— Когда обмолотим, тогда и будет.
Не слушая Максимыча, старший тракторист обещал:
— Завтра с утра пошлю.
— А вот и не пошлешь, — вскинулся на него Максимыч.
— Тебя спрошусь?
— Не мешает и меня спросить. Трактора присланы нам, стало быть и пользоваться будем мы… Как, мужики, отпустите машину? — спросил он собравшихся.
Разноголосо ответили ему колхозники, но ответ был ясный: «Не дадим».
— Демагог! — тряхнул кудрявой головой тракторист. — А тебе, председатель, видать, попадет, — обратился к Трубину.
— Разве я стою за машину? Только полеводу виднее.
— Не дам машины! — во всю глотку закричал Максимыч и ногами уперся в землю так, будто трактор кто-то вырывает у него из рук. — Молотьба не ждет. Пойдет ненастье, что тогда? Лучше сейчас под суд отдавай.
Пользуясь шумом, Бурдин шепнул своему товарищу:
— Эх ты, Володя-а!
— А что я? Ты же видишь, какой скандал.
— Да не об этом, не об этом. Собственник ты…
Максимыч кричал кому-то в сторону, хотя там никого и не было:
— Пусть они единоличников нанимают цепами молотить.
— Собственник ты, — повторил Бурдин.
Трубина это разобидело.
— Посмотрим, кто окажется прав.
— Эх, Володька, — совсем уже горько произнес Бурдин. — Где же твое политруководство? Над тобой Максимыч работает.
— Говорю: увидим, кто будет прав, — повторил Трубин.
— Да что — прав, прав. Разве не видно, что ты и хлеб хочешь скрыть от государства.
— Глупости говоришь.
— А-я-яй, как тебя обделали! А ведь ты рабочий. Как ты поддался? И, конечно, у тебя никакого авторитета нет.
Трактор привели в порядок, пустили в ход, колхозники побежали на свои места, и возле Бурдина остались только тракторист, полевод и Трубин. Запуская первый сноп в барабан, задавальщик весело крикнул:
— Эй, Максимыч, не давай машину!
Жеребец «Самолет» давно нетерпеливо бил передними копытами в землю и выкопал глубокую яму. Жеребца кусали слепни. Бурдин отошел.
— До свиданья… Володя.
Замялся на момент и что-то стал припоминать:
— До свиданья, товарищ… а фамилию забыл. Все Володя да Володя…
— Трубин, — быстро подсказал Максимыч.
И громко и горько выкрикнул Бурдин:
— До свиданья, товарищ Трубин!
Когда Бурдин уселся на дрожки, к нему подошел тракторист.
— Если что не выйдет завтра, через день машина будет.
Жеребец взял крупной рысью.
Смеркалось, зажгли огни. От махорочного дыма лица казались опухшими. На стенах большие, расплывчатые тени.
— Основная цель смешанного обоза, — говорил Вязалов, — поверка, насколько индивидуальный сектор проникся колхозной идеей. Колхозники поедут передом, потянут за собой единоличников. Техническая сторона: здесь, в штабе, остаются уполномоченный и милиционер, а все остальные расходятся по обществам. Лично я иду во второе общество.
— Я тоже пойду, — встал милиционер.
— Хорошо. Пойдешь с Ильей и Столяровым в третье. Советую вам брать исполнителей.
— А если единоличник уже выполнил?
— Пусть дает подводу под колхозный хлеб. Плата известная…
Во второе общество шли Петька, Вязалов и дядя Лукьян. Глаза у Петьки зоркие, он в темноте ловко обходил канавы, валявшиеся бревна, кучи кизяков.
Кое у кого в сенях или на крыльце горели огни: народ ужинал.
Петр Сергеевич, вновь избранный вторым обществом в исполнители, сидел с семьей на крыльце, ужинал. Оставив Вязалова и Петьку около мазанки, Лукьян подошел к крыльцу.
— Хлеб-соль, хозяин, — проговорил Лукьян, приподняв картуз.
— Садись, — предложил Петр Сергеевич, а сам и с места не сдвинулся.
— Спасибо, поужинал, — соврал ему Лукьян.
— Вам, колхозникам, не жизнь, а малина, — заметил Петр Сергеевич, — мы, грешные, только что сели.
Зная, что Петр Сергеевич, как и всегда, примется сейчас высмеивать колхозников, Лукьян, не дожидаясь, заявил прямо:
— Завтра обчий обоз всего села. Выезжать единоличники будут по колокольному звону, вместе с колхозниками. Насыпай рожь.
— Много насыпать? — прожевав, не скоро спросил Петр Сергеевич.
— Сколько не жалко. Задания тебе есть.
— Ладно.
— Везешь?
— Обязательно.
— Ты это твердо говоришь?
— Все от кобылы зависит. Коль согласье даст везти, стало быть, твердо. Вдруг заупрямится? Лягнет еще, сволочь.
Лукьян переспрашивал его несколько раз потому, что хорошо знал — этот человек не так-то скоро согласится. То, что он сослался на кобылу, еще ничего. А то начнет матюгать на всю улицу.
— Ну, с лошадью ты сам сговоришься, а везти все равно тебе надо. Ведь не будешь ты ждать применения шестьдесят первой статьи.
— Завтра не могу ехать, — спокойно проговорил Петр Сергеевич и медленно принялся пить из кружки молоко. Вытерев усы, добавил: — Завтра просо косить хочу.
— Петр Сергеевич, государство ждать не будет.
— Да пошел ты со своим государством, — уже рассердился Петр Сергеевич.
— Это контра! — заметил ему Лукьян. — Кроме того, тебе как исполнителю придется идти с нами и наряжать единоличников в обоз.
— Наряжа-ать? — уставился на него Петр Сергеевич.
— Да. Пойдем-ка…..
— Пойде-ом, — согласился Петр Сергеевич. — До мазанки провожу. Как раз спать пора.
— Не спать, а тебе совет поручил…
— Пошел ты с советом, знаешь куда?
— Тут вторая контра, — сказал Лукьян и тихо добавил: — За оскорбление советской власти обязательно тебе влетит.
— Ничего не боюсь, — заверил Петр Сергеевич.
— Сам председатель рика приехал к нам, — сообщил Лукьян, — и он говорит, что мы должны в августе выполнить восемьдесят процентов по ржи. А индивидуалы и половины не выполнили. Так говорит товарищ Вязалов, который тут.
— Леший с ним, что тут.
— Это все так, но товарищ Вязалов приказал тебе идти с нами по дворам.
— Пусть своей жене прикажет.
— Осердится председатель, — предупредил Лукьян.
— Да ты что привязался ко мне? Аль взять дугу…
— Зачем дугу? Я уйду и скажу товарищу Вязалову, что ты и сам не едешь и хлеб везти не хочешь.
— Говори.
Лукьян отошел от крыльца и во весь голос крикнул:
— Товарищ Вязало-о-ов!
Вязалов отозвался не от мазанки, где Лукьян их оставил, а от дороги.
— Что такое?
— Исполнитель идти с нами наотрез отказался. И хлеб везти не хочет. Исполнитель говорит: пошли вы…
Лукьяну не дал договорить Петр Сергеевич. Схватив его за плечо, он отдернул назад и, видать, хотел выругаться шепотом, но получилось вслух:
— Тише, че-орт! Так бы и сказал: Вязалов, мол, тут.
— Разве я тебе не говорил?
— Говорил, говорил… Нешто я отказываюсь?
И к дороге уже звонко бросил:
— Иду, товарищ Вязалов, иду.
Вышел он без фуражки. Не стал здороваться, а впереди всех направился в конец улицы.
В крайней избе жил Трофим, по прозванию «Солдат». Это был высокий мужик, с крутыми, как у старого фельдфебеля, усами. Любимый разговор у Трофима — война.
Сейчас он сидел на крыльце и густо дымил цигаркой, но Петр Сергеевич, не доходя до крыльца, будто не видя Трофима, во всю глотку крикнул:
— Сам дома?
— Дома, — отозвался Трофим.
— Мы к тебе.
— Чем могу служить? — приподнялся Трофим и широко улыбнулся. — Проходите, садитесь.
Лукьян повторил Трофиму то же самое, что и Петру Сергеевичу, и тот призадумался было, но внезапно вмешался исполнитель:
— Приказано хлеб везти, у кого излишки… У тебя есть?
И только Трофиму было заметно, как исполнитель прижмурил глаза. Снова заулыбался Трофим, принялся расправлять усы, поводить плечами.
— Эх-хе, какие излишки! До рождества вряд ли дотянуть.
Петр Сергееич быстро добавил:
— Везти приказано всем. Теперь всё на военный лад. Небось сам был на войне.
— Как на войне не быть, — радостно подхватил Трофим. — Их сколько ведь, фронтов-то, — ая-яй. Считать на пальцах, пальцев не хватит. Да-а, повоевали… Я, почитай, на всех фронтах был. Понюхал пороху, ох, понюхал.
Обращаясь к Вязалову, как к новому слушателю, Трофим начал рассказывать случай за случаем. Петька с ужасом подумал: что, если возле каждой избы будет столько разговоров, когда же они кончат обход? Не дожидаясь конца болтовни, он сказал Вязалову:
— Не слушай его, врет все. В обозе он трепался, а добра привез — сундуки ломятся.
Вязалов перебил Трофима:
— Вот что, вояка: за войну спасибо, а хлеб государству завтра вези! Никаких уверток!
Трофим вдруг поперхнулся, видя, что его болтовня была бесцельной, напоследок выпустил густой клуб дыма и обещался выехать.
