На бензозаправочной станции было безлюдно. Наполнив бак горючим, Курбан открыл дверцу и хотел было сесть за руль. Но в это время из-за бензоколонки вышел какой-то незнакомец.
— Постой-ка, друг, — сказал он. — Не спеши. Это ты возишь башлыка из колхоза «Октябрь»?
— Допустим, я. А что? — спокойно ответил Курбан, оглядев незнакомого мужчину с головы до ног. Он был высок, на круглом смуглом лице ярко блестели маленькие, как у медведя, карие глазки. И одежда запомнилась: желтые брюки и полосатая рубашка с коротким рукавом.
— Слушай меня внимательно. Я буду говорить от имени Желтозубого.
— А кто он такой, твой Желтозубый? — перебил Курбан.
— Невежда! Надо слушать, а потом уже задавать свои… вопросы, — с легкой угрозой заметил незнакомец. — Так вот. Желтозубый велел передать, чтобы твой башлык не очень-то засиживался в Евшан-Сары, и чтобы не далее, как через неделю, его и духа там не было. Понял? Замешкается, пусть пеняет на себя. Все. Давай садись и жми без оглядки!
Последние слова задели Курбана за живое. Он тоже хотел сказать что-то грубое, но сдержался. Резко оттолкнув грубияна от машины, он сел за баранку и, отъезжая, бросил:
— Подумаешь, командир какой! Плевать я хотел на твоего Желтозубого!..
Закончив прием, председатель вышел во двор и здесь, в тенистой аллее, засаженной высокими стройными туями, решил подождать шофера. Вскоре машина подъехала. Усаживаясь на свое место, он глянул на Курбана и по выражению его лица понял, что тот чем-то озабочен.
За переездом, когда машина повернула на восток, в сторону Ашхабада, Ораков спросил:
— Что-нибудь случилось?
Курбан мотнул головой и рассказал об угрозе Желтозубого.
— Интересно. Кто же это такой? — тихо произнес Ораков. — У нас желтозубым считается тот, кто дожил до старости. В таких случаях туркмены так и говорят: «Он дожил до желтых зубов». Но тут… что-то другое. Может, кличка?
— А я вот о чем думаю, — авторитетно сказал Курбан, — надо заявить в милицию. Пусть она и займется этим Желтозубым. Это по ее части… Если каждый будет угрожать — что же из этого получится?
— Да, нет. Пока никуда заявлять не надо: мало ли кто и кому угрожает! Угроза — это еще не повод, чтобы вмешивать сюда милицию.
— Смотрите, как бы не было поздно, — мрачно предупредил Курбан и до конца поездки не проронил ни слова.
Бегенч духом не пал и внешне казался спокойным, но в душе родилась тревога. Это неприятное чувство не покидало его даже ночью. В таком напряженном ожидании Бегенч прожил неделю. Но за это время ничего не случилось. Прошла еще неделя, и опять ничего. Тогда Ораков подумал: это просто чей-то розыгрыш.
Начисто позабыв обо всем, башлык уехал к чабанам, в Каракумы. Пробыл там несколько дней, а возвращался оттуда глубокой ночью. Затмевая звезды, в зените стояла полная луна и заливала степь холодным сиянием.
Машина уже приближалась к селу и вскоре пошла вдоль низкого размытого дувала, ограждавшего сельское кладбище. Вдруг Бегенчу показалось, что в одном месте, недалеко от дороги, на кладбище блеснула вода. Вначале он в это не поверил — ведь точно также могут блестеть под луной и бутылочные осколки… Чтобы убедиться в истине, Ораков попросил шофера осадить машину назад. Машина резко рванулась в обратную сторону и остановилась.
Ораков сошел на землю. Увиденное поразило его. От узкого оросителя, проходившего вдоль дороги, на кладбище был прорыт небольшой арык, по которому торопливо бежала вода и накапливалась в одной из воронок старого мазара.
Сердце председателя охватил гнев. Вначале его бросило в жар, потом начала колотить нервная дрожь. «Подлые шакалы, — ругался он сдавленным голосом, — даже мертвецов не пощадили… О, гады!..»
Все еще волнуясь, он остановился на обочине, а горечью думая о случившемся. Словно неприкаянный, с утра, до ночи, он мечется по полям, по бездорожью пустыни, не зная отдыха, не щадя здоровья. И ради чего? Ради одной-единственной цели: чтобы людям жилось лучше. И вот награда…
Бегенч догадывался, чья это проделка. Нет, он не догадывался, он был уверен, что — это «работа» колхозного мираба Дыммы Бердыева! На селе все знали о его дружбе с группой сельских тунеядцев и не раз его видели в их веселой компании.
— К мирабу! — сказал председатель, садясь в машину в самом мрачном расположении духа.
…Еще до того, как это случилось, по селу распространился слух, будто Ораков дал указание распахать кладбище и засеять его кукурузой. Тот, кто распускал эту ложь, рассчитывал с ее помощью очернить председателя, который, дескать, не хочет оставить в покое даже такое священное место, как мазар. А все, мол, потому, что человек он — пришлый, чужой. Ему, мол, чужаку, все равно, где сеять кукурузу — хоть в поле, хоть на мазаре — лишь бы целину осваивать…
Дело дошло до того, что кое-кто из жителей села, возбужденный тревожными слухами, приходил к башлыку и интересовался: правда ли, что он намерен уничтожить кладбище?
Председатель только плечами пожимал:
— Да кто вам сказал?
Ответ был один:
— Не помню. Кто-то из соседей…
Мираб был дома. Его подняли с постели. Он быстро оделся и вышел из дома.
— Что случилось? — спросил мираб. — Такой поздний час…
— Сейчас узнаешь, — холодно ответил Ораков. — Возьми-ка на всякий случай лопату.
Когда прибыли на место, луна уже успела скрыться за облаками, и кладбище погрузилось во мрак. Председатель подвел оробевшего мираба к тому месту, где вода из арыка бежала на кладбище и спросил:
— Покойников поливаешь?
— Поверь, яшули, я тут ни при чем, — стараясь не выдать волнения, твердым голосом произнес Дыммы. — Ей-богу, я тут ни при чем!
Он быстро перекрыл арык возле оросителя, выпрямился и вытер пот.
— А там кто будет зарывать? — указал Ораков на канаву, прорытую на кладбище.
Мираб, опустив голову, молчал.
— Не тяни время, приступай! — приказал председатель.
Мираб даже не шевельнулся.
— Я… я… не могу, — едва слышно вымолвил он.
— Чего ты не можешь?
— Закапывать…
— Почему?
— Боюсь мертвецов.
— А гадить не боишься? — едва сдерживая ярость, произнес председатель. — Даже покойников не щадишь. Какая-то тут неувязка получается…
Башлык замолчал, а мираб пугливо оглядывался по сторонам. Вдруг Ораков шагнул к мирабу, обхватил его руками, как это делают в национальной борьбе «гореш», оторвал от земли, крутанул в воздухе два раза и понес через канаву в непроглядную темень.
— Стой, не губи! Стой! — дико закричал мираб, пытаясь вырваться из железных объятий председателя.
— Закапывай! — приказал он поливальщику, опуская его на землю. — Да так, чтоб следа не осталось от твоих преступлений! А нет — тебе же будет хуже!
Председатель сел в машину и уехал домой.
Утром Ораков велел шоферу поискать мираба и часам к десяти привезти его в контору.
Отправляясь на пояски, шофер решил вначале, так, на всякий случай, заскочить к мирабу домой. И не ошибся: одетый в пижаму, с измятым от сна лицом, тот, видать, и уходить никуда не собирался. Открыв дверь и увидев Курбана, он бросил:
— Чего так рано?
— Башлык зовет.
— Зачем?
— Приедешь — узнаешь.
Вскоре Дыммы появился на крыльце. Он был молод и красив. Белое, едва тронутое загаром лицо, черные вьющиеся волосы, черные глаза. Дорогой модный костюм подчеркивал стройность его высокой фигуры. Лишь одно портило и сводило на нет эту внешнюю красоту: вечно хмурое, недовольное лицо поливальщика; из-за плохих зубов — редких и темных — он почти не улыбался.
…Десяти еще не было, когда машина с мирабом остановилась у крыльца колхозного правления. Дыммы сошел с «газика» и широким шагом направился в контору. Пройдя входной коридор, он открыл дверь председательского кабинета и увидел в нем одних стариков. Но это были не просто старые люди, а члены совета старейшин, чья мудрость и высокий авторитет пользовались большим уважением всех жителей Евшан-Сары.
Как только мираб появился в дверях, взгляды стариков устремились на него. Дыммы даже вздрогнул от этих взглядов, как будто его ударили по лицу, и стал белее стены. Чувствуя слабость, он боком продвинулся немного вправо. Поздоровался. Но на его приветствие никто не ответил. Кто-то освободил для него место, но сесть ему не предложили.
С минуту стояла тишина.
Председатель совета старейшин, небольшой плотный старик Ягмур Кочумов, сидел согнувшись, обеими руками держась за желтый гладкий посох. Седоусый, с большим горбатым носом, Ягмур-ага был похож на старого больного ворона. Но несмотря на преклонный возраст и недуги, Кочумов все еще был крепок духом. Наблюдая из-под седых нахмуренных бровей за оробевшим мирабом, он медленно распрямился и, повернувшись в сторону председателя, неожиданно густым голосом спросил:
