Гуляя по фойе, они чуть не налетели на Сергея и «Пышку». Сергей, видимо, был так увлечен разговором с девушкой, что не увидел Машу, которая шла ему навстречу под руку с Василием Иванычем. Она не окликнула, не позвала — еще чего не хватало! Она была оскорблена таким невниманием.
Концерт тянулся мучительно долго. Маша смотрела в сторону своего друга и чувствовала, что ее медленно убивают. Она даже не вспомнила об экзаменах, об университете. Ей стало все равно.
Со смотра она ушла в сопровождении тех же Василия Иваныча и Соловьева.
Они шли вдоль набережной Невы. Далеко на воде сверкали огоньки речного трамвая, моторных лодок. Под высоким Троицким мостом пролетела девичья песня, пролетела и скрылась во тьме.
— Наша артистка сегодня не в духе, что-то случилось у нее, — сказал Василий Иваныч, глядя на Машу. — Не грусти, Маша, все пройдет.
— Почему на свете столько лжи, Василий Иваныч? — со слезами в голосе спросила Маша. — Почему правдивому человеку тяжело?
Не дожидаясь ответа, она сбежала по ступенькам вниз к воде и крикнула:
— Эх, лодочку бы сейчас!
На другой день вечером она играла Анну Андреевну в «Ревизоре». Пришла она с твердой целью — в игре своей показать Сергею полное презрение и безразличие. Она будет спокойна и уверена в себе, она сыграет так, как будто его просто нет в зале, пусть он не думает, что занял в ее жизни такое большое место!
Но Сергея в зале не оказалось. «Пышки» тоже не было.
В антракте между вторым и третьим действием за кулисы пришел Василий Иваныч в сопровождении какого-то мужчины.
— Маша, с тобой хочет познакомиться режиссер молодежного театра Маркизов. Семен Григорьич, вот наша Маша Лоза!
— Хороша Маша! — сказал режиссер. — Вы ее все еще своей зовете, а она ведь, кажется, кончила учебу, а?
— Кончила, в университет держит, но все равно — наша. — Василий Иваныч с гордостью посмотрел на Машу, смущенно поправлявшую палевое платье в оборочках.
Семен Григорьич был молод для режиссера, и это позволяло догадываться о том, что он даровит. Измученная своими переживаниями, Маша без интереса слушала его замечания и похвалы по поводу игры ее и других ребят. В наружности его что-то неуловимо напоминало Сергея, какого-то потолстевшего, успокоившегося Сергея. В Семене Григорьиче не было юношеской угловатости Сергея, его нервозности и робости, чередовавшейся с нарочитой развязностью. И глаза у Семена Григорьича были чуть поменьше и немного другие. Они были похожи на голубей — вот стоит круглозобый голубок, оттянул назад крыло, словно потягиваясь, — и получилось верхнее веко… Красивые глаза, но по-другому красивые, чем у Сергея, какие-то ленивые, томные. Голубиные…
Семен Григорьич не сводил своих голубиных глаз с Маши. Зазвонил звонок, надо было готовиться к выходу. Маша стала прощаться, но Маркизов не хотел уходить.
— Позвольте проводить вас после спектакля, — сказал он без достаточной уверенности и снова стал чем-то похож на Сергея.
Маша позволила.
Маша смывала грим, а мысли ее неизбежно возвращались к Сергею. А может, она не поняла его? Может, он придумал нарочно историю с болезнью… Это подозрение было отброшено, как оскорбляющее Сергея, потом Маша вернулась к этим мыслям опять. Странно, — сказал о таком жутком деле, как собственная смерть через два года, а сам ухаживает за девушкой, поступил учиться… Герой? Если герой, то не стал бы бегать за такой «Пышкой», тогда он все делал бы осмысленно и серьезно. А если не герой? Тогда… Ох, лучше и не думать.
Одевалась, зашнуровывала баретки, а сама все возвращалась мыслями к нему и только к нему. Да, ее любовь была видна каждому, видна невооруженным глазом, а его… Почему он скуп на эти слова? Почему он ведет разговоры о том, что ему не следует жениться? А если все это делается с одной целью — объяснить ей, Маше, то самое, что она так прямо и просто объяснила Оське? И вот теперь, в эти два дня он всем своим поведением сказал ей достаточно ясно: «отстань!»
Пунцовая от мысли о таком позоре, она вышла из клуба, обдумывая письмо, которое она ему отправит. Нет, объясниться устно не хватит ни сил, ни выдержки. А унижаться больше нельзя. Она напишет.
— Долго же вы, Машенька… Но я ждал вас и даже соврал что-то своему товарищу по театру, чтобы он шел один.
Семен Григорьич стоял на ступеньках подъезда и ласково улыбался Маше. Да, она разрешила… Ну и хорошо, надо хоть отвлечься от своего несчастья.
— Я приметил вас еще год назад, — начал Семен Григорьич негромко, внимательно разглядывая Машу. — Тогда ваш коллектив ставил «Грозу», не блестяще поставил — очень уж в лоб, упрощенно многое было. А Катерину я заметил, сразу подумал, — где они взяли такую Катерину? Не скрою, я опоздал к началу спектакля и не знал, что за коллектив. Спектакль мне не понравился, а вот о вас я хотел разузнать все, что только можно И не сумел, так, знаете, все сложилось неудачно — мы на гастроли уезжали, кое-что у меня не заладилось… В общем, не узнал я, чей коллектив и как вас зовут… А сегодня я словно подарок получил…
Семен Григорьич выразительно посмотрел на Машу. Она слушала беспечно, бездумно, не замечая его взгляда.
Мимо пролетел грузовой автомобиль. Маша шла по краю тротуара, и Семен Григорьич осторожно взял ее за локоть, чтобы отвести от мостовой. Маша почувствовала его руку чуть ниже локтя своей и строго, вопросительно взглянула на спутника.
— Вы разрешите? — спросил он, немного смутившись. В этот миг он снова стал чем-то похож на Сергея. Неосознанная благодарность шевельнулась в Машиной сердце, и она ответила «пожалуйста!», хотя до сих пор никому не разрешала брать себя под руку. Сергей всегда ходил с ней рядом, свободно размахивая руками, а иногда обнимал ее рукой за талию, как заправский деревенский кавалер.
Дальше они шли уже под руку. Семен Григорьич подшучивал над ее задумчивостью, называл кокеткой, отчего Маша искренне, весело смеялась. Вот уж что всегда было ей смешно и противно, так это женское кокетство, преднамеренные старания привлечь к себе внимание. Но Семен Григорьич не уступал:
— Вы прирожденная, природная кокетка, это внутри вас сидит. Признайтесь, вы дома часто в зеркало смотритесь?
Врать Маша не умела. Да, часто. Но это не от кокетства, а от желания получше понять себя.
— Вы еще ребенок и потому спорите. Поверьте мне, я кое-что понимаю в этом, — настаивал он. — Я все-таки режиссер, деятель театра, я видел на своем веку столько женщин… У вас это от природы, другие стараются.
Они вышли к Марсову полю. Маша спохватилась, что уже, наверное, поздно.
— Где вы живете, Маша? — спросил Семен Григорьич, заглядывая ей в лицо. — В общежитии или дома?
Она рассердилась. Зачем он спрашивает? С какой целью?
— Я не поняла вашего вопроса, вас интересует адрес или что-нибудь другое?
— Меня интересует, в каких условиях вы живете, трудитесь… У вас есть своя комната?
— Я живу у родных, в своей семье, — ответила она раздраженно. — Комнаты у меня обычно нет.
— Что значит — «обычно»?
— Это значит, что когда отец уезжает в командировку, то в его кабинете живу я.
Маркизов перевел разговор на другую тему. Он стал рассказывать о незнакомых Маше фильмах, виденных им на просмотрах в Доме кино.
Он умел рассказывать. Просто, добродушно, безо всякой позы он мог рассказывать о чем угодно, смягчая шуткой остроту положения, если это нужно было. Маша живо представила себе фильм, о котором он рассказывал: большой американский город, небоскребы, улицы забиты машинами. В саду случайно познакомились юноша и девушка, они сразу сильно понравились друг другу. Они играли вместе в лотерее, катались на «чертовом колесе», слушали концерт, а теперь вот шли по улице домой. Надо было перейти дорогу, они розняли на миг руки, и случилось так, что перешла она, он не успел. Машины снова загудели, толпа окружила девушку, оттеснила куда-то в сторону, и они потеряли друг друга. Тщетно искал ее парень, — он даже не знал ее фамилии, а тем более адреса! Измученный этой потерей, он поднялся на лифте к себе на двадцатый этаж и упал на свою койку в страшной тоске. Как назло, за стеной кто-то завел патефон, и назойливая песенка раздражала его все больше. Не в силах выдержать, он вскочил, выбежал в коридор и без стука распахнул дверь соседней комнаты. Здесь он увидел за столом девушку, закрывшую лицо руками, — она плакала. Она подняла лицо, и тогда он увидел, что это та девушка…
