— Согласен, — ответил я, — но было бы лучше, если б не было там Ларвина. — И я объяснил свою встречу с ним последнюю.
Черпанов рассмеялся:
— Видите, попробовали б вы в иное время разрушить имущество Ларвина, да он бы вас и на версту к нему не подпустил, мой психический метод ущемления действует безошибочно…
— Все-таки здесь вы правы, но вот с деньгами!
— Ну, не пошлем. Поставим вопрос на обсуждение коммуны, дались вам эти деньги Жаворонкова, подумаешь, не видал я денег! Хотите, я могу вам их дать для сбережения?
Я промолчал, и он не стал настаивать.
Степанида Константиновна нас ждала и, видимо, приготовилась, но в то же время видно было, что она польщена нашим приходом. Степанида Константиновна была в особенной панике, повышенной против обычной, она, как всегда, старалась и не говорить и в то же время не могла не говорить. Едва Черпанов уселся и начал хвалить, как она одевается отлично при еще слабо развитой легкой индустрии, она, не слушая его, прервала. Черпанов, собственно, попробовал, шепнув мне, что номер его и Степанида Константиновна может «защемить» чрезвычайно.
— Окаянный дом, не зря его похожим на яйцо сделали, таким, знаете, что его всем хочется съесть. Вот, возьмите, 50 тысяч будет на стадионе, и каждый про нас знает…
— Ну уж и не каждый, — прервал ее было Черпанов.
Но она уже понеслась:
— Мне доподлинно известно, что каждый. Я вынуждена была вернуть одеяла и подушки этой свекловице, потому что она разгудела, она приходит и вытягивает из меня постепенно. Раньше она нас преследовала кладами. Видите ли, мы переменили несколько квартир, и в каждой после нас ищут клад.
— И находят? — спросил с необычайным интересом Черпанов.
— А вас это интересует?
— Если клад в области готового платья — очень.
— Вчера, говорят к тому же, на стадионе какой-то сарай сгорел. И все на нас. Что же касается кладов, то они все найдены, но в этом проклятом доме непременно найдется, и ваше, Леон Ионыч, предложение, скажу вам по правде, совершенно уместно. Но я поставлю условием при переезде, чтобы нам дали квартиру в новом доме, чтоб никаких кладов, мне это все надоело…
Но, думаю, что ее вряд ли беспокоили клады, паника — паникой, но она искусно прятала истинную причину своей паники.
— Вот шесть братьев Лебедей, шуточное прозвище, они тоже на Урале, — она вздохнула. — Видимо, раз им понравилось, очень оборотистые и умные ребята, но чересчур отважные, я им всегда советовала: не рискуйте. И вы нас не очень заставите рисковать.
— Рискнуть один раз — это поехать.
— Ехать-то мы согласны, но вы, может быть, как-нибудь по-особенному заставите ехать?
— Нет, все будет по-обычному. А тут стадион…
— Но ведь совершенно дурацкий и глупый слух.
— И еще как дурацкий. Из нашего дома, видите ли, ведем подкоп. Ведь тут нужно десять бочек пороха.
— Есть более совершенные средства, чем порох, — сказал я, мне очень хотелось спросить о «шести Лебедях».
— Но ведь и совершенных средств бочку надо. А вы же сами видели все бочки в нашем хозяйстве. И, кроме того, у меня даже мысль мелькнула, что доктор не умалишенный, а отыскивает клад или порох. Все бочки рассохлись.
— Портфеля, наполненного новейшими взрывчатыми веществами, достаточно.
— Портфель! Так он, может быть, не клад ищет, а этот портфель?
Черпанов страшно переполошился при слове «клад», он заерзал по карманам, что выдавало его чрезвычайное волнение.
— Кто ищет клад?
— А доктор.
Черпанов успокоился.
— Десятки раз вам говорю, что это влюбленный, но не надо привлекать врачебного внимания. Потерпите два-три дня, а то у вас время в обрез, а в случае чего, так все можно свалить на доктора и на ту суматоху, которую он производит, надо разоблачить его любовь.
— Впервые вижу такого влюбленного, когда девушка может дать ему все, что он пожелает.
— Да что, разве моя дочь сопротивляется?
— Нет, я этого не сказал.
— Так чего ж, каких еще доказательств внимания он желает? Жениться — пусть женится.
— Я сам видел, как она ему отказала в любви.
— Странно, зачем ему говорить, она запуталась, он ее переговорил, и ей захотелось ответить тоже красиво.
— Я у него все бы выкрал. Я бог духовных воров, однако он чистой воды влюбленный, и я думаю повезти его на Урал. Вы знаете, я введу в инвентарь чувств и это чувство, я все-таки не могу не налюбоваться на него, очень красиво любит, редкая женщина может устоять перед такой любовью, но теперь разрешите перейти к другому вопросу: какое ваше отношение к одежде?
— А что, разве вы возражаете против одежды? Я без одежды ходить не согласна. Необходимо хоть купальные костюмы оставить.
— Никто вас раздевать не собирается, да вряд ли это кому и любопытно, хотя, конечно, это есть чистейшее дело вкуса, следовательно, ваш вывод не отрицательный по отношению к одежде?
— Бежать-то нужно одежду полегче.
— Я так вас понимаю, — ответил он ласково на ее улыбку, — что вы намерены распродать все перед отъездом.
— Совершенно верно.
— О зятьях ваших не беспокойтесь, им костюмы будут доставлены первый сорт. Я знаю, вы беспокоитесь о Ларвине.
— Отчаянный, вот если б он меня слушал. А как вы думаете, это не опасно для жизни, вот и коммуна и переезд!
— Нет, только целебно. Распродать — вы правильно. Я рекомендую вам продать мне.
— Как же так, вы сами и организатор, сами и покупаете.
— А может быть, я покупаю в общее пользование?
— Они бесшабашные, да вот Лебедевы, а жаль, что один остался здесь.
— Позвольте, один из них здесь?
— Да Мазурский, — сказала Степанида Константиновна, блестя своим скафандром. — Он первый по бегу был, но совсем за жульнические проделки дисквалифицирован.
— Да я вам об этом уже и говорил! — воскликнул Черпанов.
— Ничего вы мне не говорили. Когда же это?
Я был крайне этим изумлен, и поэтому мне становился все понятнее испуг Черпанова и бегство Мазурского. Но размышлял я недолго.
Черпанов напер на старуху:
— Будем говорить коротко: отдаете вы мне или нет то готовое платье, которое получили от Мазурского?
Старуха замялась.
— Выбирайте: в общее пользование или за наличные деньги. Вот выкладываю.
Он достал платок Жаворонкова, развязал.
— Да я не понимаю, для каких вам целей нужно? Совершенно же странная вещь. То есть ваши поступки, Леон Ионыч, я только на другой день понимаю, а этот и на третий не пойму, хоть вы мне объясняйте, хоть не объясняйте, но я просто пугаюсь, это страшнее, чем уехать на Урал. — Она начала багроветь и злиться. — Дайте мне отойти.
Черпанов понял это и отошел.
— Не понимаю, как можно простым предложением продать готовое платье навести на вас панику? Не годится оно мне?
— Да вполне годится.
— Чего ж тут удивительного!
— Но вы нас не за границу же ведете?
— Нет.
— Зачем же вам такое платье?
— А вот и нужно.
— Отойдите от меня, я начинаю гореть.
Черпанов отошел.
К сожалению, этому поучительному разговору нельзя было развиться, помешали и вошли Насель, Жаворонков и Трошин. Они, всякий по-своему, но были чрезвычайно взволнованы. Насель подошел к Черпанову, потряс ему руку и сказал:
— Ну да, он сбежал.
Старуха побагровела, она напугалась и готова была выскочить в окно: кто-то сбежал раньше нее, кто-то учуял панику лучше нее, но ее успокоило то, что она знает, куда нужно убежать, паника мгновенно как-то мяла всю ее фигуру, но затем следовал поток брани, который как бы направлял ее чувства по твердому пути. Она выпустила несколько изящных и ловко построенных ругательств, она готова к бегству.
— Кто еще убежал? — спросил Черпанов.
— Никто еще, а убежал Мазурский.
— Позвольте, но ведь вы мне от него записку передавали, чего же вы обеспокоились?
— Но беспокоишься, когда вы на записку не реагируете общими для всех средствами. Нас надо успокоить, в конце концов мы желаем знать, если ехать на Урал, то хотя бы какой-нибудь местком, что ли, избрать, чтобы кто-нибудь обеспокоился билетами; у меня на шее родственники, они требуют ясности.
— Ясность. Пожалуйста. — Черпанов вынул письмо Мазурского из одного из своих бесчисленных карманов и прочел. — Видите, человек сбежал. Неизвестно куда, но все-таки заботился обо мне. Чем эта забота вызвана? Да тем, что я его испытывал, может ли он поехать на Урал, и он испытание это не выдержал и удрал к Черному морю.
— Почему вы думаете, что он удрал к Черному морю?
— Да все жулики направляются туда, все неприспособленные, а может быть, он чахотку у себя нашел, — одним словом, он почувствовал тяжесть, и его бегство вынуждает меня сказать вам, что вы выдержали испытание, а он нет. Вы можете войти в бесклассовое общество, а он нет.
