— Эй, Варюха! — окликает он. Юха притворяется, будто не слышит. — Аль заложило ухо?
Не ответить — долго будет кричать вслед.
— Ты что, вонючий пес, орешь? — огрызнулась Юха. — Что мне нигде проходу не даешь?
— Вижу, вижу, — смеется Авдей, — идешь к Карпушке, несешь горбушки.
— А ты бы, африканска морда, — выше поднимает Юха голос, — ты хоть бы своей полюбовнице Насте сухой завалышек хлеба отвез. Ведь вместе с ней орудовали. Не ее, а тебя бы засадить за Аннушку на два года.
Еще пуще смеется Авдей. Будто перед ним не взрослая баба, а глупая девчонка. Юху этот смех злит хуже ругани.
— Скоро ли бедняжку выпустят из каталажки? — спрашивает Авдей про Карпуньку.
А Юха опять про Настю. И громко, чтобы слышала жена Авдея.
— Небось около Насти увиваться горазд был, а гостинец отвезти — тебя и нет.
— На все село заорешь — юбку разорвешь, — заметил Авдей и лег грудью на перила.
— Прибаутками меня не стращай. А тебе тепло стало теперь в колхозе? Погоди, придет время… — прищурилась Юха, — и лучше ты мое сердце не тревожь.
Не дожидаясь, что ответит Авдей, зашагала к лесу.
Из леса дорога выходила на гороховое гумно второй бригады. Работа на гумне еще не началась, хотя несколько человек уже пришло. Юха завистливо посмотрела на большую кучу белого, отвеянного гороха и вздохнула.
«С мешком ночью бы прийти. Ползком из леса… никто бы не увидал».
На лугу третьей бригады стояли четыре ветрянки и две просорушки. В одной молотили мак. Хотя Юха и торопилась, но решила заглянуть в эту просорушку. Огромный сарай, с высокой, как у риг, крышей. Конек оголен, торчали толстые стропила, сквозь них виднелось небо. Гигантский топчак с густым слоем конского навоза стоял пока без движения. Сваленный при входе мак был в снопах. Крупные головки его походили на бубенцы. В углу девки вертели веялку, парень лопатой бросал навейку. Огромным решетом подсевали уже отвеянный мак. Он синим дождем падал на ворох.
Оглянувшись, Юха отломила три крупных головки, спрятала за пазуху и быстро вышла.
— А вот и сгоревшая кладь. Грозной горой лежала серая куча пепла.
На гумне стоял трактор, возле него два тракториста. Один разогревал, другой сердито что-то бормотал.
— Скажите, трактористы, отчего загорелась кладь? — обратилась к ним Юха.
Тот, что разогревал трактор, искоса посмотрел на Юху и, помедлив, ответил:
— От огня.
— Небось закуривал кто-нибудь аль как?
— Нет, баба одна, вроде вот тебя, за угол зашла, ну и… вспыхнуло.
Трактористы засмеялись, а Юха, не сказав ни слова, пошла дальше.
Лошадь сестры Абыса уже была запряжена, возле подводы стояли люди. Среди них — сестра Абыса, муж ее и жена Сатарова, бойкая, голубоглазая Ольга. Они тоже говорили о пожаре.
— Беспременно загорелось от трактора, — уверяла сестра Абыса. — Вылетела искра, а ее ветром на кладь.
— Не может из трактора искра вылететь, — возражала Ольга.
— А по-моему, подожгли?
— Не знаю, только загорелась кладь сбоку.
— А я говорю, головка от спички отскочила, — подправляя чересседельник, уверял муж Абысовой сестры.
— Будь ветер посильней, нашей улице несдобровать. Эти колхозные гумна не доведут до хорошего. Ишь они настроили кладей черт-те сколько.
— И не от спички, — опять не соглашалась Ольга. — Кладельщиком у них Софрон, а тот сроду не курит.
— Не курит, не курит, а тут закурил. Нарочно, может, закурил.
— Это что же, залез на кладь и давай закуривать?
— В колхозе и некурящие, чтобы время отвести, нарочно закурят, — не сдавался мужик.
— Зря болтаешь, — рассердилась Ольга.
— Ну, если не кладельщик, то подавальщик, — упорствовал мужик.
— А я думаю, — вступилась Юха, — беспременно от трактора. Иду сейчас мимо ихнего гумна, гляжу — ба-атюшки, полыхает что-то. Подхожу ближе, а возле трактора куча соломы горит. Огонь вот-вот к машине подберется. А два черномазых тракториста ручки сложили, стоят, глядят на огонь. Я им и говорю: «Что же вы не тушите?» — «А чем тушить?» — «Водой», — говорю. — «А где она?» Гляжу, а воды-то у них и нет. «Как же быть? — испугалась я. — Ведь опять пожар будет». — «А нам какое дело! Мы дальние». Ну, не стерпела я, давай их ругать. А они стоят, посмеиваются. Нет, беспременно от трактора.
— Знамо, от него, — согласилась и сестра Абыса. — Давай-ка, Варвара, поедем.
Бабы сели на телегу. Поджарая кобыла, хрустя передними ногами, лениво дернула от двора.
— Гляди, кое-как потушили трактор-то, — кивнула Юха, когда проезжали мимо гумна. — Большая у них кладь-то сгорела?
— Полтораста телег.
— За недобры дела господь наказывает.
— Карпуньку твоего скоро отпустят? — ударяя палкой по сухому заду лошади, осведомилась сестра Абыса.
— Еще месяц.
— Гляди-ка, все лето продержали.
Юха ничего на это не ответила. Она и сама отрабатывала в колхозе целый месяц за избиение Дарьи. Если бы не зять Перфилка, рожь ее так и осталась бы в полях неубранной. Спасибо, выручил. Его наряжают работать в колхозе, а он к Юхе…
Обратно из Алызова приехали на второй день в обеденную пору. Юха была довольна, весела. Карпунька сказал, что его за хорошее поведение отпустят досрочно.
Вот и мельница — возле никого, вот будто инеем покрытая плотина. С реки повеяло прохладой. Вдали купали лошадей. Захотелось Юхе обмыться.
— Кума, давай искупаемся, — предложила Юха.
— Мне нельзя, — сказала сестра Абыса.
— Ну, поезжай, я одна.
Слезла с телеги, размяла ноги и направилась к реке. Наплававшись, уселась на берегу, вынула мыло, купленное на базаре, и густо принялась намыливаться. Снова бросилась в реку, отплыла на середину, попала в струю холодной воды, тихонько вскрикнула и повернула обратно. Вот она уже на берегу. Чистая, свежая.
Вынула из узла сарафан, который не надевала, чтобы дорогой не пропылить, отряхнула юбку. Желая показаться еще толще чем есть, сверх юбки надела сарафан.
«Пусть глядят, пусть лопаются от зависти!» Но глядеть на Юху было некому. После обеда колхозники и единоличники отдыхали. Миновав кладбище, Юха направилась в лес. Она решила пойти средней дорогой, чтобы выйти как раз на бывший поповский дом, но, услышав, что на полянке, где детская площадка, пели ребятишки, выругалась.
— Чтоб гром вас трахнул, — и пошла по другой дороге. Эта дорога вела на то же гумно второй бригады, мимо которого шла утром. На гумне стояли огромные клади овса. Никого из колхозников не было. Все отдыхали…
Дальше стояли гумна единоличников, а за ними конопляники, огороды и седые, обдутые ветрами, прожаренные солнцем соломенные крыши изб. Плавает над селом раскаленная мгла, печет солнце, и нет ни облачка, и небо кажется далеким, пропыленным.
Юхе закололо ногу в ботинке. Она присела на большой пень в середине густого куста и, переобувшись, хотела было идти дальше, но вдруг насторожилась. Той же самой дорогой, лишь с другой стороны, шел человек. Шел и воровато оглядывался. И если бы не потрескивание сухих сучьев под ногами, Юха не заметила бы его. Чтобы не попасться ему на глаза, — а он ее не видел, — Юха пригнулась и замерла. Человек вот уже рядом. Он тихо ворчал и все озирался исподлобья. Юхе видно его лицо: хмурое, серьезное и какое-то испуганное. Остановился как раз возле куста. Оглянувшись, вынул синюю склянку и присел. Что он там делал, Юхе не было видно. Приподняться же нельзя — услышит. Да и зачем? Юха и без того догадалась, что Авдей украл какое-то лекарство у московских фельдшериц и несет его домой. Видно, ворует он не первый раз.
«Теперь ты, долговязый, посмейся надо мной, — обрадовалась Юха, — всем расскажу».
Вскоре Авдей поднялся и направился к гумну. Юхе не терпелось. Ее взяло крайнее любопытство. Она даже кусты тихонько раздвинула. Авдей быстро подошел к большой клади, стоявшей в середине, и, еще раз оглянувшись, быстро засунул туда руку.
«Э, да он, идол, вон где прячет». Чуть пригнувшись, Авдей отошел от клади, сорвал на ходу несколько листиков с куста и, старательно вытирая руки, быстро зашагал в лес. Переждав, когда он совсем скрылся, Юха вышла. Она глаз не сводила с того места, куда Авдей засовывал руку.
«Погляжу, что он спрятал».
Подошла к клади, протянула руку, но достать до того места не могла. Тогда взяла из молотилки два снопа, стала на них, засунула руку и вынула какой-то мокрый комочек. Развернув, увидела белый, словно сахар, небольшой кусок. Поднесла к носу, понюхала.
«Тьфу, какой вонючий. Бросить? А может, это самое дорогое лекарство и есть. Авдей, он хитрый».
Чтобы не выпачкать юбку, сорвала большой репейный лист, положила в него тряпочку и засунула добычу в карман. Теперь-то вот есть о чем поговорить Юхе. Есть, что порассказать бабам, а при случае и самому Авдею намекнуть.
