуйте.
Паулина не ответила.
— Пришла проведать.
— Моей смерти заждалась?
— Зачем вы, Паулина, так говорите? Что я вам сделала? Ведь когда-то…
— Нам с тобой делить нечего.
Паулина отвернулась к стене.
Алиса стояла посреди комнаты, не зная, как быть. Затем подошла к столу, смахнула ладонью крошки и поставила вазу с конфетами.
— Я принесла маленький…
— Неси обратно. Мне ничего от тебя не надо.
— Паулина! Я не знаю, что я…
Паулина села и спустила с кровати обмотанные, распухшие ноги.
— Скажу тебе, если тебе так знать хочется. Ты ко всем лезешь… Вот пришла и лыбишься, как святая богородица! Ты так любому собачьему дерьму на дороге лыбишься. Потому и та тебе приятельница, и эта! Аусма, Стасия, мадам Дронис, Анныня и невесть кто еще. А на самом деле ты из себя бог знает кого корчишь! Графиню какую-то!
Алиса не понимала, в чем ее упрекают.
— Какую графиню?
— Сознайся, разве ты не думаешь, что ты здесь лучше всех? Из невесть какой Америки явилась. Вот Дронисы, эти-то как раз
