хвалили, — приветливо сказал Камынин девушке. — Позвольте… а мы, по-моему, с вами встречались в Моданске?
Девушка молчала.
— Скажите пожалуйста, — удивленно засмеялась Варвара Михайловна, — я их знакомлю, а у них, оказывается, давно и свидания были. В каком месте?
— Вот и я, Варюша, забыл.
— В книжном магазине, — ответила Маря. Она, видно, немного освоилась, продолжала смелее: — Вы в апреле купили у нас «Пармскую обитель» Стендаля и «Венгерские сказки».
— Да, да, — воскликнул Камынин. — Вы работаете продавщицей в букинистическом отделе? Если бы не полутьма, я вас, конечно, признал бы сразу.
Легкий вздох вырвался из груди Варвары Михайловны. Она знала за своим мужем эту манеру: увлекаться случайной беседой, за делом забывать жену, семью. Вероятно, Маря все поняла. Она вдруг неловко и суетливо поправила свой чемодан, крепче прижала к груди ботинки и заторопилась:
— Ой, я ведь сюда забежала только переобуться.
И, как была босиком, выскочила из шалаша.
Не успели затихнуть шаги девушки, как совсем близко раздался лязгающий металлический звон: это в лагере ударили билом в подвешенный рельс.
— Звонок на обед! — почти с отчаянием воскликнула Варвара Михайловна. — Сейчас народ придет с трассы. И минутки не дадут побыть вместе. Знаешь что? Пошли в лес?
— Охотно.
— Здесь все время на людях, — оживленно продолжала Варвара Михайловна, когда они покинули шалаш. — Если бы я захотела тебе изменить, уверяю, не сумела бы. И на речке, и в кустах — всегда то купаются, то сморчки ищут, то просто гуляют.
— Странную ты выбрала тему для разговора.
— Я, конечно, шучу. Я так люблю тебя, Андрюшенька, так соскучилась! Я к тебе до того привыкла, что ты стал мне ближе матери, ближе всей родни, даже ближе Васятки, а уж ты сам знаешь, как я его люблю. Отчего это? Может, я плохая мать, а может, еще и возраст такой, но сейчас для меня самый дорогой — это ты. Смешная я у тебя, правда? Помнишь, ты все хотел заинтересовать меня работой доротдела? Я раньше легкомысленная была; теперь кое-что понимаю и в будущем стану твоей помощницей… От лагеря нас уже закрыли деревья, дай я тебя расцелую. А если и увидит кто — бог с ним.
И, даже не осмотревшись по сторонам, Варвара Михайловна крепко обняла мужа и несколько раз подряд поцеловала в губы. Она мелко дрожала, опустила веки, словно обессилев, уткнулась лицом в борт его пиджака.
— Ой! Чего-то голова закружилась, — шепнула она и тихонько засмеялась. — Сейчас пройдет.
— И я очень тебя люблю. — Камынин крепко, нежно и благодарно поцеловал ее, как-то по-отцовски погладил волосы.
— Хорошо бы, Андрейка, нам сейчас домой. Да?
— А ты приезжай в следующий выходной.
— На чем?
— С транспортом устроим. Мало ль попутных машин? Да я попрошу Горбачева, он тебя захватит. Отсюда ведь до города всего час езды.
По сухой лиловой тропинке, переплетенной тенями, они углубились в чащу. По обеим сторонам трепетал нежный зеленый свет молодой осиновой листвы, на полянке во все глаза смотрели яркие одуванчики. Сильно запахло черемухой, открылось высокое дерево, с макушки до нижних ветвей осыпанное крупными чистыми снежно-белыми цветами, будто его кто нарядил. Невдалеке на одной из берез вдруг послышался громкий хриплый крик: «У-хо-хе», который затем перешел в звучное «ку-ку, ку-ку». Это самец звал подругу. Майский день стоял ясный, прохладный.
— Я очень жалел, что тебя нет в городе, — сказал Андрей Ильич. — В филармонии был интересный симфонический концерт. Пришлось мне идти одному. Исполняли русскую классику, Сен-Санса, и, между прочим, виолончелист солировал в любимой тобой «Элегии» Массне. Я слушал и без конца вспоминал тебя. А сегодня смотрю, ты забыла дома «Лику» Бунина: как читала, так и лежит раскрытая. Я привез ее и еще «Жажду жизни» Стоуна, про Ван Гога. Они в машине… Ладно, Варенька, теперь ты расскажи, как живешь? Не испытываешь ли в чем нужды, хорошо чувствуешь себя?
— Очень хорошо. Тут такой замечательный народ! Та же Маря Яушева. Она ведь мордовочка, знаешь? Один грейдерист, Сеня Юшин, по уши влюблен в нее. Славный такой. Она ему тоже книжки дает читать. Или возьми Матрену Яковлевну! Она говорит будто строго, на самом деле добрая, ее все девочки любят. При немцах партизанила в этих лесах. Да, да. Километрах в семи отсюда в Корюхиной даче землянки их отряда, мы ходили смотреть.
Камынину стало немного больно. Ему-то казалось, что жена, как и он, тоскует от одиночества. Ему так не хватало Вари в Моданске! Внезапно подумалось: не с умыслом ли она всем восторгается? Дескать, правильно сделала, что настояла на своем и уехала из дома на трассу. В следующую секунду Камынину сделалось стыдно за свои мысли. Варвара Михайловна закинула руки за шею мужа. Он жадно стал покрывать поцелуями ее губы, лоб, щеки.
За полдень из чашинского лагеря вышла грузовая трехтонка. В кузове на положенной сверху доске, заменяющей скамью, сидел Молостов, по обеим сторонам его — Варвара Михайловна и Клавдия Забавина. На полу расположилось несколько рабочих-камнеломов, грузчиков. Машина направлялась в Окаевский карьер за булыжником. Дорожный техник хотел на месте ознакомиться с работой карьера; Варвара Михайловна вызвалась ехать просто «за компанию», посмотреть, как добывают камень; Забавина собралась в приречный колхоз купить свежей рыбы для ухи.
Позади осталась деревня Бабынино, поражавшая полным отсутствием садов; за бортом проплыли ее тощие ржаные поля. Грузовик вкатился на старый почерневший мост через неширокую речку Омутовку и пошел тише. Доски настила застучали, точно клавиши, прогнулись под тяжестью грузовика. За шаткими перильцами плескалась, играла солнечными зайчиками вода, русалочьими косами распластались шелковистые ядовито-зеленые водоросли: их плавно шевелило светлое течение. Летнее небо с кучевыми облаками, прибрежный обрывчик, осинник отражались опрокинутыми в воде.
— Ну и мосток, — сказал Порфишин, малорослый, худощавый плотник лет сорока, с узкими, но по-крестьянски крепкими плечами. — Весь дышит.
Свежее, в кулачок, без морщин лицо Порфишина покрывала пышная окладистая каштановая борода; за эту бороду в деревне его называли стариком. Все на нем было аккуратно, прочно: сапоги — с подковами, майка — розово-белая от стирок — неумело и крепко заштопана.
— Помнишь, Елисеич? — сказал плотнику Молостов и кивнул на две еловые тесины, вшитые в настил. — Чинили с тобой после паводка. Мосту бы нужен капитальный ремонт, а мне ни людей не дают, ни транспорта — лес подвезти. Рухнет — тогда камень из карьера хоть на руках таскай.
— Да, — засмеялась Варвара Михайловна. — Тут того и гляди окунешься за карасями.
Голова Варвары Михайловны от пыли была низко повязана газовой косынкой, раскрашенной под морские волны, теплый ветер трепал ее концы. Вокруг было так солнечно, ехать было
