Спокойно мы работали и часов до двенадцати второго дня. И вот перед обедом над нашими головами просвистел первый финский снаряд. За перелетом последовал недолет. Третий снаряд должен был быть «нашим», и он рванул совсем близко, взметнув огромный столб воды и с ног до головы окатив всех, кто находился на палубе. Это случилось как раз в тот момент, когда Василия Гупалова опустили на грунт, и он сел прямо на лодку. Каким-то чудом его не выбросило наверх, как выбрасывает глушенную рыбу. Спасла большая глубина. Но работы пришлось прекратить. Наскоро поставив два буя — по носу и корме лодки, отошли на небольшой каменистый островок.
Укрывал он плохо. На островке не было ни одного деревца, лишь груды замшелых камней, и финны били по нас из орудий до наступления темноты. Мы так и не выключали мотора, маневрируя по заливу. В бот они, к счастью, не попали, сделав только несколько пробоин осколками в корпусе, которые мы тут же заделали.
За день всех нас так вымотало, что у некоторых из ушей и носа пошла кровь. Несколько человек, обессиленные вконец, растянулись на палубе.
Командовавший операцией Батя поочередно обносил всех спиртом, подбадривая:
— Ничего, хлопцы, выдюжим. Это от спирта у вас. Гадость, а не спирт дали. У меня тоже кишки трещат…
И мы «выдюжили». Не успела лечь темнота, как снова отправились к лодке. Работоспособных оставалось человек пять: Сережа Непомнящий, Володя Борисов, Севка Ананьев, Василий Гупалов и я. Нам предстояло теперь проникнуть вовнутрь лодки, найти и взять штурманскую документацию.
Нас ждало разочарование: не оказалось буев. Или финнам сообщили о случившемся немцы, поддерживавшие связь с лодкой, или финны догадались сами, но они пришли к месту потопления раньше нас и срезали буи. Даже Батя, на что уж был человеком железной выдержки, и тот растерялся:
— Как же так? — без конца повторял он, подходя то к одному, то к другому борту. — Что же это такое?
Пришлось начинать все сначала в ночной темноте.
Первым опустили и подняли с грунта москвича здоровяка Сережу Непомнящего. Ругался он на чем свет стоит, проклиная легководолазное снаряжение, которое не позволяло пробыть на грунте более десяти минут. Но ругань никак не шла к его открытому, добродушному лицу. Из-под густых пушистых ресниц глядели до того светлые глаза, что никакого зла на лице не получалось. Слушали Сергея ребята и улыбались.
Непомнящему все же дали его любимое тяжелое снаряжение, с которого он начинал перед войной службу на одном из кораблей Тихоокеанского флота. Но ускорить поиски лодки это, конечно, не могло. Передвигается в тяжелом снаряжении человек по грунту по-черепашьи — пока наберет в руку воздушный шланг, потом сигнальный конец и вот сделает несколько шагов. За это время легкий водолаз может пройти расстояние в десять раз больше.
Опять отравился кислородом Володя Борисов. Врач — старший лейтенант Лопушанский — трижды давал ему команду: «подъем», подергивая за сигнальный конец. Вытянули его силой, теряющего сознание. На палубе сорвали с него маску — изо рта густо шла белая пена, а глаза остекленели.
Вскоре то же самое случилось с Ананьевым и со мной. Ощущение такое, будто все твои внутренности сразу решили вылезть через рот наружу. Ты их стараешься удержать мышцами живота и куда-то проваливаешься.
Только под самое утро не то Ананьеву, не то Борисову удалось снова наткнуться на лодку.
Начинало светать. По заливу побежал свежий ветер. Темноту будто сдуло. Вода зарябила, а потом заколыхалась. В дымке показался финский берег.
Поставили буи, но теперь уже не на поверхности воды, а несколько притопив их так, чтобы днем можно было увидеть только в самой близи, а ночью обнаружить, зацепив кошкой. И отошли за островок. Бросили якорь и прямо на палубе повалились спать. Только спать! Большего никому из нас ничего не хотелось.
Часов через пятнадцать мертвого сна некоторые все еще пошатывались. И не потому, что на заливе волнило и палуба кренилась со стороны в сторону, а потому, что в суставы и мышцы не вернулась крепость. Такое состояние испытывает человек, когда долго пронесет в руке тяжелый чемодан. Опустишь его на землю, а в кулак пальцы уже не сжать — настолько расслабли мышцы.
Но как бы там ни было, а дело требовало своего — чуть стемнело, и мы уже шли к месту затопления лодки.
В тот раз я спускался первым. Медленно тяжелела вода, все труднее становилось дышать. Электрическая лампочка в сто пятьдесят ватт в вытянутой руке казалась отдаленной мерцающей точкой — свет от нее не расходился далее чем на метр.
Лодка лежала на грунте не горизонтально, а под углом градусов в тридцать. Когда ее сбили с курса морские охотники, она наскочила на большущий камень, метров в пять высотой, и села на него носом. Вдоль всего левого борта зияла трещина — след разрыва глубинной бомбы. В трещину свободно влезала ладонь.
Центральный люк откинуло ударом и заклинило. Через него и выскочили командир и несколько человек команды.
Я пробрался внутрь. Кругом по стенкам были вмонтированы различные приборы, торчали рукоятки, штурвальчики, переплетались сотни проводов и трубок. Сердце лодки находилось здесь, возле перископа, — отсюда подавались команды на погружение и на всплытие, в атаку и на продувание цистерн…
Овальные двери в смежные отсеки оказались плотно задраенными. Сверху дали сигнал на выход. Успел я только оторвать телефонную трубку, болтавшуюся без дела, и захватить с собой. По суставам уже пробегала дрожь, втягивало живот — начиналось отравление.
Лазили в лодку Борисов, за ним Ананьев, но также безуспешно. Верно, кто-то из разведчиков отдраил вход в средние отсеки. Их решили осмотреть в первую очередь, потому что там размещались командирская и штурманская каюты. Как только открыли вход, из отсека поплыли трупы, их вытолкали к центральному люку, и они всплыли.
Восемь-десять минут на грунте пролетали мигом. Едва влезешь в люк, протиснешься в первый отсек, наскоро ощупаешь стены, откидные столики и койки, как уже команда подниматься. Всякий раз мы что-либо приносили, но все это были предметы, не представлявшие по существу никакой ценности — то кухонный прибор, то что-либо из одежды, то безделушки. Нужно было проникнуть в капитанскую и штурманскую каюты, а первую входную дверь заклинило.
Пошел на грунт Сережа Непомнящий в тяжелом снаряжении. Прихватил он с собой ломик, чтобы с его помощью попытаться открыть отсек. Как влез в лодку такой великан в скафандре с пудовыми медалями — грузами из свинца, в огромных ботинках, в просторном надутом костюме, со шлангом и сигнальным концом в руках, понять трудно.
Был Сережа в лодке больше часа. Мы все беспокоились о нем, а он все требовал и требовал: «Дать воздух!» Компрессор на боте не работал, и помпу крутили руками, словно молотилку в страдную нору. Тот воздух, который на земле мог свободно заполнить целую комнату и удовлетворить кислородом несколько человек, в воде, на глубине тридцати метров, поглощался одним Сережей. Если бы Непомнящего вдруг выбросило наверх, то этот воздух, моментально расширившись, разорвал бы его.
Сережу не выбросило. Его подняли по всем правилам с продолжительными выдержками, чтобы дать возможность организму постепенно освободиться от избыточного внутреннего давления.
С борта в воду был спущен железный водолазный трап-лесенка с поручнями. По нему мы сходили в воду и поднимались на палубу. Непомнящий осилил только несколько нижних ступенек, до пояса вышел из воды, покачнулся и упал навзничь. Его даже не успели поддержать, что обычно делали. Он не утонул, конечно: в костюме было достаточно воздуха. Непомнящего подтянули к борту и вытащили на палубу. В рукавице он мертво держал круглый длинный пенал.
Пенал схватил Батя и с удивительной для него проворностью нырнул под палубу в кубрик, а мы занялись Сергеем. Отвинтили иллюминатор — человек молчал. Сняли с болтов шлем, освободив всю голову, — только теперь он пришел в себя, открыл пушистые веки и улыбнулся своими светлыми чистыми глазами.
Батя под палубой в кубрике торопливо раскладывал по полу карты. Вдруг мы услышали:
— Хлопцы, есть! То, что надо, есть! Все сюда!
На разложенных по полу небольших квадратных картах явственно виднелась ломаная карандашная линия. Она начиналась у Свинемюнде и шла через весь залив до самого Ленинграда. Это был курс, которым прошла лодка и которым ходили до сих пор все немецкие боевые корабли в своих и наших водах.
Сережу Непомнящего, уже оправившегося от переутомления, качали. Руками и согнутыми коленками он ударялся о низкий потолок кубрика, вместе со всеми хохотал, отбиваясь от наших очередных попыток схватить его в несколько рук и подбросить вверх. Только сейчас мы узнали, что он страшно боялся щекотки.
Часть задачи была решена, а как поступить с торпедами, никто не знал. Разрядить лодку под водой не представлялось возможным. В лучшем случае сделать это могли минеры, но среди нас таких специалистов не было. Можно было выстрелить торпеду, потом поймать ее и отбуксировать в Кронштадт.
