class="p1">И скорей других это поняли Гудериан и Гёпнер
23, которые взяли на себя ответственность уже третьего числа, так сказать, сматывать удочки, постепенно отводить свои войска, с тем чтобы не подвергнуть их окончательному уничтожению. За что, между прочим, Гёпнер был разжалован
24 и уволен в отставку. Не поздоровилось и Гудериану
25, который удирал очень быстро.
Вопрос. Георгий Константинович, зарубежные историки, особенно немецкие, особенно германские генералы, очень много пишут о причинах поражения, выделяя при этом климатические условия, грязь, снег, большие морозы. Говорят также, что в этих поражениях виноват Гитлер, который не послушал Гудериана, не послушал Браухича и Гальдера 26. Как вы оцениваете причины поражения германской армии под Москвой?
Жуков. Видите ли, чтобы оправдать провал, надо выискивать причины. Что можно сказать, если говорить о климатических условиях? Конечно, грязь была, мороз был, зима была, осень была. В этих климатических условиях действовали и советские войска. Так что это не научное доказательство провала плана взятия Москвы, а, в сущности, провала плана молниеносной войны.
Причина, конечно, и не в том, что в августе Гитлер повернул часть сил, в том числе и армию Гудериана, на юго-восток с целью помочь своей южной группировке занять Украину, затем Крым. Не в этом дело. У немецкой армии, если бы она бросилась на Москву в тот период, могло получиться еще хуже, чем получилось. Потому что те резервы, которые Ставка вынуждена была потом использовать для создания нового фронта на юго-западном направлении, могли быть использованы во фланг и тыл Гитлеру, если бы он сразу бросился на Москву в тот период, когда его отговаривали отложить это наступление на месяц.
Дело, конечно, не в этом, а в том, что Гитлеру, его генералитету, генеральному штабу так и не удалось осуществить в сорок первом году ни одной стратегической цели. Не только взять Москву, но и взять Ленинград. Не смог он осуществить своих стратегических целей и на юге нашей страны. Гитлеровцы но рассчитывали, что им будет оказано такое ожесточенное сопротивление, и чем дальше они продвигались, тем сильнее нарастало это ожесточение, а уж когда противник вышел к Москве, тут, конечно, каждый советский человек вполне отдавал себе отчет в необходимости оказать врагу еще большее сопротивление. И противник на каждом своем шагу нес потери за потерями. В период Московского сражения все поля были усеяны трупами немецких солдат. А сколько погибло у него здесь танков, сколько авиации он здесь погубил, сколько потерял, по существу, самых лучших, опытных кадров, нарвавшись своими ударными группировками на соответствующие наши группировки!
Почему ему не удалось добраться до Москвы и взять ее? Наша Ставка и командование фронта сумело своевременно вскрыть, где готовится главный удар на юге, где готовится на севере. И когда нами было установлено, что наиболее опасными являются Волоколамское, Истринское и Клинское направления на участке Шестнадцатой армии – здесь была подготовлена самая глубокая оборона. Во всех отношениях, особенно в артиллерийском и противотанковом. И когда началось это сражение, немцы, как я уже упоминал, истекли кровью, не добившись поставленной цели.
Вот где надо сказать немецким генералам, что они просчитались. Они считали, что советские войска не способны, что у нас уже нет сил защитить столицу. А свои силы они переоценили, надеясь, что им удастся – как уже кое-где удавалось – провести эту операцию. Но расчет оказался фальшивым. У немецкой армии не хватило сил сломать наше сопротивление на самом ответственном участке. Так же было и под Ленинградом. Мы отдавали себе отчет, что из себя представляет Ленинград и что бы это значило, если бы немцы взяли его. Соединившись с финнами, вся эта немецко-финская группировка имела бы затем возможность ударить в обход Москвы, и тогда серьезно усложнилась бы и оборона Москвы.
Провалившись под Ленинградом, они перебросили часть войск на усиление Московского направления. Но и здесь получили сопротивление не меньшее, чем под Ленинградом, Считаю, что Московское сражение явилось очень крупной победой стратегического масштаба. Оно заложило основу для дальнейшего и окончательного разгрома немецких войск.
Вопрос. Война была огромная, но среди всех ее огромных событий что с особенной силой живет в памяти у вас лично?
Жуков. Что запомнилось? Все запомнилось. Война была действительно тяжелой. Я думаю – каждый солдат, каждый офицер, каждый генерал, каждый, кто участвовал в битвах, в сражениях, не может забыть такой тяжелой войны, такого тяжелого испытания для советского народа. Но больше всего мне, конечно, запомнилась битва под Москвой. Мы отлично понимали, что это значит. И я до сих пор помню самые мелкие детали этого сражения. Перед этим, правда, сражение за Ленинград. Тоже памятные дела. Но все же Москва – это было самое тяжелое испытание. И больше всего запомнилось. Думаю, что оно запомнилось всем советским людям, потому что каждый из них в любом возрасте, на любом участке, даже солдаты, офицеры, генералы, находясь в боях на других фронтах, все переживали за нашу столицу!
Вернусь к тому дню, кода все это было записано. Мне хотелось бы подчеркнуть огромную собранность и глубокое внутреннее чувство ответственности, с которым давал Жуков это интервью. Я мельком упомянул вначале, что Жуков чуть-чуть прихрамывал в то утро. Мы еще до начала съемки спросили его о причине этого и узнали, что накануне съемок Жукову не повезло – он был на рыбалке и, поскользнувшись на мокрых мостках, сильно разбил ногу. Как выяснилось, несмотря на его свежий а даже парадный вид, ему было трудно ходить, сидеть и вообще двигаться. Но он внутренне подготовил себя к съемке и не пожелал откладывать ее. Он мобилизовал себя на решение труднейшей задачи: как рассказать перед аппаратом миллионам будущих зрителей о решающих моментах огромного сражения. Написанный им в то время очерк этого сражения составлял без малого сто страниц на машинке. А мы вдобавок еще заранее просили у него рассказать о некоторых живых подробностях тех дней, о некоторых частностях, характеризующих целое. Как я понял – и, думаю, понял правильно, – перед съемкой Жуков много размышлял о прошлом, и, несомненно, в его памяти вставали сотни подробностей пережитого. Однако из всего этого ему предстояло отобрать наиболее существенное и рассказать об этом перед аппаратом – сжато и свободно.
Я хорошо представлял себе напряжение, какого это от него требовало. И тут вдобавок все время напоминавшая о себе резкой болью травма ноги. Конечно, это лишь деталь человеческого поведения. Но меня поразила та железная сосредоточенность, с которой в тот день рассказывал
