— Лео, дорогой, как я рада тебя видеть! — Ока протянула ему — ладонью вниз — руку, которую Альтвангер скорее злобно клюнул, чем поцеловал, и указала на кресло: — Садись и рассказывай. Что нового в столице?
— Ты мне лучше расскажи, что нового здесь! — сдержанно огрызнулся Альтвангер. — Хорошенькую мы заварили кашу, а?
Миссис Флетчер подняла брови:
— Не понимаю тебя. А-а, ты об этом юноше? Боже мой, я ведь тебя предупреждала, что у него всякие экстравагантные идеи…
Альтвангер, лишившись от возмущения дара речи, издал какой-то невразумительный шип; неизвестно, что последовало бы за этим многообещающим вступлением, если бы в гостиную не вернулся сам Флетчер.
— Записка отправлена, — сказал он успокаивающим тоном, — надеюсь, через полчаса его привезут. Но, ради всего святого, старина! Что за паника? Мы могли бы спокойно и не торопясь все обсудить, потом встретиться с Хартфилдом, может быть, вместе со всей их группой…
— Минутку, Дэйв! Этот парень сейчас на работе?
— Очевидно» нет, его отпуск еще не кончился.
— Великолепно! Значит, он болтается где-то вне завода. Откуда ты знаешь, чем он в эту минуту занят? Да он — пойми ты! — в любую минуту может послать опровержение!
— Хорошо, хорошо, старина. Ты говоришь — он напишет опровержение. Во-первых, вряд ли он станет это делать, скорее всего — даже если не удастся уломать — он просто не поедет и останется здесь. Вряд ли у него хватит навыка в подобных вещах, чтобы выступать с каким-то опровержением. Но допустим! Допустим, он выступит. Что он может сказать? Что твоя статья была написана без согласования с ним? Что на самом деле он ни в какую Германию ехать не собирается? Ну что ж! Неприятно, конечно, но ведь мы можем выступить с разъяснениями и сказать, как это получилось: что предварительной согласованности не было в силу секретности переговоров, ну и…
— Стоп! — прервал его Альтвангер. — Что мы будем потом писать — это дело десятое. Нам важно, Дэйв, что будет писать он! Я вижу, ты не совсем ясно представляешь себе возможные последствия этой истории. У меня, к сожалению, больше прозорливости и нюха в таких вещах. Если ты думаешь, что этот парень ограничится простым «я не поеду», то твое умение разбираться в людях не стоит стертого никеля.
— Но что он может сделать? — Флетчер недоумевающе пожал плечами.
— Все, Дэйв. Буквально все, если, конечно, у него хватит ума воспользоваться ситуацией, чего, надеюсь, господь не допустит. Он может вызвать падение акций «Консолидэйтед». Он может испортить карьеру лично тебе, и как испортить! А что касается меня, то этот Хартфилд может сделать то, что от Лео Альтвангера, как журналиста, останется дурно пахнущее воспоминание. Которое к тому же — будем говорить честно — очень скоро выветрится. Ты думаешь, он ограничится тем, что скажет «не поеду»? — Альтвангер усмехнулся и выразительно поводил перед носом у собеседника поднятым указательным пальцем: — Нет, мой дорогой Дэйв! Если он скажет «а», то скажет и «б»; если он объявит о своем нежелании ехать в Германию, то объявит и причины этого нежелания. Теперь ты понял?
Он откинулся на спинку кресла и вытянул скрещенные ноги, насмешливо глядя на приятеля.
— Такое заявление, — продолжал он, закурив сигарету, — написанное с толком и опубликованное в более или менее крупной газете или переданное в эфир, способно вызвать скандал общенационального масштаба. Скандал, от которого кое-кому в Вашингтоне станет еще жарче, чем мне в данную минуту! Я не хочу сказать, что от этого обесценится доллар или купол Капитолия рухнет на головы нашим отцам сенаторам, но за прочность положения «Консолидэйтед» я с такой же уверенностью не поручусь.
— Но помилуй, при чем тут положение фирмы? — изумленно спросила миссис Флетчер. — Я просто не в состоянии тебя понять!
— Меня это не удивляет, — сказал Альтвангер. — Надеюсь, Дэйв более сообразителен. Ваш Хартфилд имеет сейчас возможность одним росчерком пера запустить кампанию против ремилитаризации ФРГ — вплоть до митингов, петиций, сбора подписей и всяких таких штук. А вы учтите одно: правительство очень не любит подобного шума и предпочитает не иметь дела с людьми или фирмами, вокруг, которых этот шум поднят. Мы можем подписывать какие угодно соглашения, какие угодно договоры, но это только в том случае, когда не протестует его величество налогоплательщик. Вступать же в открытый конфликт с общественным мнением — по крайней мере в таком вопросе — люди из Вашингтона никогда не станут. И они предпочтут пожертвовать интересами какой-нибудь «Консолидэйтед эйркрафт», чем своими шансами на будущих выборах. Впрочем, уж это ты, Дэйв, должен знать не хуже меня!
— Бесспорно, бесспорно, — несколько растерянно пробормотал Флетчер. — В самом деле, какая неприятность…
Альтвангер в молчании докурил сигарету, то и дело поглядывая на часы.
— Конечно, — сказал он задумчиво, бросив окурок и пощелкивая ногтями по краю пепельницы, — он, как я уже говорил, может быть, и не осознает еще всех своих возможностей… Но ведь ему могут и подсказать! Теперь представим себе на минуту, что возможности эти осознаны и своевременно использованы, — что же получается? Чистокровный американец — не полуеврей, не полунегр, не полуитальянец и даже не полунемец, как некий Лео Альтвангер, — способный молодой инженер, разумеется не коммунист и — главное — сын боевого офицера, погибшего при исполнении долга. Да это же образ для Голливуда! Держу пари — не одна тысяча девчонок спала сегодня с номером «Коллирса» под подушкой. И вот этот обаятельный молодой человек обращается к общественному мнению Америки! Его имя опорочили! Его оклеветали! Его хотят заставить пойти против собственной совести! Вы представляете реакцию одних хотя бы ветеранов? А все так называемые «прогрессивные» организации? А пресса коммунистического блока? Поверь, Дэйв, я нисколько не преувеличиваю, говоря о возможности очень большого скандала… Скандала не по поводу инженера Фрэнклина Хартфилда, а по поводу германской проблемы…
Когда виновник переполоха вошел в гостиную, Альтвангер впился в него глазами, одновременно изобразив на лице свою знаменитую добродушную улыбку — ту самую, с которой он каждую субботу появлялся перед миллионами телезрителей. Он был проницателен и хорошо разбирался в лицах, причем первое впечатление обычно оказывалось безошибочным; ему сейчас важнее всего было определить, насколько опасен противник.
Он нашел, что Хартфилд нефотогеничен и снимки дают о нем довольно искаженное представление. На них он казался старше и — Альтвангер не сумел даже определить это точным словом — как-то обыденнее, что ли. Во всяком случае, что-то очень важное в его облике от объектива ускользает. А вообще, если бы не хорошо сшитый костюм из серой фланели и квадратные, без оправы очки, этот Хартфилд сошел бы за фермера откуда-нибудь со Среднего Запада — очень легко представить его в линялом комбинезоне и пропотевшей по ободку шляпе с обвислыми полями. Правда, то неуловимое, ускользающее от объективов, — это в нем уже не фермерское…
— Хэлло, Фрэнки, — сказал журналист с безмятежным радушием, встретив вошедшего посреди гостиной и пожимая ему руку. — Пусть вас не удивляет такое обращение — я с вами знаком лучше, пожалуй, чем иные из ваших друзей. Дело в том, что мое имя Лео Альтвангер. Ну да, тот самый, что треплется по телевидению и иногда для лишнего заработка пописывает в журнальчиках, вроде «Коллирса»…
— А, это вы, — неопределенно буркнул Фрэнки, блеснув на него очками. Отражение залитого утренним солнцем окна полыхнуло в стеклах, и Альтвангер не смог увидеть выражения глаз, но выражение голоса ему не понравилось.
Так же сдержанно Хартфилд поздоровался с Флетчером («первая леди» ушла, едва было доложено о его приезде) и опустился в кресло. От выпивки он отказался, сигарету из предложенной шкатулки взял и закурил, но после второй затяжки бросил — очевидно, не пришлась по вкусу — и вытащил из кармана помятую пачку «честерфилда».
«Что делается у него внутри, неизвестно, — подумал Альтвангер, продолжая свои наблюдения, — но сукин сын умеет собой владеть…»
— Так вот, мистер Хартфилд, — сказал хозяин, подавшись вперед в своем кресле и соединяя перед грудью концы растопыренных пальцев. — Я пригласил вас для вторичного разговора, так как наш вчерашний, в общем, ничем конкретным не окончился… А я очень хотел бы прийти все же к соглашению, одинаково удобному для обеих сторон.
— Я вас понимаю, сэр, — сказал Хартфилд. — Впрочем, это не совсем точно. Скорее, я вас не понимаю — в смысле соглашения. По-моему, я ясно высказал вчера свое отношение к этому вопросу и менять его не намерен.
— Разумеется, разумеется, — кивнул Флетчер. — Но, видите ли, я не сумел, наверное, осветить вам некоторые стороны дела. Мистер Альтвангер сумеет это сделать лучше, и мы втроем подумаем, как выходить из неприятного положения…
