Не маленький. — Дед накрыл ноги попоной. — Ну, оставайтесь с богом! Павлик, проводи деда.
Я тут же прыгнул в ходок.
Но — о! — гаркнул дед и хлестнул Пегана.
Мы покатили. На поворотах кусты репейника и полыни цепко хватались иссушенными лапами за спицы колес и отскакивали с оторванными головами. Голые березки уходили от дороги все дальше и дальше, они становились прозрачными и, наконец, как бы совсем растаяли в серо — сиреневой дымке. Кое — где белели в низинах пятна снежка.
Но — о, милай! — Дед взбодрил Пегана вожжами. — В новую жизнь мы уезжаем, внук! Со мной ты будешь. Пошлю я тебя учиться на художника! У тебя есть этот природный дар. В меня ты, видно, пошел. Да сбился твой непутевый дед с дороги. Все проворонил. Сижу вот у разбитого корыта. А сила у меня была, была… Где она теперь? На что растратил ее?.. Хочу хоть последние годы пожить по — человечески. Спасибо Фене, оживила она меня. Ты ее люби — сердце ее чистое, открытое… Ну, беги домой!
Я спрыгнул с ходка на обледеневший снежок.
Пеган всхрапнул, навострил уши, задрал кверху морду и тоскливо заржал, а когда в ответ на его клич отозвалась кобыла, он заржал снова.
Ходок, прозвенев колесами по мерзлой дороге, скрылся за поворотом.
После отъезда деда вечером к нам пришла старуха Фекла по кличке «Зуб на зуб, картошки надо?»
Прозвище Фекле дали мальчишки. Старуха ходила по домам и собирала милостыню. Ребята бегали за ней и горланили:
Зуб на зуб, картошки надо?!
Кличка пристала к ней, как репейник, и взрослые перестали называть старуху по имени. Часто пьяная Фекла валялась под забором. Мальчишки расписывали ее лицо сажей, прятали ее калоши, связывали ноги.
У Феклы — ведьмины глаза и толстенные губы. Но, несмотря ни на что, старуха пользовалась уважением в поселке. Она знала тайны многих трав и излечивала кое — какие болезни. Позовут ее к больному. Принесет она сухую травку, сделает отвар, даст выпить больному, глядишь, и полегчало ему.
Рассказывали, будто Фекла может присушивать парней к девкам или, наоборот, разводить их. Может сглазить малое дитя. Рассказывали шепотом, что есть у этой ведьмы и ядовитые травы. Никогда она у нас не бывала, и вдруг — приплелась. Я удивился этому. Мать турнула меня из кухни и зачем — то закрылась с ней.
Я, конечно, не выдержал и стал подслушивать, о чем они говорят.
Но ничего толком разобрать я не сумел — хоть дверь была неплотно прикрыта, они шептались еле слышно.
Я понял только одно — мать объясняла Фекле, почему Феня должна уехать.
Ты ей растолкуй, — повторила мать несколько раз, — она тайно должна уехать, иначе ей худо придется. Ведь весь поселок узнает, что Феня в тягости от старика… Она позору не оберется, ей легче в петлю будет залезть, чем эту срамоту вынести…
Вышла из кухни старуха, бормоча себе под нос. Я разобрал только одну фразу:
Дай бог вам не суетной жизни, а мне силушки доползти до могилушки…
Согнутая крючком, с грязной котомкой на спине, опираясь на отшлифованную руками березовую палку, она потащилась к магазину…
Почти сразу в комнату к матери зашел отец, я едва успел отскочить.
Ну, как, поговорила? — громко спросил отец. — Предупредила, чтобы Феня уехала, никому не сказавшись? И чтобы адрес свой не сообщала?
Все сказала. Денег Фекле дала, еще пообещала, если Фекла сделает, как условились.
Ну, тогда наше дело в шляпе. Феня, конечно, уедет. Я еще с ней поговорю. А то что получается? Дети у них пойдут — отцовы деньги к ним перейдут. А что братья и сестры скажут, если узнают, что бывший пресвитер с неверующей согрешил? А мне — то каково будет, коли заговорят, что у пресвитера отец блудом занимается?..
Дня через три зашла к нам Феня. Я обрадовался ей. Мать с отцом встретили ее приветливо, усадили обедать, напоили чаем. Прямо как с родной обращались с ней. «Это они из — за деда, — подумал я, — чтобы он не женился на ней».
Феня уходила задумчивая, грустная — видно, отец с ней тоже говорил об отъезде.
А через три дня я услышал, как судачили женщины:
Ты подумай, что стряслось — то с Фенюшкой? В одночасье собрала свои вещицы и подалась куда — то. Никому словом не обмолвилась, в какое место уезжает. А ехать — то не хотелось ей, сердечной, все слезами обливалась…
На все воля господня, — вздохнула собеседница…
Дед приехал веселым, помолодевшим. Он привез спрятанную в ящик фисгармонию. Я крутился возле него, ожидая обещанный подарок.
Хватит дома торчать, Никифор! Артель организовать разрешили. Из города пришлют человека, он и займется этим. Мы с ним раздуем здесь кадило вовсю. Если хочешь, и ты припрягайся к нам, — громко сказал дед. Отец и мать молчали, смотрели на него испуганно.
Дед, наконец, заметил это необычное выражение их лиц. На миг тоже замолчал, пронзительно глядя на них.
Вы это чего?.. — спросил он подозрительно.
Черную весть мы должны тебе сообщить, тятя, — печально проговорил отец.
Господи! Уехала ведь наша голубка Фенюшка, — запричитала мать, и лицо ее облилось слезами.
Как это… уехала? — хрипло и глухо, словно из — под земли, спросил дед.
Я со страхом смотрел на него.
Вот так и уехала, даже не сказала куда, — с трудом выговорил отец.
Видно, известие какое — то получила, — взвыла мать, — вот и уехала…
Как это… Что же случилось? — растерянно спросил дед и тяжело опустился на табуретку. Должно быть, ноги его подкосились.
В поселке говорят, что она будто к своему первому мужу решила вернуться, — сокрушенно вздохнул отец.
Какому мужу? Что выдумываешь. Никакого мужа у нее не было!
Я что слышал, то и передаю…
Дед хватал ртом воздух. Отец метнулся к кадушке, зачерпнул ковшиком воду, сунул его деду. Дед ударил по ковшику. Вода хлестнула мне в лицо, а ковшик, гремя, запрыгал по полу.
Приходила она сюда?! — заорал дед.
Нет, тятя, нет… Как ты уехал, мы ее и не видели, — торопливо ответил отец.
Да и зачем бы она пришла к нам, если ты уехал, — поддержала его мать. — Она нас, верующих — то, не особенно жаловала.
«Как же так? Ведь приходила тетя Феня, — подумал я, — зачем они врут? Или забыли?»
Но дед был так страшен, что я промолчал. Молодцеватости его как не бывало.
Тяжело поднялся он и, мгновенно постаревший, медленно вышел из дома. Дед хлопнул калиткой и куда — то пошел по пустынной улице.
Весь день мне было нехорошо, смутно, тревожно. В предчувствии каких — то страшных событий я вздрагивал от малейшего стука. Это чувство тревоги не покидало меня и в школе. Я плохо слышал то, о чем говорила учительница, почти не видел, что писали на доске. А когда учительница задала мне простой вопрос по русскому языку, я запутался и не смог ответить.
Что с тобой? — спросила учительница. — Витаешь где — то в облаках.
Прибежав домой, я заглянул к деду в мастерскую. Он редко пускал меня сюда. А я любил эту мастерскую. Там на полках лежали всякие молотки и молоточки, рубанки и пилки, щипцы и долотца. На других полках грудились разной формы сучки, куски деревьев, обрубки корней. На полу валялись доски с вырезанными узорами, фигурные столбики, деревянные кружева оконных наличников. Дед был большой мастер по дереву. К своему художеству постепенно приобщал он и меня. В мастерской вкусно пахло политурой, лаком, смолистым деревом…
Дед сидел, облокотившись на верстак и охватив косматую голову своими ручищами. Перед ним стояли целых две бутылки водки и деревянная миска, полная соленых груздей.
Я остановился у порога. Дед тяжело повернул голову на скрип двери. Глаза его были, как у слепого, — смотрели и ничего не видели. Потом они все — таки узрели меня.
А — а… внучек… Вот как, брат… А ты… ты — брысь отседа… Завтра, завтра приходи…
И дед отвернулся от меня. Он был пьян, неимоверно пьян…
Весь вечер отец и мать таились на кухне, двигались бесшумно, иногда о чем — то шептались и легли спать рано. Лег и я. Мне хотелось, чтобы скорее прошла ночь, — не терпелось получить от деда подарок…
Как только проснулся, торопливо ополоснул лицо холодной водой и — к деду в мастерскую.
Он был угрюмый и трезвый. На нем — ватные брюки, ватная телогрейка, подпоясанная широким ремнем, на котором бренчали различные кольца, зажимы и висел большой нож в деревянных ножнах. На верстаке лежали патронташи, бердана, набитая чем-то котомка и мешок с веревками. Дед брал его всегда, когда уходил в тайгу на медведя.
Проснулся? Ну заходи, — проговорил дед.
На охоту собрался? — спросил я.
Взял бы я тебя, да учиться тебе надо. — Дед непривычно ласково погладил мою вихрастую, давно не стриженную голову. — Один ты у меня теперь остался. Вот так — то, внучек! Только ученье поможет тебе вырваться из этого вертепа.
Он вытащил из — под верстака новенький ранец.
