Миновав несколько изб, остановились они возле дома, совершенно не похожего на остальные избы. Дом был выстроен на манер городской дачи. Вместо крыльца — веранда, вверху — светелка с балконом. В доме огня не было.
— Тут проживает брат бывшего сельского нэпмана, — пояснил Петька. — Сам нэпман скрылся, а брат тоже фрукт: тайком землю арендует, кожу скупает для продажи, свиные туши. Спекулянт. Вызывай! — сказал Петька исполнителю.
— Пе-ерка! — закричал Петр Сергеевич.
Из-под веранды выметнулась собака, испуганно промчалась мимо и уже на дороге взвыла.
— Пе-ерка, че-орт!
Три раза окликал он, и никто не отозвался, а когда тихо пробормотал: «Попадет же тебе, гнилому», отворилась дверь мазанки, и на пороге появилась белая фигура.
— Ты, дядя Петра, меня? — совсем не сонным голосом спросила фигура.
— Что же ты, собака, не отзываешься? Приказано тебе советом ехать в обоз, везти хлеб в Алызово. Утром, как ударит колокол, гони.
— Много насыпать? — спросил Перка.
— Сколько можешь?
— Ну, мешочек отвезу, — ответил он и хотел скрыться.
— Обожди-ка, гражданин! — крикнул Вязалов. — Ты что же, Христа ради, жертвуешь советской власти? На тебя твердое задание есть? Землю арендуешь?
Перка вернулся в мазанку, что-то тихо шепнул своей жене, потом снова высунулся и, обращаясь к Петру Сергеевичу, спросил:
— Кто тут с тобой, дядя Петра?
— Сам председатель рика.
Чуть не на корточки присел Перка и, сказав «сейчас», быстро нырнул в мазанку. Скоро появился оттуда, уже одевшись. Торопливо подошел к Вязалову, протянул руку, но тот руки ему не подал.
— Ей-богу, не арендовал я, товарищ, — плаксиво заговорил Перка. — Это по злобе клевещут. Кого хошь спроси. Вон дядя Петра скажет.
Вязалов не слушал его, хотя Перка и провожал их до следующей избы.
— А сколько, скажи, сколько, товарищ? — допытывался он.
— Не валяй дурака. Завтра, если ты не будешь…
— Буду, буду, — догадался Перка, что скажет дальше Вязалов. — Глаза мои лопни, буду, — и отстал.
Рядом — большая просторная пятистенка. Петька шепнул Вязалову, что здесь живет шурин Петра Сергеевича, мужик зажиточный.
— В случае чего, построже.
Вязалов кивнул, наблюдая за Петром Сергеевичем. Тот, подойдя, не стал кричать, а вошел в сени, постоял там, снова вышел, посмотрел в окна. Все это делал тихо, будто крадучись.
— Спит, вишь, — проговорил Петр Сергеевич, и в голосе послышалось: «Не надо бы тревожить этого человека, пусть бы спал».
Походил перед окнами, каждый раз осторожно дотрагиваясь до резных наличников, заглянул в телегу, покрутился возле мазанки и снова прошел в сени.
Вязалов терпеливо ждал, чем все это кончится, Когда же исполнитель обратился к нему: «Будить ли?», Вязалову вдруг захотелось схватить его за шиворот.
— Довольно дурака ломать!
Петр Сергеевич быстро скрылся в темь, где стоял амбар, и через некоторое время оттуда послышался сначала громкий, а потом приглушенный спор. Слов разобрать было нельзя. Так же быстро очутился он около Вязалова и заявил:
— Завтра едет.
— Что везет?
— Четвертной воз ржи.
Ночь становилась все темнее, звезды блестели холодно. Петр Сергеевич шел впереди. Невзирая на то, горел огонь в избе или нет, он кричал во весь голос, и когда отзывались хозяева, то, смотря по тому, кем они были, по-разному оповещал их. Многие мужики не спали, но притворялись, будто спят; некоторые, перед тем как подходили к их избе, тушили огни; иные же стояли где-либо в тени и, не шелохнувшись, ждали: авось пройдут мимо.
— Матвейка дома? — прокричал Петр Сергеевич, подходя к очередной избе.
— Дома, — настороженно отвечал голос.
— Приказ тебе от советской власти — везти завтра хлеб. Ослушиваться не имеешь права. Сзади меня председатель рика. Понял?
В окне застыла голова Матвея. Он, видимо, хотел возразить, но, услышав, что здесь сам председатель рика, смолчал. Петр Сергеевич направился к следующей избе. Вязалов тоже пошел было, но решил спросить Матвея, сколько же он везет хлеба.
— Ни пуда, — прохрипел ему в ответ мужик.
— Почему?
— Объясню.
Вышел на крыльцо и уже тут, захлебываясь, принялся кричать:
— Лошадь у меня сдохла, коровы нет! А я в середняках числюсь… А кто вас водит? Эта сволочь? С бедноты он драть хочет!
— Ты подожди, не кричи, — принялся успокаивать Вязалов, смутно догадываясь, в чем тут дело. — Ты скажи фамилию. С бедноты мы не берем.
— Акулинин я. Не нынче-завтра в артель примут, заявление подал.
— Иди спи! — сказал ему Вязалов. — Не беспокойся.
Петр Сергеевич уже был дворов за шесть. Видимо, он торопился. Ему тоже хотелось спать. Некоторые дворы пропускал. Возле иных говорил: «Вся семья в полях ночует».
— Тетка Пава, спишь? Вставай. К тебе за хлебом совет пришел. Что? Не повезешь?
Тяжелая рука Вязалова легла на плечо исполнителя.
— Кто эта Пава?
— Вдова.
— А кто Матвей? Что ж ты молчишь, что он бедняк? А вдова тоже беднячка? Задание ей есть?
Лукьян набросился на Петра Сергеевича.
— Да разве ему глотку заткнешь? И за каким только чертом его взяли!
Петр Сергеевич понял, что нехитрый прием его раскрыт. Шел он теперь от избы к избе, будто арестованный. Но когда перешли на вторую улицу, снова не сдержал своего характера. Слишком впитались в него это различное отношение к беднякам, середнякам и зажиточным. Несколько раз пытался Вязалов внушить ему, что ни о каких приказах и речи быть не может, но это не помогало, и тогда велел чтобы он только вызывал хозяев.
— Евдоким Игнатьич, — уверенно, зная, кто где спит, стучал исполнитель в сенную дверь.
— Что?
— К тебе из совета.
Дверь отворялась, и шел разговор.
— Прошка, — кричал в окно другой избы, — вставай. Из совета.
И еще отметил Вязалов, что всех зажиточных и горлопанов Петр Сергеевич называл по имени, отчеству и голосом мягким, бедноту же и тихих середняков окликал именами сокращенными, будто подростков, хотя некоторые были старше его.
Они прошли почти всю улицу, и Петр Сергеевич намеревался повернуть домой. Но его остановил Лукьян:
— Почему те два двора пропустил? — указал он на строения, темневшие между амбарами.
— Стоит ли к ним ходить? — замялся Петр Сергеевич.
— А кто там живет? — спросил Вязалов.
— Середняки.
— Пропускать никого нельзя.
Петр Сергеевич постоял, несколько раз вздохнул и опасливо проговорил:
— Больно уж они, мужики-то…
— Что?
— На это ничего не ответил исполнитель. По мере приближения к двум оставшимся избам он начал задерживать шаг. Вязалову казалось, что Петр Сергеевич даже ступает на цыпочках. Дойдя до мазанки, исполнитель остановился, молча махнул рукой остальным и таинственно шепнул:
— Стойте тут, я узнаю.
— В чем дело? — спросил Вязалов.
Петька и Лукьян засмеялись. Они-то хорошо знали, «в чем дело». А исполнитель еще осторожнее, чем к избе своего шурина, подошел к крыльцу, пробормотал что-то себе под нос, отошел к окнам, испуганно попятился и направился к мазанке. Поднял было руку, чтобы постучать в двери, но рука повисла. И Вязалов, не веря ушам своим, услышал, как исполнитель, тяжело дыша, серьезно прошептал:
— Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его.
Еле сдерживая смех, Вязалов прошел вдоль мазанки. Из темного прогала навеса виднелись сани. Переминаясь с ноги на ногу, возле них топтался Петр Сергеевич. В санях под тулупом лежал хозяин. Спал он или нет — вот что волновало исполнителя. Нагнувшись, он тихо, несвойственным ему голосом окликнул:
— Спишь, дядя Ермолай?
Хозяин не отозвался. Это еще более испугало исполнителя. Голос его становился все слабее и жалобнее.
— Спишь, дядя Ермолай? — то нагибаясь, то осторожно отходя, вопрошал Петр Сергеевич. — Из совета, дядя Ермолай… Встань на одно слово.
Из-под тулупа послышался грозный вздох. Будто дерево ухнуло на снег. Исполнитель отбежал в сторонку. Заметив Вязалова, принялся отчаянно махать руками и давать знаки, чтобы тот не подходил.
Через некоторое время край тулупа зашевелился, и оттуда снова раздался тяжелый, грозный вздох.
— Хто-о?
— Из совета, дядя Ермолай, — подбежал исполнитель.
— Што-о?
— По хлебу, — нагибаясь над санями, произнес исполнитель.
Тулуп приоткрылся больше, и, как из сорокаведерной бочки, послышался гулкий вопрос:
— У брата был?
Исполнитель заискивающе ответил:
— Нет, дядя Ермолай, не был. Я к нему после.
— О-о! — снова заревело под тулупом, а затем внезапно густо и мрачно рванулась оттуда тяжелая матерщина. Петр Сергеевич выскочил из-под навеса.
