дом, смотрит на заплаканную маму, на печальное, заострившееся лицо папы — большой, добрый, ты устал! — и чувствует себя виноватой и самой нехорошей девчонкой. Она подбегает к папе, обвивает одной рукой его шею, другой — ловит мамину руку.
— Я плохая… бедовая! Больше я никогда не буду… Честное слово, папа… Мама, ты слышишь? Честное слово!
— Дай нам с папой обещание, что не будешь бегать с этим мальчишкой, — говорит мама.
— Мама!..
А мама ведет глазами куда-то вниз, прячет их.
— Если ты любишь нас — не играй с ним.
— Н-не буду, — шевелит Натка прыгающими губами. И слезы, которые она изо всех сил старалась удержать, вдруг брызнули из глаз.
* * *
Натка просыпается от стука. Она проворно садится на койке, смотрит на часы, висящие напротив, — они показывают одиннадцать — и удивляется, что могла так крепко и долго спать. Стучит ветер распахнутыми створками окна. В комнату влетает теплый запах пыли. Натка подбегает к окну. Напротив, над крышей трехэтажного дома, где живет Ленька, скучились облака, то похожие на громадные грибы, то на пышные деревья, то на паруса невиданных кораблей.
«Дождь будет», — думает Натка.
А ветер несет над дорогой желтую пыль, свивая ее в серые жгуты и увлекая куда-то далеко, или вдруг бросает в заборы. Сверху доносятся приглушенные, неторопливые раскаты грома. На подоконник падает несколько крупных, смешанных с пылью капель, и они разбиваются, как стеклянные.
Ветер снова хлопает створками.
— Мама! — вдруг вскрикивает Натка.
По выступу над вторым этажом, цепляясь за щели в кирпичной стене, двигается маленькая тонкая фигура в пузырящейся рубашке и закрывает ставни, которые ветром сорвало с крючков. В комнату быстро входит мама, останавливается за спиной дочери и кладет ей на плечо руку.
— Мам, — шепчет Натка, не оборачиваясь, — ой, мама… Пусть я тебе ничего вчера не говорила, а… мама. И ты тоже ни о чем не просила, хорошо?.. Он ничего не боится, мама. Он…
Мать долго и пристально смотрит на свою дочь и тихо отвечает:
— Хорошо…
1
Ильдар закрыл за собой дверь, осторожно поставил у порога закуржавелый фанерный чемоданчик и переступил с ноги на ногу.
— А-а! Ну, если приехал, будь смелее. Проходи. Не к чужим явился, — услышал он знакомый хрипловатый голос.
Дед взял Ильдара за локти, подвел к окну, на свет.
— Ну-ка, погляжу на тебя.
Смотрел долго, собрав к переносью клочковатые белесые брови. Глаза темные, еще не выцветшие.
— Белый какой-то стал, — выдохнул, наконец, дед, легонько отталкивая Ильдара от себя.
— В бане чисто вымылся, — пошутил Ильдар без улыбки: шутить ему не хотелось.
— Ел плохо, что ли? — раздумчиво продолжал дед, как будто не слыша. — Или, может, работал много?
Большеносый, с коричневым неулыбчивым лицом, он отошел от внука, выставив вперед свою острую бородку.
Потом дед щепал лучину на самовар. Ильдар сидел на широкой, покрытой серой мягкой кошмой лавке, трогал ладонями нажженные морозом щеки, ощущал, как отходят от холода ноги, и было ему уютно и радостно.
Дед медленно ходил по комнате, хлопал дверцами шкафчика, доставал оттуда чашки, ложки, потом принес казан с бараньим супом, самовар.
За обедом дед с видимой охотой подробно рассказывал о старшем внуке: живет неспокойно, с темна до темна пропадает в мастерских; работа ответственная, может быть, самая ответственная в совхозе; и крепкое уважение имеет от людей.
Ильдар пил горячий чай, слушал деда и думал, что все в этом доме напоминает ему что-то издавна родное и знакомое.
…Тогда они жили в городке, районном центре. Ильдар учился в школе. По утрам его будил дед. С усилием разлепив веки, Ильдар долго еще потягивался в постели; выпростав руку из-под одеяла, он снова прятал ее: было холодно, вставать не хотелось. И так же меднобокий самовар гудел тогда.
— Ну, побаловался — хватит. Вставай! — строго говорил дед внуку и сдергивал с него одеяло.
Ильдар злился; он готов был заплакать, но слезы не помогли бы — мама ушла уже на работу, а старший брат Ренад, десятиклассник, плескал на себя холодной водой из умывальника и кричал:
— Правильно, бабай!.. Пусть встает! Нечего ему нежиться!
Ильдар садился за стол, и дед поил его кипяченым молоком, подвигал сковородку с яичницей и все ворчал, что меньший внук мало ест. После завтрака старик укутывал малыша в большой пуховый платок поверх шапки и воротника и отправлял в школу.
Теперь все это ясно возникало в памяти. Было хорошо снова, как прежде, ощутить уют и заботу о себе, понять, что все это дорого и привычно. И в то же время не хотелось ничего этого именно потому, что привычно. Привычным казались не только уютные мелочи в доме и заботливые ухаживания деда, но и то, что Ренад работает механиком в совхозе, мотается днем и ночью, как мотался он и прежде, в школьные годы: то на воскресниках по сбору металлолома, то на ремонте школы, то еще где-нибудь.
Вспомнилось, как Ренад, закончив курсы механизации, уезжал на целину. Попрощавшись с дедом и матерью, он подошел к Ильдару и, хлопнув его ладонью по плечу, сказал:
— А ты получай аттестат зрелости и без задержки ко мне. Это самое лучшее. Вот так!
— Не-е, в деревню не поеду, — ответил Ильдар, испытывая в себе какое-то неясное бодрящее чувство силы и уверенности. А про себя подумал: «Поехать на целину — дело не сложное. Сел в поезд и покатил в далекие степи, где солнце и травы, комбайны и кони. Поработаешь — и в газетах станут писать. Но ведь человек должен искать какую-то цель в жизни. Ведь у каждого есть что-то главное в жизни, и хорошо человеку, когда живет он, влекомый этим главным».
— Поеду в Свердловск на инженера-металлурга учиться, — сказал Ильдар, — а ты взрослый человек и геройства хочется. На целине быстро можно героем стать.
— Ничего ты еще в жизни не понимаешь! — мягко и грустно произнес Ренад.
В институт Ильдар не поступил, и в это невеселое для него время приехал Ренад и начал торопить домашних к отъезду: в совхозе он устроился прочно, построил себе дом и, кажется, подумывал жениться.
Ильдар остался в городе, поступил в районный Дом культуры. По должности ему полагалось ездить по району и помогать сельским клубам налаживать работу. Но директор Дома культуры, тучный мужчина средних лет и все же необыкновенно юркий, сказал новому сотруднику:
— Ездить не будешь. Толку, один черт, мало — ругают и станут ругать. Будешь администратором.
Днями Ильдар сидел в прокуренном кабинете, отвечал на телефонные звонки, вяло, неумело
