— Еще чего!
— Знать, плохо я тебя учил… Повернулся и пошел — медленно так, задумчиво, еще больше горбатясь. А мне и совестно стало, но я башкой помотал: «А, чихать!.. Все равно моя победа!»
После смены у нас «молнии» на воротах вывешивали, — сообщали о лучших показателях дня. И когда я уходил, уже висела «молния» с моей фамилией. Во-от такими буквами было написано, что я — герой… Разумеется, не стал я думать о Капитаныче.
А на следующий день он пришел к моему станку, сунул мне в руки свои очки, рукавицы, крючок.
— Забирай, пригодятся.
— Зачем?
— Когда-нибудь поймешь, что до настоящего работяги тебе еще далеко. Бери!
— А вы как же?
— Мне не надо…
Оказывается, Капитаныч был в цеху последний раз переходил старик на пенсию…
Сорок лет проработал на этом заводе, в блокаду здесь был, под обстрелом, под бомбами, — и вот прощался… Вычистил станок, сдал инструменты, спецовку в газету завернул. А потом долго мыл руки.
Мы, станочники, моем руки эмульсией. Это жидкость такая для охлаждения резцов. Состоит она из керосина, технических масел, мыла, еще из какой-то химии. И пахнет, конечно, не одеколоном, — сами понимаете.
Вымыл Капитаныч один раз, вытерся ветошью. Постоял немного, пошевелил пальцами — и снова начал мыть. Эта эмульсия мягкая на ощупь, шелковистая. И Капитаныч растирал ее пальцами, переливал из ладони в ладонь, и было видно, как это ему приятно…
Помню, что я тогда смеялся потихоньку: уморительно смотреть, как сгорбленный, седой Капитаныч, словно маленький, балуется под краном. А теперь я, пожалуй, заплакал бы, если бы увидел такое.
Вот я думаю иногда — сколько вокруг нас хороших людей! Их не надо искать, они рядом, они известны нам. Они были всегда — и в молодости, и в юности.
И, если бы мы хотели, сколько бы мы смогли взять у них доброго, умного, полезного. Насколько легче бы жилось, если бы мы вовремя попросили совета…
Но мы не просили. Любопытства и жадности к хорошему у нас ещё очень мало. Знания мы принимаем, как лекарство, — только потому, что нас заставляют…
И мы иногда не жалеем, что, расставаясь с хорошим человеком, мы расстаемся с частью самого себя, и — может быть, — с лучшей частью.
Капитаныч уволился, а мне стало свободней. Никто больше не надзирает надо мной, я уже больше не ученик, сам себе хозяин.
Правда, перед уходом старик побывал у цехового комсорга, просил последить за мной. Но, как на грех, комсоргом у нас опять оказалась девчонка. Мы с Валькой умели беседовать с женским полом, — вскоре воспитывать меня прекратили. У комсорга краснели щеки, когда она проходила мимо моего станка. А я посмеивался…
Работать стало лихо. Пропляшу на своем «Более» до обеда, норму перекрою — и пошел к приятелю Вальке в кладовку.
Там у него и перекурить в тишине можно, и в углу на тряпках поваляться, а иногда— и спирту тяпнуть. Отпускает Валька для технических надобностей спирт, рука у него дрогнет, вот тебе и остаточек…
Смешно вспомнить, как мы тогда пили. Ведь сосунки еще, по семнадцати лет не исполнилось… Нам бы молоко да тянучки, а мы — спирт! Как же: старые токаря пьют, значит и нам надо, вроде как в подтверждение, что мы тоже взрослые.
Разольем спирт по баночкам, я вижу: Вальке совершенно не хочется пить, а мне и подавно. Но нельзя признаться, нельзя струсить… Проглотим, глаза белые, как у судаков, а на губах улыбки, будто очень нравится.
А уж сколько куража-то! Выпьем на копейку, разговоров — на рубль. Герои, ничего не боимся…
Может, и до худого довели бы эти выпивки, если бы не один случай. Однажды тяпнул я в обеденный перерыв, а потом вернулся в цех и начал резец на точиле заправлять.
Ну, вы, наверно, знаете, какие бывают механические точила? Громадный круг вертится так, что ветер от него дует… Сунул я пьяными пальцами резец, его и затянуло под кожух. Сила страшная, шутка ли — электромотор на полном ходу. И разорвался круг. Свистнули осколки в потолок, грохот, пыль… Не пойму, как я уцелел.
Повезло дураку, Только козырек у мичманки оторвало…
Конечно, хмель с меня сразу долой. Выключил рубильник, отошел, пальцы дрожат. И с тех пор зарекся пить на работе, понял: близко до беды… А Вальке сказал, будто поймал меня начальник цеха, почувствовал спиртной запах и предупредил, что отдаст под суд.
Вот так и работал я первый год. Без особого интереса, без особого старания, без планов на будущее. Зарабатывал неплохо, свой подлый «Болей» изучил до винтика, чувствовал себя в цеху своим парнем… Но по-прежнему было мне наплевать, как жить дальше. Течет помаленьку жизнь, ну и пускай течет, авось куда-нибудь вынесет.
Единственно, о чем я подумывал, — это как повеселей вечер провести. В пять часов кончается работа, Валька запирает на зaмок свою кладовую, и выкатываемся мы за ворота. Что делать? Как время убить?
А вы помните, какой тогда город был? Еще повсюду разрушенные дома, фонарей на улицах мало, редкие прохожие в темноте… Раздолье для веселых парней!
Завернем мы к заводскому клубу, а там уже знакомые ребята стоят. Валька насунет мичманку на глаза, руки в карманы, папироска на губе:
— Здорово, урки-малолетки, Мишани, Гришани, Витьки и Ленчики!
Это приветствие у нас такое.
— Здорово, если не шутишь! — отвечают урки-малолетки. — Как живете?
— Лучше всех!
— Желаем дальше в том же духе.
Не знаю, слышали вы или нет, но до сих пор встречаются такие разговоры. Это когда люди перекидываются готовыми фразами. Словно в карты играют: вопрос — ответ, вопрос — ответ.
Вот мы так разговаривали.
— Куда сегодня?
— Приключений искать.
— Найдем, так на твою шею.
— Э, тебя заберут, меня выпустят.
— Будь спок!
Ни одного словечка от себя, все — чужие. Как будто форма такая и иначе говорить неприлично.
И в одежде у нас — тоже общее. Почти у всех флотские фуражки с обрезанными козырьками. Воротники обязательно подняты. Брюки — клеш, чтобы носки ботинок закрывали.
К чему это все надо, я не понимал. Просто старался быть похожим. Эту самую фуражку, мичманку-то, ездил разыскивать на барахолку, достал за большие деньги…
Постоим мы у клуба, поговорим. А после идем приключений искать на чью-то шею. Чаще всего приставали к девчонкам на улице. В этом деле опять-таки особенная манера была.
Валька заметит каких-нибудь молоденьких, загородит им дорогу:
— Извините, девочки, вы на рояле не играете?
— Н-нет…
— Вот совпадение! Я тоже. Есть повод познакомиться…
Или еще какую-нибудь штуку отмочит в таком же роде. Чтобы не обычное приставание было, а с эффектом…
Иные, бывало, сразу в сторону отшатываются, иные заругаются или кричать станут. А кое-кто, поглупей, отзывались на затравку, знакомились.
Не забудьте, мне тогда семнадцатый год шел. Для мальчишек это тяжелое время, вы не смейтесь… Черт знает что в голове! Я, помню, первый раз поцеловался в парадной, так совсем ошалел. И девчонка была некрасивая, набитая дурища, и пахло у нее изо рта, и нос какой-то кривой, а все равно… Не мог дождаться следующего вечера, чтоб опять ее в парадной притиснуть.
Конечно, расскажи такое незнакомому человеку, непременно скажет: вот, мол, щенок, до чего испорченный! Нет, чтобы мечтать о красивой любви, он сразу тискать полез…
А я убежден, что у многих так было. Вот вспомните про себя! Только честно: не было такого? Разве не сидели вы рядом с девчонкой в кино и не хотели обнять ее? Еще так хотели, что экрана не видели, круги перед глазами… А вспомните, как первый раз целовались?
О чем тогда думали — о красивой любви? Нет, о ней вы гораздо поздней начали думать. В том и беда, что мы поздно умнеем. Раздумья появляются тогда, когда за спиной уже немало глупостей понаделано…
Ну, да ладно. Это опять к слову пришлось.
В общем, вот так мы и развлекались. С девчонками познакомиться, иногда — подраться с кем-нибудь (для этого были у нас флотские пояса с латунными пряжками), на танцы заглянуть — вот и все удовольствия.
Следить, как мы время проводим, некому было. Мать возвращалась с работы усталая, с хозяйством еще надо возиться. Приду я домой — она уже в постели. Только и буркнет сквозь сон:
— Опять среди ночи явился! Вот и вся нотация.
Так больше года прошло. На животе у меня от «Болея» мозоль натерлась, в ладонь шириною. Но расставаться с ним я не хотел — слишком привык, да на другом станке столько не заработаешь.
Но пришлось расстаться.
Вызвал меня начальник цеха, сказал:
— Ты парень грамотный, в чертежах разбираешься. Хотим назначить установщиком. Ты как?
А должность установщика — повыше, это вроде бригадира. Дадут мне шесть револьверщиков, и я им буду налаживать станки.
Я помялся, помялся: —Давайте, — говорю, — попробую.
На следующий день вывесили на доске приказ, принял я бригаду. Вот тут-то и почувствовал, что у меня за профессия.
