— Смотри — шах с супругой!
К дворцовым воротам бесшумно подкатил открытый «кадиллак». Молодой шах, выйдя из автомобиля, с галантностью гвардейского офицера протянул руку красивой молодой женщине, одетой в гладкое белое платье, поверх которого с рассчитанной небрежностью была наброшена черная мантилья. Стоявшие у ворот часовые четко отсалютовали своему повелителю.
— Сегодня Сталин и Молотов отдали шаху визит вежливости, и он преподнес Сталину роскошный ковер, — сказал Александр Данилович. — В основу этого ковра положены будто бы нити из чистого серебра. Ты ведь знаешь, что персидские ковровщицы славятся во всем мире? Американцы платят за персидские ковры бешеные деньги.
— Дядя Саша, расскажи мне лучше, чем закончились встречи Сталина с Рузвельтом и Черчиллем, — попросил Андрей. — Это меня интересует значительно больше, чем персидские ковры.
Александр Данилович разочаровал его своим ответом:
— Нашего брата на эти встречи не приглашали. Мы, дорогой Андрюша, были нужны здесь только для того, чтобы срочно дать ту или иную справку, если она понадобится.
— Однако, я полагаю, тебе известно об этой конференции больше, чем нам, рядовым офицерам, — с обидой сказал Андрей. — Ты что ж, боишься выдать родному племяннику государственную тайну?
Предположения Андрея Александр Данилович обошел молчанием — не подтвердил и не отверг их, а на вопрос его ответил так:
— Я и сам, Андрюша, не посвящен в государственные тайны.
— А как все же со вторым фронтом? — не отставал Андрей. — Был о нем разговор?
— Конечно, был, — сказал Александр Данилович. — Теперь, когда Красная Армия гонит гитлеровцев без передышки, второй фронт союзники откроют несомненно. Впрочем, завтра или послезавтра будет опубликована Декларация об итогах Тегеранской конференции «большой тройки». Из этого документа ты почерпнешь все сведения, какими располагаю я…
На том они и расстались. А сутки спустя, перед заступлением Андрея в ночное дежурство по комендатуре, прежний дежурный вручил ему только что полученную газету:
— На-ка вот, почитай и поразмысли на досуге.
Внимание Андрея приковал броский заголовок: «Декларация трех держав». Ускорив, насколько это было возможно, процедуру смены, он безотлагательно погрузился в чтение текста:
«Мы, Президент Соединенных Штатов, Премьер-Министр Великобритании и Премьер Советского Союза, — гласила Декларация, — встречались в течение последних четырех дней в столице нашего союзника Ирана и сформулировали и подтвердили общую политику.
Мы выражаем нашу решимость в том, что наши страны будут работать совместно как во время войны, так и в последующее мирное время.
Что касается войны, представители наших военных штабов участвовали в наших переговорах за „круглым столом“, и мы согласовали наши планы уничтожения германских вооруженных сил. Мы пришли к полному соглашению относительно масштаба и сроков операций, которые будут предприняты с востока, запада и юга.
Взаимопонимание, достигнутое нами здесь, гарантирует нам победу.
Что касается мирного времени, то мы уверены, что существующее между нами согласие обеспечит прочный мир. Мы полностью признаем высокую ответственность, лежащую на нас и на всех объединенных нациях, за осуществление такого мира, который получит одобрение подавляющей массы народов земного шара и который устранит бедствия и ужасы войны на многие поколения.
Совместно с нашими дипломатическими советниками мы рассмотрели проблемы будущего. Мы будем стремиться к сотрудничеству и активному участию всех стран, больших и малых, народы которых сердцем и разумом посвятили себя, подобно нашим народам, задаче устранения тирании, рабства, угнетения и нетерпимости. Мы будем приветствовать их вступление в мировую семью демократических стран, когда они пожелают это сделать.
Никакая сила в мире не сможет помешать нам уничтожать германские армии на суше, их подводные лодки на море и разрушать их военные заводы с воздуха.
Наше наступление будет беспощадным и нарастающим.
Закончив наши дружественные совещания, мы уверенно ждем того дня, когда все народы мира будут жить свободно, не подвергаясь действию тирании, и в соответствии со своими различными стремлениями и своей совестью.
Мы прибыли сюда с надеждой и решимостью. Мы уезжаем отсюда действительными друзьями по духу и цели.
Подписано в Тегеране 1 декабря 1943 года.
Рузвельт, Сталин, Черчилль».
Давно разошлись немногочисленные посетители комендатуры. После полуночи в город были отправлены очередные патрули. Последним ушел, пожелав спокойного дежурства, усталый полковник, заместитель коменданта. Молчали телефоны. Наступило время, когда можно было без помех отдаться своим мыслям. Андрей выключил люстру. Мягкий круг света очертила настольная, прикрытая абажуром, матовая лампа. За дверью, в коридоре, поскрипывая сапогами, вышагивал часовой, должно быть, прогонял сон.
Присев к столу, Андрей еще раз перечитал Декларацию.
«Наступление будет беспощадным и нарастающим, — мысленно повторил он одну из ее строк. — Это хорошо. Мы давно ждали этого. Теперь уже никто не усомнится в нашей победе. Видимо, и немцы не сомневаются».
Он снова склонился над газетой, подчеркивая синим карандашом взволновавшие его строки: «Что касается мирного времени, то мы уверены, что существующее между нами согласие обеспечит прочный мир. Мы полностью признаем высокую ответственность, лежащую на нас… за осуществление такого мира, который… устранит бедствия и ужасы войны на многие поколения… Мы уверенно ждем того дня, когда все народы мира будут жить свободно, не подвергаясь действию тирании, и в соответствии со своими различными стремлениями и своей совестью…»
«А будет ли так? — засомневался Андрей. — Не нарушится ли это согласие?»
Он курил папиросу за папиросой. Комната заполнилась табачным дымом, горько было во рту, а Андрей все курил, теперь уже прохаживаясь по комнате, повторяя про себя: «„Народы мира будут жить свободно, не подвергаясь действию тирании, и в соответствии со своими устремлениями и своей совестью“. Как хорошо, как здорово это сказано. И как хотелось бы дожить до того…»
Светало. За дверью давно затихли шаги часового. Монотонно тикали стенные часы. Андрей остановился у окна, открыл форточку. В прокуренную комнату подул свежий предутренний ветер.
«Да, да, — внушал сам себе Андрей. — Такое время непременно придет. Не будет ни войн, ни тяжких разлук, ни предательств, ни казней. Никто не станет сжигать поля и ломать, втаптывать в землю молодые сады. Восторжествует все лучшее, что есть в человеке, — разум, доброта, сострадание ко всему живому. Обязательно будут уничтожены все орудия смерти и прекратится деление человечества на высших и низших. Люди сообща построят мир, о котором мы мечтаем и прихода которого ждем…»
5
6 июня 1944 года, выполняя решение Тегеранской конференции, американо-английские войска десантировались на французское побережье и начали медленно теснить немцев к западным границам рейха. На отступавшие немецкие дивизии нападали с тыла французские франтиреры. Усилилось движение Сопротивления нацистам в Бельгии, Голландии и Дании. Активизировались гарибальдийские бригады в Италии. Но главным событием последнего военного лета было мощное наступление советских войск в Белоруссии, и политрук Федор Ставров получил наконец возможность вывести свой отряд из вражеского окружения.
Ровно три года прошло после того, как отрезанный от полка кавалерийский эскадрон превратился в партизанский отряд «Родина». Действовал он то самостоятельно, то в составе партизанской бригады Акима Петрова. И хотя все это время нес потери, к концу третьего года оставалось еще около десятка бойцов, с которыми Федор принял свой первый бой на рассвете 22 июня 1941 года. А всего под командованием политрука Ставрова числилось теперь сто тридцать человек.
В середине июня партизанский комбриг Аким Петров дал Федору Ставрову последнее боевое задание: разобрать рельсы на железнодорожных путях Минск — Бобруйск и Могилев — Барановичи близ станции Осиповичи. После этого Федор с помощью радистов Петрова установил прямую связь с одной из советских армий и получил распоряжение: переходить линию фронта южнее Осиповичей между реками Березина и Птичь.
— А лошадей-то ты нам оставь, — потребовал Петров, бригада которого должна была еще оставаться в тылу противника и с боями отходить в направлении Слуцка.
На этой почве между Федором и командиром партизанской бригады произошла первая серьезная размолвка.
— Нет, Аким Никифорович, коней я тебе не оставлю, — твердо заявил Федор.
— Это ж почему? — взорвался комбриг. — Ты со своими гусарами получишь там, у своих, все, что вам положено, а мне в лесах валандаться, может, еще месяц, а может, и все два.
