— Значит, выручаешь?
Трубин принялся выбивать пальцами дробь по столу И, помедлив, сквозь зубы проговорил:
— Надо с полеводом посоветоваться.
— С полеводом? — невольно вырвалось у Бурдина, и он часто-часто заморгал. — Володя, да ты что?!
— А что? — пытаясь улыбнуться, но уже сухим голосом отозвался друг.
— А ты разве не хозяин?
— Но его ведь тоже надо спросить. У него планы.
Опять побарабанил Трубин по столу и, слегка отвернувшись, совсем мертвым голосом произнес:
— Я, Сережа, не диктатор.
— При чем тут диктатор? — все более удивлялся Бурдин. — Я ведь тоже советуюсь, когда нужно, с правлением.
— Не про то я, Сережа, но ведь ты сам знаешь, в сельскохозяйственных работах мужики больше нас понимают.
— А ты разве тут политкомиссаром только, а не хозяйственником?
— Ты не так меня понял, Сережа. Одно дело я знаю больше, а другое пока меньше. И всыпаться впросак не хочу. А знаешь, что такое потерять авторитет среди колхозников? Это значит, что будешь не руководителем колхоза, а ходячим посмешищем или, как они говорят, Федорой-дурой. Говорю я тебе к тому, что крестьянство — дело сложное.
— Да что ты мне лекцию читаешь по крестьянскому вопросу?
— Я не читаю, — проговорил Трубин.
— Одного не надо забывать, что колхозник пока еще до какой-то степени собственник.
— Что же из того?
— А то, что он рассуждает обо всем со своей колокольни. Если раньше танцевал от своего хозяйства, то сейчас стоит за интерес своего колхоза.
— Свой интерес — не плохая вещь.
— Да не всякий. За этим интересом колхозник иногда не видит, а то и не желает видеть общегосударственных задач. В первую голову это может отразиться на хлебозаготовках. Кулаки на этом научились играть. Вот пример из нашего колхоза: у нас есть полевод, хороший работник, а уже с неделю ходит и руки опустил. В чем дело? Оказывается, один тип в нашем селе внушил ему, что в колхозных сусеках после хлебозаготовок останутся один мыши. И опустились руки у полевода. В твоем колхозе такой собственнической болезни нет?
Трубин, все еще барабаня по столу, молчал и, видимо, обдумывал, как лучше ответить. И ответил медленно, поучительно:
— Удивляюсь, как у вас остались кулаки. Мы всех раскулачили и выслали. Такой агитации вести некому. Что касается хлебозаготовок, то должен тебе сказать: неравномерно дает район задание. Нашему колхозу эти задания преувеличены. Мы подсчитали, и вышло, что если выполнить хлебозаготовки полностью, расплатиться с МТС да засыпать фонды, то в среднем едоку на год останется по четыре пуда ржи и не больше полпуда пшена. У нас подвела рожь. А район урожайности не учел.
— Но ведь ты хлебозаготовки выполняешь?
— Само собой. Только не форсирую.
— Что это значит — «не форсирую»?
— Хлопочем о снижении. Не могу же я в первый год колхоза оставить колхозников без хлеба. Сам знаешь, отвезти легко, а не хватит хлеба, кто даст?
Бурдин вздохнул:
— Ох, Володька, а тебе не подсунули кулацкую арифметику? Есть такая.
Холодок отчужденности все больше и больше чувствовался в их разговоре. Стало как-то совестно смотреть друг другу в глаза. Некоторое время молчали.
— Что же о машине скажешь? — наконец, спросил Бурдин.
Турбин пожал плечами.
— Что могу сказать? За твой колхоз — ты отвечаешь, за мой — я отвечаю. Пойдем, с полеводом поговорю.
— Пойдем, — поднялся Бурдин, не допив стакана молока.
Полевод был ниже среднего роста, тощенький, с жиденькой седоватой бородкой, очень шустрыми и умными глазами. Трубин познакомил их.
— Это — председатель колхоза из Леонидовки.
— Здравствуй, товарищ, — покровительственно произнес полевод. — Как величать вас?
— Просто Бурдин.
— Можно и так. Вы что же, товарищ Бурдин, поглядеть, как идет у нас работа? А как в сказке: «Конь бежит, земля трясется, Ванька козырем несется», — и полевод Максимыч лукаво подмигнул Трубину. — А вы как?
— С молотьбой заминка. У вас вон свои два трактора с полусложками да три из МТС, а у нас всего. — два: один свой — старый, другой из совхоза. Вы попали в тракторную зону, а мы нет. Нас МТС не обслуживает. А куда вам пять тракторов?
— Что-то не пойму, товарищ Бурдин, уклон вашего разговора.
За Бурдина пояснил Трубин:
— Бумага от МТС. Просят одну машину уступить. По-моему, надо им дать.
По тону Трубина Бурдин не мог понять — советовал ли он действительно дать трактор, или же научился своеобразно, по-мужицки, намекать, чтобы полевод воспротивился.
— Машину? — повторил полевод и так посмотрел на Бурдина, как смотрят взрослые на парнишку, который вполне серьезно просит посадить его верхом на необъезженную лошадь. — Машину, говоришь? Район, говоришь? Славно. Может, райколхозсоюз сам возьмется молотить наш хлеб?
— Я думаю, обойдемся и четырьмя, — опять проговорил Трубин, и опять не понял его Бурдин.
— Нет, председатель, это ты выбрось из головы. Ты подумай, сколько еще овса у нас не молочено, а там просо начнется, а там — зябь. Что нам делать с четырьмя тракторами?
— Ну-ну, старик, обойдетесь, — попытался уговорить его Бурдин. — Очень уж ты жаден до машин. Нельзя же только о своем колхозе заботиться?
— А о вашем какая мне забота?
— И о нашем подумай. Колхозы перед государством равны.
— Да, но государство перед колхозами неравно поступает, — быстро нашелся Максимыч.
— В чем?
— А вот, обмолотите вы прежде, вас похвалят, а нам уши натрут. Да вам еще и товару дадут и в газете пропечатают. Вот и неравно.
— Отчасти ты правильно говоришь, — согласился Бурдин, — но при ваших машинах вы все равно раньше нас обмолотите. Да и сейчас уже обогнали. Кроме того, у меня есть разрешение от района.
Максимыч весело усмехнулся и махнул рукой по направлению к Алызову.
— Этим разрешеньем, извиняюсь… У нас тут свои разрешенья.
Бурдина покоробило, но внешне он остался спокоен. Турбину совсем было неловко от такой выходки полевода.
— Ты, Максимыч, перегнул. Эти слова в сторону района знаешь как называются?
— А ты скажи.
— Враждебными.
— Зачем враждебность? Я и перед этим оговорился, — извиняюсь, мол, ну, извиняюсь вторично, а машину все одно не дам. Секи меня, вешай, под суд отдай, машину не отпущу…
Этот разговор привлек внимание молотившей рядом группы. Кстати, что-то случилось с трактором, и скоро возле говоривших образовалась куча народа. Узнав в чем дело, они начали пересмеиваться.
— Ишь ты, на сером жеребце прискакал.
— Дураков ищет, а они вывелись.
На эти насмешки Бурдин не обращал внимания. Их он видел достаточно и в своем колхозе. Он заметил подходившего к ним тракториста. Как и все трактористы, этот тоже был в копоти и масле. И совсем не разобрать, какой первоначальный цвет имела его рубаха. А лицо так пропиталось маслом, бензином и керосином, что, казалось, даже в кости просочилось. Когда он проходил мимо молодых баб, одна из них вздохнула и созналась:
— Полюбила бы его, да чересчур черномазый…
Тракторист оказался старшим звена. Когда Трубин сказал ему, что есть бумажка из МТС, он попросил показать ее ему. Прочитав, бережно сложил, прищурился на притихших колхозников, которые знали его суровый характер, а затем уже сухо заявил:
— Поскольку есть распоряжение от директора МТС, я должен снять и перебросить одну машину в указанное место.
И уничтожающе посмотрел на полевода Максимыча.
Он его, видимо, недолюбливал. А того словно кнутом стегнули:
— Ты можешь и все пять перебросить!
— Если будет такое распоряжение, сниму.
— А если будет распоряжение, извиняюсь, штаны снять с нас? — спросил Максимыч.
— До штанов касательства не имею.
— А чтобы снять машину, надо колхозников спроситься?
— Мне начальство — МТС, а не колхоз.
— Он, конечно, прав, — проговорил Трубин.
Это переполнило чашу терпения Максимыча. Не сдерживаясь, он напустился на председателя колхоза:
— Ты вот что, Владимир Сергеич, ты, как я тебе неоднократно говорил, в крестьянских делах смыслишь не больше младенца. Уж лучше чуток помолчи, если не понимаешь.
«Эге, вот как он его!» — удивился Бурдин.
Еще большая досада взяла Бурдина, когда Трубин на такое замечание полевода только усмехнулся. Бурдин обратился к трактористу:
— Когда машину ожидать?
Ему быстро ответил Максимыч:
— Когда обмолотим, тогда и будет.
Не слушая Максимыча, старший тракторист обещал:
— Завтра с утра пошлю.
— А вот и не пошлешь, — вскинулся на него Максимыч.
— Тебя спрошусь?
— Не мешает и меня спросить. Трактора присланы нам, стало быть и пользоваться будем мы… Как, мужики, отпустите машину? — спросил он собравшихся.
