Валя снова подошла к новым бригадирам, глазами показала на задумавшегося у окна Николая, шепнула:
— Нехорошо, ребята.
Аркадий взял ее за локти и силой усадил.
— Нет, хорошо, — вполголоса сказал он. — Николай привык с нами как с младенцами. А мы взрослые.
Она улыбнулась, и Аркадий на миг забыл и о бригаде, и о Николае, и обо всех своих планах. Ему было очень трудно разжать пальцы.
Федя встал и отошел к Николаю — может быть, потому, что на него подействовал Валин упрек, а может быть, понял, что здесь он лишний.
Валя испуганно приоткрыла рот и пошевелила локтями, стараясь освободиться.
— Аркаша... — пролепетала она.
Аркадий опомнился, выпустил ее локти и отвернулся.
— Я к тебе зайду в субботу вечером, — сказал он. Что-то сообразил, вздохнул, поправился:
— Нет, в воскресенье утром. Хорошо? И окликнул товарищей:
— Ребята, давайте ставить точку, надоело!
Валя отошла, все еще взволнованная. Она думала: «Почему он переложил встречу с субботы на воскресенье? Чем он занят до воскресенья? Почему это так: он любит меня и зависит от одного моего слова, а все-таки я чувствую, что он сильнее меня?»
Три друга уже без споров закончили деление бригад. Федя предложил:
— Пойдемте, ребята, ради такого случая выпьем по рюмочке. По расстанной. Посидим, поболтаем...
— Нет, — твердо сказал Аркадий. — Мне пора.
Он боялся пить — не по его характеру было ограничиться одной рюмкой, за одной потянется и вторая, и третья, а там уже и море по колено — гуляй до утра.
— Ты куда? — спросил Николай.
— Так, дело есть, — уклончиво ответил Аркадий.
Лучшему другу не признался бы он, что вот уже месяц сидит допоздна над учебниками, сидит как проклятый, воюя с премудростями грамматики и физики, бубня под нос теоремы и сатанея от алгебраических задач. Лучшему другу не мог он признаться, что кончил он всего шесть классов, а в техникуме сказал — семилетку, только утеряно свидетельство, и директор предложил ему прийти экзаменоваться, на что он беспечно согласился. Как он рыскал по магазинам, раздобывая учебники, как он отчаивался в первые дни занятий, убедившись, что и программу шестого класса забыл начисто, а в учебниках седьмого класса для него что ни страница — то китайская грамота! Благоразумие нашептывало: «Откажись, пойди в вечернюю школу в седьмой класс, тебе же не осилить всю эту дребедень за два месяца!» Он гневно отбросил и благоразумие и лень. Вот еще! Не станет он терять год, не будет он сидеть в седьмом классе рядом со всякой мелкотой. Некогда ему терять годы, и так — верзила двадцати четырех лет! Когда же он попадет в вуз? Когда станет инженером? Нет, не на такого напали! Он выдолбит все эти теоремы, формулы и правила за два месяца или сам себе скажет, что он тряпка и болван!
Иногда он пугался — а вдруг Валя тем временем отвыкнет от него, заведет себе новых друзей? Он подавлял сомнения. Если она не полюбит, тут уж ничего не сделаешь, а если ей суждено полюбить его, пусть поймет, что он мужчина, а не слюнтяй.
Иногда, глядя на нее, он хотел признаться ей, какую тяжесть на себя взвалил, и сказать: «Это все ради тебя, Валя!» Но он молчал. Вот еще, искать сочувствия! Да и все ли — ради нее? Когда-то любовь к ней действительно подтолкнула его на новый жизненный курс, но если... если настанет тот черный день и Валя скажет: «Нет, Аркаша, не полюбила», — что же, разве курс его жизни изменится?
Думая иногда о том, что черный день может настать, он заранее сжимал кулаки и рисовал себе, что он будет делать. Ох, и пойдет же дым столбом! Все, что день за днем откладывается на случай Валиного «да!» — все покатится колесом в одну кассу, сутки — так сутки, трое суток — так трое, пей-гуляй и ни о чем не вспоминай!
Но в эти отчаянные мысли теперь вплетались трезвые напоминания: а как же бригада? Что же, я ее кину и пойду завивать горе веревочкой? Э-эх, попал ты, Аркаша, в клещи! Отгулял, довольно.
В то время, когда три бригадира совещались в комнатке комсомольского бюро, внизу, возле платформ с тяжелыми ящиками, укрывшими части второй турбины, встретились Виктор Пакулин и Кешка.
Виктор ждал брата. Он некоторое время постоял у двери и послушал спор о составе бригад. Подслушивать было стыдно и неудобно, по коридору ходили люди, и Виктор спустился в цех поглазеть на отправку турбины.
Кешка слонялся по цеху потому, что знал о совещании бригадиров и тревожился — в какую бригаду его определят. Приказ Полозова пробудил в нем честолюбивые мечты. Он видел себя солидным, квалифицированным токарем, членом знаменитой бригады: вот он идет по аллее в компании своих товарищей, начисто отмытый под душем, в синем с искрой костюме, и люди пялят на него глаза — на важного, высокого, красивого. Иным он себя и не представлял — высоким и красивым, хотя был он пока малорослым пареньком в засаленной куртке, который, что бы ни делал, умудрялся немедленно выпачкать нос и щеки. Увидав Пакулина-младшего, Кешка сделал вид, что разглядывает работу маляра, размашисто писавшего адрес на ящике, медленно приблизился к Виктору и остановился рядом.
Виктор покосился на него, помолчал и равнодушно сообщил:
— Там из-за тебя сыр-бор загорелся.
Кешка тоже помолчал и с мрачной усмешкой спросил:
— Ни один не берет?
— Наоборот, — ответил Виктор. И, выждав для интереса, пояснил: — Ни один не отдает другим.
Кешка презрительно скривился:
— Чем же это я им так пондравился?
Он был взволнован и всеми силами старался скрыть это.
Виктор не торопился отвечать. Он зевнул, поднял с полу виток металлической стружки, переломил его и острым краем отрезал нитку, болтавшуюся на месте оборванной пуговицы.
— А кто их разберет, — наконец сказал он. — Ефим Кузьмич, наверно, хвалил тебя. Считают, наверно, что ты посамостоятельнее других. Ты на четвертый разряд сдал?
— Давно, — небрежно ответил Кешка, хотя сдавал он на прошлой неделе.
— Норму выполняешь?
— За ту неделю сто три процента как будто или сто четыре. Не помню.
Виктор прекрасно знал, как обстоят дела у Кешки, но нарочно дал ему пофорсить, потому что у него было свое мнение о воспитательных приемах, и он был уверен, что сумеет воздействовать на Кешку куда лучше, чем Николай или Федя.
— Каждому бригадиру хочется к себе взять такого, чтобы толк получился, — сказал он.
Кешка спросил как бы между прочим:
— А ты куда?
— К Аркадию, наверно.
— У брата не остаешься?
— Чего ж нам друг другу мешать!
Кешка тихонько вздохнул. Ему хотелось попасть в одну бригаду с Виктором; теперь он видел, что Витька — парень как парень, совсем не задавака. Но разве возьмет его Аркадий?
— Ты в комсомол вступил? — спросил Виктор, и вид у него был такой, будто он и не слыхал никогда о многочисленных провинностях Кешки.
После долгого и тяжелого молчания Кешка сказал:
— Вот поработаю в бригаде, тогда...
Виктор одобрительно кивнул и, считая воспитательную часть разговора на сегодня исчерпанной, заговорил о велосипедах. Ему очень хотелось завести гоночный велосипед, для чего он решил продать свой старый.
— Если купить на рынке раму и колеса, такой велосипед отгрохать можно, не хуже покупного. И обойдется от силы в триста рублей. Кое-что я и сам выточу. А уж пригнать да наладить — это я умею.
Они оба не заметили, как подошел Аркадий Ступин. Аркадий обнял их сзади за плечи и стукнул головами друг о друга.
— Ну, хлопцы, держитесь! — весело сказал он. — С понедельника оба ко мне, а тогда — будьте здоровы! — пощады не ждите. Через три месяца — общецеховое первенство, на меньшее не согласен!
В этот день Гаршин пришел на завод в своем лучшем костюме, а в зале совещаний при дирекции появился одним из первых, еще до того, как начали съезжаться приглашенные.
Любимов был уже там — сидел в сторонке, просматривая материалы к докладу. Гаршин подошел, поздоровался.
— Привет, Виктор Павлович! — с широкой улыбкой сказал Любимов.
Они не ссорились, но в последнее время между ними уже не было прежней дружбы, и нарочитая вежливость прикрывала явное охлаждение. Началось с той проклятой подписи, — Гаршин и сам не мог понять теперь, зачем нелегкая дернула его примазываться к чужому проекту! Щепетильность Любимова была покороблена, он несколько дней и в глаза не смотрел. Потом, кажется, забыл. А тут подвернулась история с ротором. Гаршин с усмешкой отметил про себя, что, когда дело дошло до собственных интересов, Любимов откинул щепетильность, даже поблагодарил за спасительную выдумку. Но, верный себе, сказал: «Так вы действуйте!» — и укрылся в кабинете: «Я не я, и лошадь не моя!» Если бы ему не позвонили, что краснознаменцы уже направились в цех, Любимов и дальше предоставил бы Гаршину выкручиваться самому. Впрочем, что толку было в его приходе! Сдрейфил перед Полозовым — и снова в кусты. Удрал из цеха, как мальчишка из чужого сада. А Гаршина оставил на расправу. И вышло, что именно Гаршину пришлось выслушать при всех насмешливый вопрос Диденко: «Это что же у вас получается — совесть под подошву, стыд под каблук? Вам бы фокусником выступать!»
