— Где погон? — спросил его дядя Егор.
— Черт его знает, — растерялся Петька.
— Ведь ты групповод.
Скорее почувствовал, чем увидел укоряющие взгляды молодежи.
— Кто убирал погон? — спросил Петька.
Молчали. Значит, никто погона не убирал. Пошли в другие бригады попросить — нет ли запасного, хотя бы веревочного, но и такого не нашлось. Да и что в веревочном толку? Растянется. Молотилке нужен ременный погон. И восьмиконная молотилка стояла. Молодежь перебросили на другую работу.
Вечером на правлении после долгих разговоров Бурдин вспомнил рассказ Устина про директора совхоза, который обещался, в случае чего, выручить. Сходили за Устином. Ему вместе с Петькой поручили завтра же отправиться в свиноводческий совхоз…
Пыльно и душно было ехать семнадцать километров. Но вот уже видны на склоне горы новые постройки совхоза. И куда ни глянь — хлебные поля. На овсяных загонах лежат розвязи, а подсолнух для силоса еще не срезан. Во всем чувствовалось, какая огромная нехватка рабочей силы у совхоза.
Директор узнал Устина, но не сразу согласился дать трактор. Они все были в работе. Лишь когда Устин сказал, что колхоз может прислать совхозу рабочую силу, директор задумался. Торговались долго. Директор просил дать ему людей побольше, но Устин этого не мог обещать. Потом написали договор.
Утром колхозники увидели, как к ним с поля на луг шел трактор и вез сложную молотилку. Два тракториста отгоняли облепивших трактор ребят.
— Уберите эту развалину, — крикнул один из них, указывая на восьмиконку.
— По большому куску бросаетесь, — заворчал Егор.
— Эта машина одному трактору пить давала, да и вашему дала бы, только погон украли.
На месте конной установили сложную молотилку. Уровняли трактор, надели погон на шкив, и началась молотьба. К вечеру по этому же пути, где шел трактор, отправились в совхоз двадцать человек.
Сзади телеги со снопами, в тени, шли Сотин и Митенька. Лошадью правил Митенькин сынишка. Он часто оборачивался назад и внимательно прислушивался к разговору отца с полеводом.
— И еще скажу, — изредка всматриваясь в хмурое лицо полевода, продолжал Митенька, — отвечать-то за это придется тебе. Афоньке, что ль? Какой с него спрос. Хозяйства своего не было, и ничего он в этом деле не смыслит. Бурдину? Нынче он тут, завтра — партия перебросит его верст за сто. Алексей? Этот в случае чего вывернуться сумеет. Скажет: «Я председатель сельсовета и колхозным хлебом не распоряжаюсь»… А вот ты коренной житель. И с мешками к тебе придут и скажут: «Дай».
— А где я им возьму? — тихо проговорил Сотин. Вдруг, обозлившись, вскинулся на Митеньку: — Тебе-то какая забота? Тебе-то что нужно? И что ты змеем точишь сердце?
Митенька отер потное лицо, улыбнулся:
— Что мне надо? По-крестьянски с тобой толкую, вот что. И против колхоза, как против идеи, ничего не имею. Только говорю: не просчитайтесь. Отвезти на элеватор недолго.
Поравнялись с гумнами колхоза. Сынишка что-то закричал отцу, а потом свернул на большую дорогу.
— Все-таки скажи, что же тебе надо? — глухим голосом спросил Сотин.
— А если, к примеру, у вас хлеба не хватит, к кому пойдете? К нам, единоличникам. Одно из двух: или всем вам по миру идти, или к нам в амбары лезть.
«Врешь, врешь! — хотелось крикнуть Сотину. — Гнида ты, гнида и есть». Но вслух проговорил:
— Не выгодно советской власти дураками нас оставлять.
— Не свои слова говоришь, Ефим Яковлич, — заметил Митенька, — Бурдин тебя накачал.
— Он мужик умный.
— Умный, да только не мужик.
— От Бурдина плохого мы не видели.
— А хорошего?
— В десять раз больше, чем от тебя. Говоришь — мыла нет? Черт с ним. В двадцатом году тоже его не было, а жили. Денег нет? На кой они пес? А без хлеба не останемся. Был бы хлеб да картошка.
— Хо-хо, — вздохнул Митенька, — если хлеб да картошка, зачем тогда колхоз? Испокон веков крестьянство сидит на хлебе да на картошке. Где же обещанная перемена к лучшей жизни социализма?
— А тут ты совсем глупый человек. Может, тебе притчу рассказать, как мужик деньги на избу копил…
— Знаю. Только там вся семья целиком голодала, а тут одни мужики. Небось рабочие…
— Тогда иди в рабочие, — перебил Сотин. — Что же околачиваешься в селе?
— И уйду, — решил вдруг Митенька. — Уберу с поля, развяжусь с хлебозаготовками, все распродам и трахну в Магнитогорск.
Сотину — путь гумнами, но, стыдясь, что идет с Митенькой, свернул было в переулок. Митенька тоже за ним. Ему где ни идти — все равно. Наперерез от амбара к избе торопливо бежала Устя с граблями на плече. Митенька широко расставил руки, словно поймать ее хотел.
— Куда?
Устя остановилась.
— Ах, толстомясая! Соревноваться, что ль, бежишь?
— Тебе какое дело?
Подошел к Усте, в упор уставился на нее, затем, поджав живот, расхохотался:
— Какая ты, черт… грязная!
Устя по-мужски выругала Митеньку и побежала за гумно.
Возле мазанки кузнеца Архипа играли ребятишки. У них — самодельный велосипед. На нем пытался ездить сын Архипа, но ничего не выходило. Велосипед слишком тяжел и неуклюж. Вдруг вся орава, устремив глаза к кладбищу, закричала:
— Взаправдышный лесипед едет!
Сотин и Митенька оглянулись: по дороге от Левина Дола, пыля, мчался велосипедист.
Скоро он поравнялся, и Митенька, сняв картуз, крикнул:
— Здравия желаем, товарищ Вязалов!..
— Здравствуйте, колхозники, — кивнул он и помчался дальше.
Ребятишки бросились догонять. Вслед за ними, высунув языки, опрометью понеслись две собачонки.
— Вот и сам председатель рика пожаловал.
— Не знаю, по какому делу, — проговорил Сотин.
— Хлеб качать, — ехидно ответил Митенька и повернул к себе.
Сотин пошел в совет.
Шел он тяжелой походкой, грузный, приземистый, с густой поседевшей бородой, а в ушах злобно и надсадно, звучало: «качать».
«Вот его и спрошу, — решил Сотин, — пусть разъяснит».
Вязалов, окончив говорить, обвел глазами членов комиссии содействия. Их было человек тридцать, они собрались со всех обществ и деревень сельсовета.
— Всем ясно, кто тормозит хлебозаготовки?
— Всем.
«Все-ем», — передразнил их Алексей. — После начнете: этого не поняли, в этом не разобрались. Чиклюевский исполнитель, тебя какой вопрос мучает?
Исполнитель, серьезный, широколицый, затянулся махоркой и встал. Бросив цигарку под ноги, спросил:
— С крепкозажиточными как поступать?
— Твердое задание, — ответил Вязалов.
— К замку дотрагиваться?
— Акт сначала составить.
Исполнитель из деревни Новинки не стал дожидаться, когда посмотрит на него Алексей. Устремив глаза в окно, он, раскачиваясь, начал:
— Вот о чем спрошу районную власть… Не от себя, а граждане доняли…
— Говори, — перебил Вязалов.
— Задают граждане вопрос, за что хлеб идет.
— То есть?
— Хлеб за что вывозим?
Почти все одновременно и тревожно оглянулись на исполнителя. Этот вопрос волновал их всех, и каждому хотелось задать его, да боялись, что обзовут хвостистами или кулацкими подпевалами. Вязалов никак не обозвал новинского исполнителя и ответил точно:
— Край получает товаров на двадцать пять миллионов. Товар будет отпускаться на сорок процентов общей суммы сданного хлеба. Сколько на Новинку задание?
— Десять тысяч пудов.
— Сдадите, получите товару на четыре тысячи.
— А деньги?
— Если в деньгах затруднение, с этим считаться надо.
Ответ Вязалова не всех успокоил. О товарах и деньгах хотелось поговорить побольше и не с кем-нибудь, а с председателем рика.
Исполнитель деревни Пунцовки, молодой парень, поднял руку.
— Говори.
— Товарищи, — встал парень и длительным взглядом обвел собрание, — председатель рика говорил, что в нашей деревне кулацкое засилье. Это неправильно. Мы бы выполнили хлебозаготовки давно, если бы в кооперации был товар. И никаких комиссий не надо. За товар мужик сам повезет, лишь успевай принимать. Председатель рика обмолвился, будто я качнулся вправо. Поясню. Вдумайтесь, какое положение нашего брата. Сделаешь нажим на середняка — левый загиб, не нажмешь — правый уклон. Скажешь: трудновато — оппортунизм на практике. Как быть?
Вязалов внимательно слушал сухощавого парня, и когда тот окончил, сразу взметнулись три руки.
— Мне слово.
— Мне, товарищ Вязалов.
А чиклюевский, не дожидаясь разрешения, крикнул:
— Товарищи, это собрание комитета содействия или заседание кулацкого лагеря?
Стукнул кулаком по парте:
— Да это же как есть классовое выступление. Ихняя деревня богаче нашей в три раза. Товарищи, да ведь у этой деревни под боком житья нет. Поедут туда наши колхозники с одним духом, приедут — подступить невозможно. Эта деревня — позор для нашего сельсовета. Кто меньше выполнил хлебозаготовки? Кто разбазаривает скотину, возит хлеб в город? Кто дает зажиточным справки о бедности? Товарищ Столяров, ты не доглядел за этой деревней. Я предлагаю взять ее на буксир, а исполнителя сменить.
