Для них я не существую. Они даже смотрят сквозь меня. Но мне тоже не до них. Я поднялся и выбежал на улицу. На троллейбусную остановку я подоспел вовремя. Троллейбус тронулся, но задняя дверца еще открыта. Я на ходу прыгнул в троллейбус, и дверцы тотчас сошлись за моей спиной. Потом я бежал по перрону. Я не знал, в каком вагоне Кирилл. Но он сам дал знать о себе. Его голос разнесся по всему вокзалу. Он ругался с начальником поезда в тамбуре шестого вагона. Я будто споткнулся. Я понял: Кирилл жив. Он не уничтожен. Осталось узнать: а как же я? Жив или нет меня? Или мне одна дорога — в компанию привидений? Или, может, между нами ничья?
Я медленно подошел к шестому вагону. Позвал Кирилла жестом. Он сошел на перрон.
— Не угомонишься?
Мой голос прозвучал достаточно мягко.
— А ну их! — Кирилл огорченно крякнул. — Половина поезда пустая. Так они согнали всех в два-три вагона. Устроили баню. Убирать им лень.
— Успокойся. Видишь, распущенность не доводит до добра. Вот и приходится тебе уезжать. Жаль ведь уезжать? Признайся!
— Жаль. Но ничего не поделаешь. Дал я маху. Вперед наука.
Я ликовал: я жив!
— То-то! А я предупреждал: не связывайся с Гусаковым.
Он посмотрел на меня с досадой.
— Ты не понял, — сказал он. — С Гусаковым и надо бороться. Ошибка в другом. Я забыл, что не один. Что еще много таких, как я. С расхлябанными нервами, как говоришь ты. Психов. Я не подумал о наших ребятах. О Спасском. О других. Я старался в одиночку. Сам. И тогда, на эстафете, тоже так. И потому сел в лужу.
И без всякого перехода спросил:
— Как поживает Елочка?
— Спасибо. Ничего. Вчера ходили в загс.
— И она сразу купила ту самую юбку?
Почему-то он придавал юбке большое значение.
Он напряженно смотрел мне в рот. Ждал, что я скажу. Я сказал:
— Разумеется. Первым делом.
— Да?
Он вздохнул и добавил:
— Значит, вот как!
— Мы купили юбку лучше той. Та для нее была программой-минимум. Елочка скромничала.
— Не слушай его! Он все придумал!
Это крикнула Елочка. Мы искали ее глазами. Ее не было. Даже я растерялся. Что-то подумал о слуховой галлюцинации. Елочка неожиданно вышла из-за столба. А столб стоял перед нашим носом.
— Он наврал. И про загс наврал и про юбку, — повторила Елочка.
И она рехнулась. Я строго сказал ей:
— Хоть ты-то одумайся! Он круглый псих, твой Кирилл. Он даже сейчас скандалил. С начальником поезда. Не придумал ничего лучшего в эти скорбные минуты.
— А я люблю психов!
Она выпалила это мне в лицо. Словно швырнула перчатку. Вернее, словно плеснула из ведра с помоями. Так звучит современнее. Я невольно утерся ладонью. Но сдержал себя. Когда нервы в порядке, можно придумать месть похлестче. И я бы придумал что-нибудь обидное для них. Психа нетрудно вывести из себя. Но мне помешали Бурлаков и Коровин. Стась привычно волок портфель, набитый книгами.
— Тут учебники, — объяснил Стась. — Возьмешь с собой.
— Я отнесу в вагон, — сказал Бурлаков. — А вы топайте в ресторан. Там все ребята. Они соорудили кое-что соблазнительное. Я догоню.
— Прощай. Мой соратник. Мое горе, — сказал Стась, отдавая портфель Бурлакову. — Обнажите головы.
Бурлаков полез в вагон.
— Идем? Попсихуем? — предложил Кирилл Елочке и Коровину.
— Попсихуем, — ответили те.
Кирилл обнял их за плечи. Они пошли вдоль состава.
— Да здравствуют психи! — крикнул я насмешливо.
Обернулась одна Елочка. И сказала:
— Вот именно, да здравствуют психи.
Но она просчиталась. Меня не прошибешь. Я только крепче сжал челюсти. Они стали тверже металла.
г. Краснодар. 1962.
