То же самое произошло и с Сеитниязом-Пастухом. Он в меру бородат, молчалив, на грубом широком лице глубокие морщины и темный загар. Наряд его неизменен круглый год: черный мохнатый тельпек, чекмень из верблюжьей шерсти и пастушьи чокаи. В общем вылитый чабан. Односельчане так его и зовут: Сеитнияз-Пастух.
Вот другой пример: Аманмурад Токлы. Если к нему приглядеться, то можно легко понять, что он похож на шестимесячного барашка — токлы. Взгляд такой же, как у ягненка, задумчивый и почти всегда обращен вниз, к земле. И что-то кроткое, полусонное в этом взгляде. Волосы вьющиеся, блестящие, как на каракульском смушке. Нос толстый, с горбинкой, губы тонкие. Словом, все, как у шестимесячного барашка.
Нередко прозвища людям даются на основании какой-нибудь слабости, недостатка. Курбандурды Мурадов, например, очень любит поспорить. Медом не корми — лишь бы в словесную перебранку вступить. И когда ему говорят одно, он старается доказать противоположное. Вот и наградили его за это прозвищем Кетче, «наоборот».
Старика Ханкули Бердыева знают на селе как человека вспыльчивого нрава. Порою он ведет себя слишком бурно и даже буйно, вроде гоголевского Ноздрева. Теперь в глаза и за глаза его называют Шеррай, что означает баламут, смутьян.
В числе вечерних посетителей магазина были, как водится, и насмешники, готовые ухватиться за любой повод, лишь бы потешиться над человеком. С некоторых пор мишенью для них и стал старик Чорлиев. Едва он успевал подойти к магазину и выбрать место для сиденья, как тут же кто-нибудь из зубоскалов начинал над ним подтрунивать.
— Таган, салам! — кричал Ханкули Шеррай, — Ай, как нехорошо ты поступаешь… Как нехорошо!
— Что такое? — спрашивал Чорлиев, озадаченный непонятным вопросом.
— Да как «что такое»? — продолжал насмешник. — Шапку-то свою ты совсем не бережешь — вон как обветшала… А ведь это, можно сказать, историческая шапка! Как-никак в споре с башлыком участвовала!
В ответ раздавался дружный хохот, а Таган зеленел от злости.
— Баламутом-то тебя недаром прозвали, — сердито и глухо упрекал он Ханкули Шеррая. — Ты и впрямь смутьян. Тебе бы только язык почесать, бесстыдник!
— А ты, Таган, не обращай на него внимания, — прикидываясь заступником, говорил Амандурды Кетче. — Ты лучше послушай меня. Шапку свою ты спрячь и никому не показывай. А взамен купи что-нибудь другое. Ну, скажем, шляпу или кепку. И носи себе на здоровье. Никто даже рта раскрыть не посмеет. Это я тебе говорю: Амандурды Кетче.
Чорлиев действительно внял этому совету и однажды явился к магазину в новенькой летней шляпе. Когда он уселся на краешек тахты, к нему подошел Сапар-Хвастунишка. В глубокой тишине он оглядел со всех сторон шляпу — даже шахматисты бросили играть, — задумчиво помолчал, вздохнул и с явной печалью помотал головой:
— Нет. Шапка все-таки лучше.
Взрыв хохота!
Побледнев, Чорлиев вскочил с тахты и кинулся прочь от магазина. С тех пор никто его здесь не видел.
А Мялику Аймедову везло все больше. Росли его урожаи, все громче и шире гремела слава о нем. Еще не остыла радость по поводу награждения орденом Ленина, а в дом бригадира пришла новая весть: Мяликмухаммед первым из овощеводов республики получил высокое звание лауреата Государственной премии СССР.
Когда эта новость дошла до Чорлиева, она поразила его, как самое тяжкое несчастье. Хотя старик понимал, что такое звание даром не дается, что его надо заслужить настойчивым трудом, равным подвигу. И всем на селе известно было: такой подвиг Мялик совершил, добиваясь рекордных урожаев овощей на бывшем солончаке, против освоения которого так горячо выступал Чорлиев. Присвоение Мялику звания лауреата как бы подтвердило дальновидность председателя и еще больше унизило в глазах людей бывшего заведующего фермой. Он с ужасом думал о своем будущем и боялся его: не только на улицу, теперь за ворота не выйдешь! Всяк, кому не лень, будет смеяться, напоминая о позорном проигрыше в споре с башлыком. Чорлиев уверил себя в том, что сельские насмешники теперь придумают что-нибудь еще более ядовитое, чем те издевки, которым он подвергался до сих пор. Думы об этом не давали покоя старику ни днем, ни ночью — с ними ложился, с ними вставал. За неделю так исхудал, что непонятно было, в чем душа держится. Думали помрет. Но он не умер. Поболел еще немного и пошел на поправку. Но последние годы жил как затворник — ни на шаг дальше дома не уходил.
Достойных, сильных соперников у Мялика было немало. Многие были его ровесниками, вместе начинали путь к бригадирству и славе. И все у них — на первый взгляд — было почти такое же, как у Мялика: такая же нежная и несокрушимая любовь к земле, такой же опыт, глубокие знания, такая же жажда творчества, такая же энергия.
И хотя ни одна из полеводческих бригад пока не достигла такого же уровня в своих делах, как бригада Мялика, все они были крепкими, надежными, и председатель мог бы жить и не тужить. Но сам Бегенч считал, что до тихой, спокойной жизни ему еще далековато. Ему, как воздух, нужен был специалист, который был бы ближе к бригадам, чем он сам, председатель. Таким ему виделся главный агроном колхоза, во власть которого Ораков хотел отдать поля овощных и бахчевых, посадки шелковиц, посевы зерновых, сады и виноградники. Нельзя сказать, что такого специалиста в колхозе не было. Он был. И даже зарплату получал, но толку от него не было ни на грош. Совершенно охладевший к своей работе, пожилой и вялый по натуре, он понимал, что занимает чужое место и уже не раз заявлял председателю, что если подвернется хороший знающий парень, с удовольствием уступит ему свою должность, а себе просил что-нибудь полегче, поспокойнее.
Такой парень действительно подвернулся. Он пришел в колхоз прямо со студенческой скамьи и принят был на должность энтомолога — специалиста по борьбе о вредителями сельского хозяйства. Надо ли говорить, как важна эта должность. Вредные насекомые наступают на овощные культуры со скоростью степного пожара, и если во время их не уничтожить, даже при самом отличном уходе за посевами можно остаться без овощей.
Молодого энтомолога звали Худайберды Джумаев. Его фанатическое трудолюбие изумляло. С утра до ночи колесил он по полям, садам и виноградникам, зорко следя за тем, не появился ли какой-нибудь вредитель. Чтобы не допустить его размножения, он проводил опрыскивание и опыление посевов. Если же, несмотря на принятые меры, вредители все-таки появлялись, Худайберды узнавал об этом первым и поднимал такую тревогу, как будто погибал его лучший друг. Насекомых быстро уничтожали. А это — тонны сбереженного урожая.
И хорошее и дурное в человеке люди подмечают быстро. Нередко от этих же качеств зависит его жизнь, его будущее.
Так вышло и с Джумаевым.
Оракову особенно нравились в нем деловитость, постоянная готовность броситься на спасение урожая. Убедившись, что кипучая энергия не вспышка молнии, а надежный, не остывающий с годами пыл, башлык перевел Джумаева на должность главного агронома. Председатель надеялся, что, имея больше полномочий, Джумаев еще полнее и шире раскроет свои природные таланты и знания, полученные в институте.
И башлык не ошибся.
Худайберды, еще будучи энтомологом, каждый год с досадой и грустью наблюдал, как некоторые бригады не по-хозяйски используют свои поля, допуская изреженность посевов. Происходило это по многим причинам: плохого сева, плохой рассады, некачественной обработки полей, неустойчивой погоды. Но главная причина все-таки, по мнению Худайберды, крылась в лени и равнодушии к делу. Он решил исправить это положение. Не окриком, конечно, не грубым приказом, а терпеливым, основанным на конкретных фактах, убеждением. Однажды, выступая на планерке, он предложил всем бригадам — это касалось в основном полеводов — развернуть борьбу за высокую густоту растений на гектаре, за ликвидацию так называемых «плешивых мест».
Бригадиры и раньше, еще до Худайберды Джумаева, слышали немало подобных призывов и для них это не было каким-то неожиданным открытием. Знали они, что высокая густота растений — залог высоких урожаев. И не только бригадиры — все об этом знали, в том числе и рядовые овощеводы. Но почему-то никто не придавал этому значения. Может, потому, что тот, кто раньше ратовал за высокую густоту, не проявил настойчивости, не довел дело до конца.
Джумаев поступил иначе. Весной, когда на полях появились всходы и была высажена рассада ранних овощей, главный агроном часто наведывался в бригады, проверял состояние посевов. Если обнаруживал гибель рассады или участки, на которых не взошли семена, тут же прямо в борозде вынимал из кармана блокнот и вместе с бригадиром начинал подсчитывать, какой ущерб изреженность посевов нанесет бригаде, потребителю овощей и лично колхознику.
— Допустим, на этом клочке, длиною всего в один метр, — говорил Худайберды и указывал на пустое место, — допустим, здесь ты не доберешь томатов килограмма три. Пустяк ведь? Не правда ли? Но беда в том, что таких пустых мест у тебя на участке не меньше семисот будет. Вот теперь и прикинь, сколько ты потеряешь. Выходит, две с лишним тонны. Мы взяли для подсчета только помидоры. Но ведь у тебя не лучше обстоит с капустой и огурцами. Это одна сторона медали, — продолжал Джумаев. — Теперь давай-ка взглянем на «лысые» места с другой стороны. Сколько раз за сезон ты поливаешь помидоры?
