косогору, стоптал сапожок, — сказал я.
— Все б тебе смеяться. А серьезно?
— Упал, свалился, загрохотал, сшибся, сверзился…
— И где тебя черти носят! Снимай обувь, я посмотрю: может, что-нибудь опасное.
— Пустяки, всего только растяжение.
Карина ощупала мою ступню. Прикосновение ее пальцев было грубовато, но безболезненно. Пожалуй, даже бережно. Во всяком случае, боли не было. Она умеет это делать; наверное, не раз приходилось в поле лечить своих работяг.
Она не похорошела. Все так же некрасива, подумал я. Пряди прямых, бесцветных волос выбивались из-под цветастого платочка на лоб. Увядшая кожа с морщинками у глаз и на шее, но все такая же загорелая. Прямые губы со складками у краев рта. И такая же решительность и уверенность в движениях. Где же ты была тогда, Карина?
— И сильное растяжение, — сказала она. — Я сварганю тебе холодный компресс, перетяну ногу. Как раз у меня найдется хороший широкий бинт. Зоенька, сходи-ка, милая, набери в чайник холодной воды… До свадьбы все заживет.
Зоя встала, взяла чайник, взглянула на меня мимолетным, скользящим взглядом. Она прошла, не поднимая головы, к бровке и начала спускаться.
— Ты нашла свои золото и ртуть, Карина?
— Как тебе сказать…
— Маркел говорил мне, что начальником партии, той, что недалеко от Ягодного, какая-то красивая, только не очень молодая женщина.
— Ох, уж этот Маркел, — сказала Карина и улыбнулась. — Но мы еще поговорим о нем…
— А что такое?
— Дело серьезное, Валя.
— Все ясно, — сказал я.
— Ничего не ясно. Наоборот, — голубенькая муть, Валя.
— Ну…
— Я не могу допустить, чтобы в партии произошло что-нибудь нехорошее. Кое-что уже произошло, а может случиться еще хуже.
— Ты не была бы Кариной, если бы у тебя что-нибудь…
— Ой, Валя, перестань! Я только женщина, и придется мне это еще раз хорошо прочувствовать. Уверена.
Карина встала с бревна, прошлась до «нутра» и обратно. Опять села.
— Зоя сейчас вернется, а ты посмотри на нее внимательно. Не глазей, а просто обрати внимание. На что она стала похожа…
— Я уже заметил, Карина.
— Ну и что?
— С нею не совсем ладно.
— Хуже. Я боюсь за нее, поэтому и привезла ее сюда, к тебе.
Я молчал. Карина встала. Зеленая новая штормовка топорщилась на ее большой низкой груди. На боку висел планшет. По-моему, это тот же планшет, что был у нее и в прошлом году.
Привезла ко мне… Наверное, и вправду что-то серьезное. И знает обо мне чуть больше того, что я живу на маяке, что я взял отпуск за год, а в данный момент отдыхаю на берегу речки Березовой.
— Он избил ее…
— Жора? — быстро спросил я.
— Да. И ушел куда-то. Может, он в Ягодном, а может, в Островном. Я подозревала, что он мог прийти и сюда. Пытаюсь сама разобраться во всем этом. Я уже могла бы вызвать вертолет или катер с милицией и устроить ему «веселую» жизнь. Только повод может показаться не очень серьезным. А ждать, пока он еще что-нибудь натворит, — нельзя. Тогда окажется поздно. Зою спрячу у тебя, Валя. Но я привезла ее сюда не только потому… — Карина опять села. — Она мне ничего не рассказывала до вчерашнего дня. Надо же… Работали рядом, ели из одного горшка, а она все молчком-молчком. Я-то, старая дура, думала, что у нее с Жорой что-то есть… Да не хочу осуждать чей-либо выбор или содействовать… Наверное, у них так получилось, думала я. Сомневалась еще по прошлому году, присматривалась — что-то не такая моя Зоенька. Молчит… Жора даже говорить громко с нею не смел, не то что ругаться или что там… А тут вдруг избил ее… У нее на плечах сплошные синяки! Меня рядом не было, а те, кто видел, побоялись. Его все боятся… черт-те что. Мужики, называется! Я бы его с голыми руками не побоялась, посмел бы только тронуть!
Она встала и опять начала ходить.
— Отпоила ее. Ничего у нее не сломано, не разбито, слава богу. Отлежалась. Но застыла, сгорбилась и молчит. Насилушку разговорила ее. Привезла сюда. Нужно что-то делать.
Как же это было? Карина не могла ни о чем догадаться или не решалась ничего сделать? Может быть, ей казалось, что деликатнее будет не вмешиваться? Но Зоя… Мучилась и скрывала. Зачем? Скрывала и в прошлом году, и в этом. Почему, зачем?
Послышался хруст веточек на склоне.
Зоя поставила чайник у моей ноги, отошла в сторону и прислонилась к березе.
Карина смочила бинт водой из чайника, туго перебинтовала ступню и опять полила повязку.
— Не беспокой ее теперь, Валя. Завтра станет легче, только не беспокой.
— Спасибо, док. Буду послушным и не стану беспокоить ногу.
— Ишь ты — за «спасибо»! Давай угощай нас, чем можешь. И чаю мы не откажемся повторить. Зря мы распинались тут ради тебя, что ли? Только ты не вставай — я сама все найду.
— В палатке что-то есть, — сказал я. — Помню, у меня была еще банка сыра и растворимого кофе на донышке.
— …Ничего себе, — ответила Карина уже из «нутра», — растворимый кофе и в городе редко встретишь, а у него — пожалте.
Она хозяйничала бесцеремонно, как у себя дома.
— Только тушенки не хватало, — слышался ее голос, — с глаз долой.
— Не бей посуду, Карина, — сказал я.
— Какая у тебя посуда, нищета, — отозвалась Карина, — банка, что ли? Нищета, однако. Только что растворимый кофе, а так с голоду опухнуть можно на твоих харчах.
Она выкарабкалась из палатки и начала хлопотать у костра.
— Ты сиди, сиди, — сказала она, — не вставай, мешаться будешь тут…
Зоя стояла у березы.
Я видел опущенную голову, волосы падали на лицо, она их не отводила. Из-за волос не было видно того местечка под подбородком, куда я чаще всего целовал ее. И не было видно маленькой родинки на этом месте.
Она отвела лицо в сторону, когда я посмотрел на нее, потом просто прикрылась ладонью.
Наверное, и так она чувствовала мой взгляд, поэтому повернулась ко мне спиной и обняла березку левой рукою. Карина уже успела открыть сыр, рассыпала в кружки кофе, разложила галеты. Чайник пофыркивал на веселом огне.
— Вот и все, — сказала она. — Приобщимся к нищете. Зоенька, иди, садись.
Зоя молча покачала головой.
— Не капризничай, девка, — мягко уронила Карина. — Ты же сегодня так ничего и не поела.
Зоя опять покачала опущенной головой. Она стояла, потом сползла по стволу вниз и села на корневище. От костра были видны только ее плечо и голова.
Карина быстро подошла и склонилась над ней. Она что-то говорила Зое, но та молчала
