Однако, вопреки ожиданиям Гаршина, проектировщики очень почтительно отзывались о докладной записке, находили в ней интересные мысли, которые могут лечь в основу... послужить отправной точкой... оказать неоценимую помощь... Они просили присутствующих тут инженеров и стахановцев подвергнуть план детальному и придирчивому разбору, чтобы требования и пожелания производственников выявились наиболее полно.
И план был разобран и раскритикован так, что Гаршину временами казалось — ничего-то от него не останется, одни рожки да ножки. Теперь он радовался, что не выскочил вперед, не потребовал слова, пусть Любимов отдувается сам! Потом он разозлился до того, что еле удержался от ядовитых реплик: его «тишайший» преемник Шикин неожиданно выступил с большой, хорошо подготовленной речью, в которой сопоставил план Любимова — Гаршина с достижениями рационализаторской мысли и доказал, что предложения, цеховых рационализаторов и изобретателей во многом обогнали творческую мысль авторов плана. Шикин говорил скромно, каждое слово подтверждал конкретными ссылками, возразить ему по существу было нечего. Тогда Гаршин разозлился на самого себя — ведь еще на перевыборном собрании Воробьев говорил, что план во многом устарел! Э-эх, надо было прислушаться, покопаться в рационализаторских предложениях и сегодня, взяв слово первым, самому дополнить план, ссылаясь на те же материалы, но используя их куда ярче и острее, чем эта тихоня Шикин! Козырнуть ими можно было!
В конце совещания выступил профессор Савин. У Гаршина заколотилось сердце, когда Савин расправил свернутый в трубку план. Но профессор не останавливался на недостатках плана, а только отметил, что он является «первой робкой попыткой модернизировать производство турбин». Одобрив эту попытку, Савин заговорил о новейших достижениях технологии машиностроения, которые должны быть полностью учтены проектировщиками. Речь его была суха, но слушали ее увлеченно. Гаршин тоже слушал, с досадой признаваясь, что не следил за новинками техники, многое знает только понаслышке, а кое-что слышит впервые. Уловил это Савин по докладной записке или нет? Подойти к нему после совещания или лучше не подходить?..
Подводя итоги обсуждению, директор сообщил, что для участия в разработке проекта реконструкции выделяется группа инженеров завода. Главный инженер... главный технолог... два инженера из технического отдела… Любимов...
— Гаршина мы не трогаем, так же как и Полозова, — пояснил он, — им турбины выпускать, своих забот хватает. Но к обсуждению проекта на всех стадиях мы их, конечно, привлечем. Так же, как и других товарищей.
Вот и все.
Теперь оставалась одна, последняя зацепка — Савин, Заручиться его поддержкой и консультацией... попасть в заочную аспирантуру...
После совещания Гаршин снова подошел к Михаилу Петровичу и Савину.
— Да, значит, вы хотели... — начал Савин, морщась от старания вспомнить, чего именно хотел стоящий перед ним инженер.
Гаршин не помог ему. Он боялся повторить свои доводы, они уже не казались ему убедительными.
— Вспомнил. Проблемы организации производства, верно?
Гаршин кивнул. Михаил Петрович стоял рядом с ними, прислушиваясь, но не вступая в разговор.
— Видите ли, товарищ Гаршин, — нехотя начал Савин, видимо недовольный тем, что ему приходится в первый же день появления на заводе вести не очень приятный разговор с одним из заводских работников. — Видите ли, пока ваша докладная записка не выходит за рамки известного. Даже, как видите, не охватывает того, что уже применяется. Это, в сущности, дельная попытка некоторого обобщения имеющегося опыта в рамках исполнения своих обязанностей. Не больше.
Гаршин покраснел и насупился, ему было тошно от этого разговора, лучше бы не затевать его.
— Ваше желание взяться за серьезную научную работу можно только приветствовать, — силясь быть дружелюбным, продолжал Савин. — Но зачем вам задаваться такими необъятными целями? Возьмите локальную тему в той области, где вы как инженер чувствуете себя сильнее. Потрудитесь год, два, исследуйте ее детально, внесите в нее собственную мысль, найдите оригинальное решение. И тогда — милости просим.
Гаршин так и не открыл рта, а Савин уже протянул ему руку:
— Найдете нужным посоветоваться — я к вашим услугам.
Гаршин хотел подойти к Любимову, но Любимов беседовал с представителями проектной организации, и там же стоял Полозов, непринужденно участвуя в разговоре. Полозов, очевидно, совсем не чувствовал себя оттертым от интересного дела.
— Проводите меня до машины, Витя, — попросил Михаил Петрович.
Гаршин подчинился, хотя ему не хотелось ни провожать профессора, ни говорить с ним, ни даже смотреть на него. Надежды лопнули, содействие Михаила Петровича не помогло, да и разве это содействие? — сказал: «Мой молодой друг» — и отошел в сторонку. К черту и его, и Савина, и всю эту волынку!
— Вы на лыжах ходите? — спросил Михаил Петрович.
Вопрос был так неожидан и нелеп в середине лета, что Гаршин только покосился на профессора — в уме ли он?
— Есть такие лыжники, — не дождавшись ответа, сказал Михаил Петрович. — Пойдешь с ними куда-нибудь в лес, в горы, а они все норовят по чужому следу. Я зову — пойдемте напрямик, а они: «Что вы, Михаил Петрович, тут целина, а вон там есть хорошая лыжня...»
Они подошли к машине, Гаршин предупредительно, хотя и с затаенным бешенством, распахнул дверцу. Но профессор, придерживая дверцу рукой, невозмутимо продолжал:
— Конечно, можно и по накатанному следу побегать, оно удобнее. Но в любом деле надо для себя определить — хочешь ли ты скользить по разведанному и проложенному другими пути, или...
— Понятно, — не очень вежливо прервал Гаршин. — Мораль сей басни мне ясна.
Профессор вгляделся в его раздраженное, мрачное лицо, взял его за локоть:
— Не злитесь, Витя. Если бы я был уверен в том, что вы наберетесь мужества сказать это самому себе, я бы не стал прибегать к басням.
Он залез в машину и уже оттуда, пригнувшись к дверце, предложил Гаршину подвезти его домой.
— Спасибо. Предпочитаю на собственных ногах, — ответил Гаршин.
Он шел по проспекту, понурив голову и жуя мундштук потухшей папиросы. Осколок кирпича попался ему под ноги, он пнул его носком ботинка. Осколок, подпрыгивая, проскакал по тротуару и лег на краю. Гаршин снова пнул его со всей силой. Если бы он мог, он одним пинком отправил бы к черту на рога и себя самого, и Михаила Петровича с его лыжней, и Савина с его локальной темой.
Что-то надо делать с собой. Чего от него хотят? Чтобы он стал работягой и скромником? Просиживал брюки? Жил одними турбинами, как Полозов?.. Да нет, не одними турбинами живет Полозов, и Михаил Петрович прожил жизнь, наверно, так, что дай бог! Тьфу, до чего мутно на душе!
Он выпил водки у киоска, потом у другого выпил пива. Хотелось пойти куда-нибудь, к кому-нибудь, кто ждет, кто любит, кто может выслушать и посочувствовать. Но к кому? Выпить — сотни приятелей найдутся. Стоит мигнуть — мало ли женщин ринется навстречу? А вот сейчас — к кому пойдешь?..
Один человек мог стать для него всем — домом, совестью, отрадой. Потерял. И к этому не надо даже притрагиваться мыслью. Отрезано. «Мне было очень горько когда-то, но потом я поняла истинную ценность всего, и человек, которого я полюбила...», «Чем больше и щедрее человек отдает, тем он становится богаче. А кто печется только о себе, кажется мне бедняком. Вы понимаете ли, что можно думать о ком-нибудь, кроме себя?» «Я вам запрещаю писать и звонить...» От этого телефоны стали как мины, дотронешься до трубки — взорвется. Нет, об этом не надо думать, совсем не надо думать, прикасаться к этому нельзя. «Я вам запрещаю...»
Так что же делать? Работать помаленьку, жениться на какой-нибудь кроткой, влюбленной девушке, которая будет лелеять и сочувствовать, жалеть и восхищаться, считая, что лучше ее мужа нет человека в мире? На Вале хотя бы. Наивная глупышка с восторженным, замирающим личиком. «Не Валя, а Валентина Федоровна» — ишь ты! А если прийти и сказать: люблю, выходи замуж, — обрадуется и выйдет… «Оно избавило меня от ошибки». Искренне ли она тогда сказала — или для острастки, из гордости? Все-таки нехорошо с нею получилось, нехорошо!
Он выпил еще пива в киоске возле заводского жилого городка. Свернуть налево, пройти два корпуса и пустырь, — и можно постучаться в знакомую квартиру. Любимов еще на заводе. Алла Глебовна разахается, заулыбается, выскочит в соседнюю комнату, чтобы напудрить нос и подкрасить губы. Но на кой дьявол ему это нужно?
Или пройти мимо нее и постучаться к Ане? «Аня, мне чертовски кисло, можно мне вытряхнуть душу и вместе с вами отобрать: что там — мусор, а что — пригодится?» Она — товарищ, она скажет: «Давайте трясите».
