— Отказываюсь, вот и все!
Валя вспоминала робкую тень, когда-то маячившую возле Аларчина моста и подстерегавшую ее на остановках, у ворот, в Доме культуры — везде, куда бы она ни пошла. Она вспоминала вечер, когда он без спросу ворвался к ней, не только в ее комнату — в ее жизнь и душу он тогда ворвался без спросу. Она перебирала в памяти все, что было после того вечера. И удивлялась, что вот он сидит тут, не оглядываясь на нее и, возможно, не думая о ней, и что он самый близкий ее друг, а отношения их так запутаны, что невозможно разобраться, и уж совсем невозможно предсказать — чем все кончится.
Самым странным было то, что он в точности держал слово, данное в тот вечер. Он никогда ни прямо, ни намеком не говорил о своей любви. Тогда, перед уходом, он сорвал листок календаря и спрятал его в карман, а ей сказал:
— Вот, Валя. В этот самый день через год ты мне сама скажешь, что найдешь нужным. Скажешь: нет! — и это будет конец нашему знакомству. Запомнишь число?
Она кивнула, но он оторвал следующий листок, сунул ей в руки и пошутил:
— Даю тебе скидку еще на сутки.
С тех пор он запросто приходил к ней домой, с получки приносил пирожные или конфеты, иногда цветы. Однажды он починил ей треснувшую раму.
Соседки любопытствовали:
— Жених, Валечка? Смущаясь, она отвечала:
— Ой, сама не знаю.
Они катались на лодке и гуляли на Островах, дважды ездили за город, один раз ночевали в деревне у дальней родственницы Аркадия, причем взяли лодку и уплыли по озеру так далеко, что вернулись к трем часам ночи; хозяйка не без воркотни пустила Валю в дом, а Аркадий устроился на сеновале и потом хвастал, что там было чудесно. Аркадий читал те же книги, что читала она, а порой и сам приносил ей новую интересную книгу. Они вместе волновались перед премьерой «Русского вопроса», и оба с успехом сыграли свои роли, хотя Валя посмеивалась, что ярославский добрый молодец все-таки выглядывал из-под шкуры истинного американца, на что Аркадий отвечал, что пожившей, усталой женщины из нее тоже не получилось.
Все это было хорошо, но они часто ссорились, а за последнее время почти не бывало у них встреч без споров и раздражения. Они препирались из-за книг и из-за погоды, из-за того, кому грести и где ехать — в душном вагоне или на площадке, продуваемой сквозняком. Иногда он вздыхал, что второй такой спорщицы нет во всем свете. Правда, он тоже был не из покладистых, но после каждого спора становился задумчив и печален.
Спохватившись, она давала себе слово не раздражаться и затихала. Она не узнавала себя и жалела Аркадия. Но что было делать, если у нее все кипело внутри, если ей хотелось, чтобы он говорил как раз тогда, когда он молчал, если он брал ее под руку в то время, как ей это мешало, и забывал предложить ей руку тогда, когда нужно было. Ее злило, что в цехе он держался в стороне от нее, как посторонний, а потом злило, если он при всех подходил к ней. Она скучала без него и раздражалась в его присутствии. Ей казалось, что жизнь приговорила ее к Аркадию до того, как она сама его выбрала, и она всем существом сопротивлялась. Она была почти уверена, что в назначенный срок скажет «нет!», и в то же время пугалась мысли, что он уйдет.
А с недавних пор Аркадий сам отдалился от нее. Приходил он реже, и если они расставались во вторник, он заговаривал с нею не о завтрашнем вечере, а спрашивал, не пойдет ли она с ним в кино в субботу.
Присматриваясь к нему в эти все более редкие встречи, она открывала в нем черты характера, не замеченные ею прежде. Он был упорен и очень настойчив. Он растрачивал зря свое время и силу молодецкую, пока не находил им применения, но, когда у него появилась цель, он шел к ней напролом. Он был восприимчив и умел взять от окружающих его людей все, что они способны дать ему, — у одного знания, у другого опыт, у третьего дружескую поддержку. Должно быть, он был беззаветен в дружбе так же, как в любви, но вряд ли был добр и чуток и к товарищу и к женщине, если потерял к ним интерес, если они ему уже не нужны.
Вот и сейчас — он спорил с Николаем, и Николая это явно задевало. И Федя Слюсарев спорил, распаляясь все больше. Оба, видимо, уже забыли, сколько возился с ними Пакулин!
Валя подошла к раскричавшимся бригадирам:
— Вы что, ребята, добро поделить не можете?
— Погоди, Валя, и так у каждого свое мнение, не хватает еще четвертого, — с досадой сказал Николай.
— А по-моему, в любом случае голос Пакулина — решающий, — сурово сказала Валя. — Он вам бригадир, ему и решать. В чем у вас заминка?
— А мне благодеяний не нужно! — воскликнул Аркадий. — Сам справлюсь!
Оказалось, что обоих новых бригадиров задело «самопожертвование» Николая: в бригады товарищей он наметил перевести своих наиболее опытных рабочих, а из новичков всех худших, в том числе и Кешку Степанова, забрал к себе. Николай считал такое решение справедливым, потому что у него больше опыта. Он не мог понять, почему Кешку, еще вчера пугавшего всех, сегодня хотят заполучить к себе и Федя и Аркадий. Валя тоже не понимала этого.
— Пойдет он все-таки ко мне, — заявил Аркадий и даже кулаком пристукнул. — Ты помнишь историю с кражей? У меня он набезобразничал, я с ним тогда не справился. А теперь справлюсь. Тут, Коля, дело чести, не спорь.
— А Витьку тебе зачем? — мрачно спросил Николай. — Витька — мой брат. Если я его себе оставляю, так потому, что и присмотрю, и одна смена, да и квалификации у него меньше, чем у Гаврилова.
— Вот и бери Гаврилова, он у тебя опорой будет.
Федя поддержал Аркадия:
— Ты, Коля, в святые не лезь. Что, в самом-то деле? Нам по четыре человека из пакулинцев, себе — троих. Нам — лучших, себе — похуже. Ты нас не жалей, мы не бедненькие.
Аркадий встал, расправил широкие плечи, задорно посмотрел в лицо Николаю:
— Если уж разбили нашу бригаду, дали каждому самостоятельность, сказали: действуйте! — так будем соревноваться честно, без скидок!
— Разбили бригаду, а не дружбу, — возразил Николай. И тихо, с горечью спросил: — А может, и дружбу?
Аркадий шагнул к нему и стиснул его плечо:
— А дружба сейчас в том, чтобы не мешать друг другу. И никто ее у нас не разобьет, Коля.
— Убери лапищу-то, — высвобождая плечо, любовно сказал Николай. — Вот самостоятельные выросли, помехи боятся! Ладно, ребята, давайте решать, и будем соревноваться. Держитесь!
И уже покорно придвинул к себе списки:
— Значит, Кешку к Ступину, Гаврилова — ко мне. А Витьку ты обязательно хочешь?
Аркадий, поколебавшись, виновато сообщил:
— Витька сам просится ко мне.
— Вот что!
Николай поднялся с места:
— Ну-ка, ребята, составьте списки без меня, как вам хочется, а потом втроем утвердим. Не сидеть же тут до ночи!
Он прошелся по комнатке, выглянул в цех. Под самым окном стояли железнодорожные платформы, и кран опускал на одну из них обвитый стропами громадный красный ящик. Старший из стропалей, дядя Вася, стоял на второй платформе и движениями пальцев давал выразительные указания крановщице. Ящик грузно лег на место. Стропали мигом окружили его, снимая стропы, а маляр с ведерком краски и кистью уже спешил намалевать на ящике адрес.
Кран качнул огромным крюком и пополз обратно — за следующим ящиком.
Вторая турбина отправлялась в дальний путь.
«Ребята еще и не понимают, как им будет трудно, — тревожно и насмешливо думал Николай. — Ведь на организацию срока не будет, надо сразу давать план, досрочно — по третьей, досрочно — по четвертой, а там новое задание — какое оно будет? Какое бы ни было, легкого ждать нечего. А ребятам лишь бы самостоятельней да форсу побольше. Вот и Витька убегает от меня к Аркадию — независимости ищет, надоело под братом в мальчишках ходить. Или я и вправду слишком опекал их? Нет, что за чепуха! Просто самолюбие у них... Что ж, дружки вы мои неверные, если так, держитесь, я вам не уступлю!»
Федя и Аркадий по-прежнему спорили и договаривались, договаривались и вновь начинали спорить у него за спиной.
Маленький, худощавый, вечно озабоченный Федя Слюсарев дольше всех не хотел примириться с делением бригады. Но как только Николаю удалось доказать ему правильность такого деления, Федя всеми помыслами устремился в будущее, к успехам своей бригады, и ревниво следил за каждым шагом Николая и Аркадия. Он томился страхом, что у него не хватит организаторских и педагогических способностей, потому что прекрасно понимал, какая трудная работа ему предстоит.
Аркадий не томился и не волновался. С той минуты, когда он впервые услыхал о приказе Полозова, его охватило радостное нетерпение. Рамки пакулинской бригады были для него тесны: напористая сила бурлила в нем и требовала применения. Еще не начав работать, он уже твердо верил в успех и с нетерпением ждал понедельника, когда впервые соберет бригаду и острым словцом, дружеской шуткой и командирским внушением вобьет в мозги всех этих пареньков, что ступинцы должны прославиться не меньше, чем славились пакулинцы, и что из трех новых бригад именно ступинская должна победить.
