перед аппаратом Жуков о Московской битве, не забывая о ее живых подробностях и в то же время неуклонно проводя то главное, что он намеревался сказать: историческую правду об остроте сложившегося под Москвой положения и о мере нависавшей над ней опасности.
Не сказать об этом с полной определенностью – значило для него не сказать и о силе того перелома в войне, который произошел под Москвой.
Необходимость сказать о Московской битве наиболее полную историческую правду, на мой взгляд, была для Жукова внутренне как бы прямым продолжением того дела, которое он делал во время самой Московской битвы. В каком-то смысле это было для него как бы продолжением войны. И то, как он рассказывал о войне, заставляло заново думать о том, как он воевал.
Вот то впечатление от Жукова, от его личности, которое я вынес для себя во время съемки и записал для памяти.
С тех пор минуло немало времени, появились в свет «Воспоминания и размышления» 27 Жукова, сразу же ставшие одной из самых читаемых у нас книг. Естественно, что общая картина Московской битвы, рассказанная в тогдашнем интервью Жукова, ко всем главном совпадает с написанным им в книге. Однако в непосредственном, устном рассказе есть и свои неповторимые подробности, оттенки, характерные черты речи, дополняющие наше представление и о событиях, и о личности человека, чью книгу мы читали. Поэтому записанный в свое время устный рассказ Жукова, на мой взгляд, представляет некую дополнительную ценность рядом с главной ценностью – с его книгой. Это пак бы еще один изустный, кинолетописный вариант ее Московской главы.
А ведь окажись мы, участники работы над фильмом, в свое время подальновиднее, владей нами большее чувство историзма, – в кинолетописи, наверно, могли бы остаться такие же изустные, дополняющие варианты и некоторых других важнейших глав «Воспоминаний и размышлений» – Сталинград, Курская дуга, Белоруссия, Берлин…
Рассказывая, как мы закончили съемку своего интервью с Жуковым и сочли, что на следующий день нам снимать уже нечего, я не случайно подчеркнул, что мы сделали это в меру своего тогдашнего соображения.
Ну, а если бы мы, махнув рукой на все прочие дела и планы, еще и день, и два – если б Жуков согласился на это – расспрашивали его о других событиях войны, какую бы дополнительную ценность имели еще и эти страницы кинолетописи?
Ну и что же, что рядом книга? Очень хорошо, что она рядом! Написавший ее человек – со всей его натурой, чертами характера, манерой поведения – еще отчетливей, еще достоверней остается в памяти, когда вдобавок видишь и слышишь его говорящим.
Да, уже не задашь новых вопросов о войне, о пережитом и перечувствованном на ней ни Жукову, ни Коневу, ни Рокоссовскому, уже не услышишь их ответов на эти вопросы, которые в свое время мы могли бы услышать. Вполне могли бы!
Пишу для того, чтобы вместе со всеми работающими в этой области учесть упущения, сделанные в прошлом, и трезво подумать о настоящем и будущем, о том, с каким размахом и с каким чувством историзма следует делать такого рода работу сейчас. Мы живем в эпоху интереснейших событий, мы – современники интереснейших людей, а ведь времени не дано останавливаться. Хотим или не хотим мы этого, но сегодняшний день уже завтра станет частицей истории. А послезавтра это же произойдет с завтрашним днем. И людям искусства, особенно кинематографического и телевизионного, может быть, острее, чем всем, надо чувствовать этот постоянный ход времени, неотвратимо превращающего в историю каждый прожитый обществом час.
Вот, пожалуй, главное, на что мне хотелось обратить внимание, рассказывая историю одного интервью.
Что же касается летописного материала под названием «Маршал Советского Союза Г. К. Жуков рассказывает о битве под Москвой», меня не оставляет мысль вернуться к нему, и. преодолев его технические несовершенства и дополнив некоторые ми документами и материалами, связанными с обороной Москвы, сделать на этой основе уже не летописный фильм, а просто фильм для широкого зрителя 28, – кто знает, может быть, даже и не меняя взятого для летописи старого названия: «Маршал Советского Союза Г. К. Жуков рассказывает о битве под Москвой».
1978
(О Михаиле Луконине)
Осенью семьдесят восьмого года Михаилу Кузьмичу Луконину было бы шестьдесят.
Осенью шестьдесят восьмого, когда ему было пятьдесят 1, он захотел, чтобы я произнес вступительное слово на вечере его поэзии в Волгограде.
Надо сказать, что Луконин загодя и серьезно думал об этом вечере в родном городе 2, где ему предстояло встретить свое пятидесятилетие. Он хотел, чтобы все это было именно так, прежде всего потому, что это было важно для него внутренне, важно для самого себя и для будущей работы, в которой ему предстояло перешагнуть через свои пятьдесят. Он поехал к себе на Волгу задолго до этого вечера, еще летом, и через две или три недели после приезда написал мне:
«Дорогой К. М. Что-то трудно дозвониться до Москвы, а у меня нет ни «правительственной», ни «урожайной».
Только-только пришел в себя, впервые сегодня почувствовав, что преодолел долгое зимнее известкование, и ощутил мускульную радость. Засыпаю с Волгой, просыпаюсь с Волгой – прекрасно! Собрался было за Волгу рыбачить, но прочитал в газетах, что юбилей Бараташвили приближен 3, перенесен на 10 августа, а я обещал приехать. Значит, надо сматывать удочки.
К моему вечеру, кажется, тут относятся благосклонно. Я думаю, что все будет нормально…»
После этого он написал мне о своем непременном желании, чтобы состоялся не только его собственный вечер, но и второй вечер поэзии, в котором бы приняли участие все, кто, как он выразился, «захочет и сможет» приехать сюда, и перечислял тех, кого ему хотелось бы увидеть там, в Волгограде, в дни своего пятидесятилетия. Перечень имен, которые он называл в этом своем письме, дает представление и о круге его друзей-поэтов, шире говоря, о круге тех, чью поэзию он ценил и, видимо, имел в ту пору основания рассчитывать на их ответное внимание и интерес к его собственной поэзии. Среди тех, о ком он писал, что «хорошо бы, если бы они смогли приехать», он называл Антокольского, Щипачева, Прокофьева, Смелякова, Цыбина, Львова, Наровчатова, Роберта Рождественского, Римму Казакову, Сергея Орлова, Беллу Ахмадулину, Реваза Маргиани, Иосифа Нонешвили, Абдильду Тажибаева, Платона Воронько, Ибрагима Юсупова, Расула Гамзатова, Кайсына Кулиева, Давида Кугультинова, Мустая Карима, Анатолия Велюгина, Сильву Капутикян, Хамида Гуляма.
