— Пустяки, вы напрасно поскромничали.
Алексей Викторович внес судок с приправой, уселся и наполнил коньяком рюмки. Вера Александровна предложила выпить за знакомство. Рюмки зазвенели.
Несколько секунд все молчали. В открытую форточку долетал шум вечерней улицы.
— Расскажите, пожалуйста, Борис Антонович, о вашем городе. Нам будет интересно послушать.
— Да что ж рассказывать, Вера Александровна? Это даже не город, а маленький поселок на три тысячи человек. В одном вашем доме, наверно, наберется столько же. Катя вам, вероятно, рассказывала.
— Да, она нам рассказывала. Но из ее рассказа мы только и смогли понять, что на земном шаре нет места лучше, чем ваш поселок. Ей нельзя верить, Борис Антонович. Она говорит с чужого голоса.
— Вы имеете в виду Сергея?
Имя было названо. Красивое лицо Наумовой стало сумрачным и скорбным. Прямая спина Алексея Викторовича напряглась.
— Да, я говорю об ее так называемом муже. Вас удивляет, что я так его называю?
— Признаться, да.
— А как, скажите, пожалуйста, Борис Антонович, называть человека, который поступает безответственно, как безмозглый мальчишка? Мало того, что он увез ее в самую, извините, тмутаракань, лишил ее возможности учиться, всякой перспективы, превратил, по существу, в домашнюю хозяйку, но еще и внушил ей, что это наилучший образ жизни! Разве я могу относиться к нему с уважением?
— Пожалуй, со своей точки зрения вы правы.
— Со своей точки зрения? А какого вы о нем мнения, Борис Антонович? Вы можете говорить откровенно, без церемоний.
Я задумался. Конечно, следовало ожидать именно такого разговора, когда я согласился пойти сюда.
— Сергеи — человек сложный, Вера Александровна. Он не однозначная личность. Во всяком случае, я с вами согласен, что для семейной жизни онеще не совсем созрел.
Алексей Викторович открыл рот.
— Вы повторяете слова моей жены, — громко сказал он.
— Да, я говорила именно так, Борис Антонович. Я сотни раз повторила это Катерине, но она живет в каком-то тумане, не принимает реальности. Девочка она впечатлительная, а он сумел задурить ей голову рассуждениями о своей мнимой талантливости. Он умеет, видите ли, связать пару слов на бумаге — вот его дар, на котором он рассчитывает построить свою и ее жизнь. Сколько он зарабатывает, Борис Антонович?
— Я думаю… с учетом коэффициента и гонорара… рублей двести двадцать.
На щеках Веры Александровны выступили красные пятна.
— Катерина мне лгала, что он зарабатывает триста рублей в среднем. Дело даже не в деньгах, Борис Антонович. Мы в состоянии помогать Катерине материально, если это понадобится. Речь идет о полнейшей бесперспективности всей их жизни.
— Я слышал, Катя собирается поступать на будущий год в заочный…
— Какая ахинея! — воскликнула Наумова. — А почему они не стали поступать в этом году?
— Видимо, захотели пожить самостоятельно.
— То же самое говорила нам Катерина. Он решительно закружил ей голову. Пожить самостоятельно! Вы понимаете, что это значит?
— Наверно, это означает — пожить одним, в стороне от родителей, — сказал я как можно мягче.
— Ешьте, пожалуйста, без церемоний. Вы ничего не едите. Налей, пожалуйста, Борису Антоновичу… Какой блеф! Какие мыльные пузыри он выдает ей за смысл жизни! Борис Антонович, я не узнаю Катерины. Она всегда была благоразумной девочкой. Не хочу ее хвалить, но у нее всегда было достаточно здравого смысла. И тут явился этот прожектер, белобрысый хвастунишка, беспардонный тип — и все полетело прахом!
Я промолчал, поспешно выпил налитую рюмку. Вера Александровна теребила в тонких длинных пальцах салфетку.
— Скажу вам откровенно, Борис Антонович, я вызвала сюда Катерину не только из-за своей болезни, хотя я действительно больна, у меня нервное истощение… Я рассчитывала уговорить ее остаться дома. Мы ничего не могли поделать в августе. Мы вынуждены были согласиться на этот дикий, нелепый брак. Но сейчас, когда она хлебнула семейной жизни в периферийном захолустье! Я рассчитывала уговорить ее остаться дома. Я убеждала, что этот брак не принесет ей счастья, советовала подать на развод, да, да, на развод. Лучше развод, чем такая жизнь. Она, в конце концов, еще может составить себе неплохую партию даже с ребенком на руках. У нее все впереди! И что вы думаете? Она смотрела на меня пустыми глазами и качала головой. Она не может освободиться от своей эфемерной любви!
Вера Александровна скомкала салфетку и поднесла ее ко рту. Алексей Викторович тревожно посмотрел на нее. Наступило тягостное молчание. Я покосился на солнечную фотографию Кати.
— Она испортила себе жизнь, — горько заключила Наумова.
Глаза ее оплыли слезами, она порывисто поднялась и вышла из комнаты.
Наумов наполнил рюмки, и мы молча, словно в трауре, выпили.
— Извините мою жену. Она очень расстроена. Мы возлагали на Катерину большие надежды. Еще не все было потеряно. Перед ее приездом я навел справки. Развод можно было оформить
очень легко.
Это прозвучало как-то очень сокровенно, как будто я был членом семьи. Мне стало не по себе.
Внезапно Наумов стукнул маленьким кулаком об стол.
— Вы понимаете современную молодежь? Понимаете, чего они хотят? (Я молчал.) Они бесятся от жира. Акселерация! Чушь! Вместо высоких чувств им нужен суррогат любви! Что для них семейный очаг, положение в обществе, материальная обеспеченность!
Вошла Вера Александровна. Наумов тут же встал и удалился на кухню. Вера Александровна села на свое место. Лоб и щеки у нее были припудрены, глаза слегка покраснели.
— Извините, Борис Антонович, меня и моего мужа. Наша дочь выбила нас из колеи. Скажите, пожалуйста, откровенно: чем мы можем быть вам полезны?
Такого вопроса я ожидал меньше всего…
— Что вы имеете в виду?
— Вы много сделали для Катерины. Хотя она нас глубоко оскорбила, мы с мужем ценим ваше участие в ее судьбе. Скажите, она имеет возможность получить квартиру?
— До весны или лета вряд ли.
— Нельзя ли это как-то ускорить?
— Боюсь, что нет. Кооперативных домов у нас не строят. Поселок невелик, а жилья не хватает.
— Как же ей быть, Борис Антонович?
— Ждать, Вера Александровна.
Наумов внес блюдо, прикрытое крышкой. Жена искоса взглянула на него.
— Я слышала, у вас есть дочь?
— Да, и всего на два года моложе вашей Кати.
— Взрослая девочка… Она, вероятно, после школы будет поступать в институт?
— Боюсь загадывать. Так планируется, но… — я развел руками.
Наумовым моя легкомысленность, кажется, не пришлась по вкусу.
— Вы не надеетесь на свою дочь? — спросила Наумова.
— С некоторых пор я стал фаталистом.
— Вы можете рассчитывать на нашу помощь, если ваша дочь будет поступать в Москве, — проговорила Вера Александровна.
От жаркого и кофе я отказался. Вера Александровна настаивала. Я посмотрел на часы и сослался на деловое свидание. Вера Александровна заверила, что ее муж довезет меня. Поблагодарив, я сказал, что с удовольствием пройдусь пешком. Она отступилась с чувством досады.
Оба вышли в прихожую проводить меня. Прощаясь, Наумов коротко поклонился. Вера Александровна протянула руку.
— Я рассчитываю, что в следующий свой приезд в Москву вы обязательно к нам зайдете. Наш дом открыт для вас.
— Спасибо.
— Передайте, пожалуйста, Катерине, что мы всегда готовы принять ее.
— Хорошо, я скажу.
— Мы рассчитываем на ваше содействие…
Этой слегка загадочной фразой аудиенция была закончена.
Вечерняя столица, осыпанная снежком, шумела ровно и неумолчно, как тайга.
В начале декабря я вернулся домой. Поселок наш встретил туманным, морозным небом, собачьим лаем, дымами из труб и развороченными поленницами дров вдоль заборов… Приятно было глотнуть свежего воздуха и увидеть пустынные берега реки, на которых незапятнанно лежал снег. Было полутемно; бледное солнце стояло низко и совсем не грело, деревянные мостки, как всегда, напевали под ногами. Как хорошо было войти в свою квартиру, обнять жену, подхватить дочь, кинувшуюся на шею, а затем умыться, переодеться, сесть за стол и почувствовать, что жизнь все-таки неплохая штука… Домочадцы засыпали расспросами: где побывал? что видел? Я охотно рассказывал о своей поездке. Они взялись разбирать московские подарки, а я подошел к телефону и попросил редакцию. Было около шести вечера.
Ответила Юлия Павловна Миусова.
— Сообщите в последних известиях: Воронин прибыл, — сказал я.
— Борис Антонович! — вскричала Миусова.
— Здравствуйте, Юлия Павловна.
— Вы дома, Борис Антонович?
— Да, в кругу семьи блаженствую.
— Как я рада, что вы приехали! Вы не представляете, как я рада! — ликовала Миусова.
