старинные разбойники, выскочили Аркаша, Егор Макин, Петя и шофер Вова.
— Э-э-э, так не пойдет! — обиженно заорали они, будто он надул их бог знает каким зловредным способом. — Водку оставил, а сам деру. У нас так не делается.
— Ну, Степан, погоди!
— Не по-товарищески.
— Так мы не пьем, браток.
Пришлось вылезать из трактора. И шофера самосвала Витю Фетинина тоже высадили гости из машины. Почти насильно влили ему в рот стакан водки, сунули огурец: хрусти.
Разлеглись по траве, кто как мог. Петя распластался кверху брюхом, шофер Вова калачиком, Аркаша взял былинку в зубы, Егор, пока не надо было играть, решил закусить. Витя Фетинин, еще не приставший к компании и чувствовавший себя чужим, стоял, переминаясь с ноги на ногу. И уйти было неудобно, и стоять вроде ни то ни се. Щурил голубые глаза, улыбался: забавно было смотреть на подгулявших мужиков, что ли.
Всех сблизила новая бутылка, выкатившаяся из чьего-то запасливого кармана.
— Нет, знаете, мужики, все-таки природа — это да! — сказал Петя. — Любого к себе тянет. Жил бы тут.
— Да, — вздохнул Аркадий, — хорошо тут у вас.
— А мне, — почесываясь после крапивы, пошел шофер Вова против всех, — больше двух дней в деревне не прожить. Ну чего здесь делать? Ну чего? Как тут можно развлечься? Как?
— А иди ты. Я уже тебе разъяснял, — сказал Макин.
— Непонятно мне, — сказал Аркадий. — Сейчас вот вовсе легко стало в деревне. Вы понимаете, вот за войну, наверное, я целую эту пустошь травы съел, голодно было. Теперь почти все здесь есть, а не едет народ, и я отрезанный ломоть.
— А почему не едут сюда? Почему хорошее место покинули? — задавался вопросом Петя. — Такая красивая была деревня. Нет, вы понимаете, парни, в этом есть какая-то несправедливость. Вот в паспорте у меня стоит: «Родился в деревне Сибирь», а ведь деревни-то уже нет. Нет моей родины. Вы понимаете? Я без родины.
— А чо понимать, едут туда, где лучше, — сказал Степан, потому что решил: нельзя ему молчать. Он первый после войны в Лубяну перебрался. Бригада тракторная там работала, а дом Ольгиной матери пустовал. Тогда уже считал, что в Лубяне больше удобств. — Я тоже, выходит, без родины? — сказал он. — А я этого не чувствую. Места-то остались.
— Но ведь тут так хорошо. Без деревни уже не то. Я жалею, что приехал. Так бы в памяти все деревня была, а теперь пустырь. Теперь пустырь стану вспоминать, — горевал Петя.
— Ну, а в городе ты за старый дом не цеплялся, сразу в новый переехал, — вставил свое слово Аркадий. — Отчего там-то не ценишь старое? И если родная деревня дорога, что же я тебя пятнадцать лет выворотить не мог? Как ни встречу — некогда. Разговоры это, Петя.
— Знаешь, в деревне почему не хочут жить? — отряхивая руки от крошек, крикнул Егор. — Потому что трубы пониже и асфальт пожиже. Вот и весь сказ.
— А ты всегда так, — обиделся Петя на Макина. Все-таки он хотел докопаться до основной причины.
— А вы приезжайте к нам и живите. Здесь дом вам построят, — вставил свое слово шофер Витя Фетинин и улыбнулся. Освоился.
— Ну, а что я буду делать? Я механик по судовым моторам, — пошел на попятную Петя.
— А переквалифицируем. Будешь дояром или механиком по трудоемким процессам, — сказал Макин.
— Не тот профиль.
— Заставим Зотова пароход купить, станешь ремонтировать его, — успокоил Петю Макин.
— Балаболка, — чуть не обиделся опять Петя.
— Дак у всех, считай, мужиков не тот теперь профиль, чтоб в маленькой деревеньке жить, — вставил Степан свое слово. Не хотелось ему расстраивать Петю.
Но тот расстроился, вскочил, засунул пальцы за лямки, начал щелкать ими.
— Эх вы, «профиль-профиль», не понимаете вы ничего! Может, такое у меня теперь чувство, будто я в деревню свою приехал, как на поминки. Была и умерла. Понимаете вы? Деревня умерла! — Петя перешел уже на крик, но мужики и вправду понять его не умели.
— Ну, давай, Петь, помянем тогда твою Сибирь! — крикнул Вова-шофер. Ему опять не терпелось выпить.
Петя стоял, отвернувшись от них. Степан встал, подошел к нему. У здорового, большого мужика глаза были слезны. И вправду, видно, жалел он Сибирь.
— Ладно, Петь, у других и вовсе обиднее бывает: на дне моря деревня оказывается, — а у нас хоть место есть. Пруды вот, лиственница дядьки Якова. Содержим место в порядке. — А чего он еще мог сказать, как утешить?
Живешь рядом со своим родным, так вроде и не замечаешь, что нельзя без него, тянет оно к себе, с Сахалина человек летел.
Вон лет пять назад бывший лавочник Тюляндин объявился. Все уже забыли про то, что был он первым на всю округу богачом. Только название пустоши напоминало о нем. Отец рассказывал Степану, что за ведро водки в старое время отдали ее лавочнику мужики из деревни Сибирь. Здорово он их обдул. Молодой был, нахалистый, хитрый. Не хотели отдавать эту пустошь, так он поодиночке мужиков сговорил, а потом ведро выставил. Считай, без покоса осталась деревня.
А теперь явился седой старый человек, как странник, подпоясанный веревкой. Даже тетка Марья не признала в нем бывшего лавочника. Тот-то был бойкий, востроглазый, чернобородый. А этот белый весь и еле ходил.
Поселился Тюляндин на берегу Чисти, в заброшенной бакенской избушке. Рыбу ловил, коз держал. Сена накосил.
Андрей Макарович уговаривал его переехать в деревенский дом. Не ровен час, захворает да помрет.
Но тот встретил Дюпина недружелюбно:
— Отвяжитесь от меня. Хочу на родной стороне помереть. — И в избушку ушел, не захотел дальше разговаривать.
Степан как-то в лесу увидел Тюляндина, страшно стало. Весь он зарос, глаза дикие, одежда драная. Встретит такого ребенок, заикаться начнет. Будто дедушко лесовой.
Написал Андрей Макарович сыну Тюляндина. Тот приехал и увез отца к себе на Алтай. Тюляндин долго артачился, сына ругал, зачем приехал. Хотел остаться старик на родине.
А ведь давно, когда в Лубяне коммуна была, Тюляндин крепко ей насолил: свою маслобойку и мельницу спалил, которые коммуна взяла. Когда увозили его, грозился вернуться и всю Лубяну спалить.
Злодей-злодей, а тоже у него появилась тяга к родным местам. Только он-то этим местам уж не нужен был.
И, выходит, все-таки есть эта любовь к родным местам?
«Я-то толкую о профиле, а когда сам уезжал из дому к Сергею, Лубяна сколь раз снилась», — упрекнул себя Степан за то, что сразу не посочувствовал Пете.
Отвлеклись от этого разговора, когда завидели Афоню Манухина. Он мчался к пустоши на своем «иже», но, увидев гостей, круто повернул в сторону. Вся
