— Да… Значит, работать хочешь… Еще бы с полгода мог кантоваться…
Янис налил из графина воды и поверх стакана глянул на председателя.
— Ну и как — алименты тебе платить не придется?
Янис пожал плечами: — Ильза говорит, что ребенок не мой. Она-то уж знает. Приходится верить.
— Приходится… — Зирнис встал и подошел к окну. — Вот и верил все время… Лопух! А ловко она нас провела. Всех… Ну, Янис, не может быть, чтобы ты ничего не заметил?..
— Я бы хотел в дальний рейс — на большом траулере… — Янис выпалил это одним духом, и ему стало легче.
— Погоди ты со своим траулером! Я тебя спрашиваю — неужто ничего не замечал?
Янис уже сотни раз ворошил это в уме… Вспоминал — после каждой такой ночи, когда он до беспамятства любил свою Ильзу, она спустя месяц-другой собиралась в Ригу к дипломированной акушерке. «Надоели мне эти вечные аборты, сил больше нет», — говорила она, и Янис беспомощно стоял, словно ребенок, заблудившийся в темном лесу… Но о Тобиасе… О Тобиасе Янис и не подозревал. Никогда, ни одну минуту… Но этого уже никому не расскажешь, вот Янис и молчал.
— А может, ты ей это… не подходил? Для женщины это большую роль играет. — Зирнис вздернул плечи и уперся в подоконник.
— Не строй из меня дурака, председатель! — рассмеялся Янис.
— Да уж теперь строить нечего… Только нам, мужикам, кажется, что мы такие умные… Я, конечно, как председатель… не смею такое говорить, но я бы на твоем месте…
— Ничего бы ты, Зирнис, не сделал, поверь мне…
Потом поговорили о дальних рейсах, о том, что траулеры будут только через месяц, что место там для Яниса найдется, но пока что…
— Пока что не могу тебе ничего обещать. Разве что на место Озола ночным сторожем в порту, — хитро наморщив нос и прищурившись, сказал выжидательно председатель.
— Ну-ну… Ночным сторожем… Это чтобы всем на смех… А знаешь — я согласен. Хоть бы и ночным сторожем.
Янис уже открыл дверь, когда председатель крикнул ему: — Эту арестантскую одежду скинь к чертям! Не позорь колхоз! И еще — тут тебя какая-то дамочка в штанцах искала…
Янис остановился и через плечо поглядел на председателя.
— Меня?
— Да. Подъехала в своей машине, сняла темные очки, покрутила бедрышками и встала перед окном. — Зирнис кивнул на открытое окно.
— Ну и что она… эта с бедрышками? — Паула, вроде бы, не должна быть. У Паулы машины нет.
— Спросила тебя, работаешь ли ты уже, больше ничего. Сказала, что еще приедет…
— К тебе?
Зирнис, не зная, что ответить, снял трубку.
Дзинтра явилась спустя неделю.
Траулеры только что вышли на ночной лов. В порту царило безмолвие. Солнце плескалось в море и все не решалось нырнуть. Все покрылось мягкими тенями и тишиной. Даже чаек не было ни на воде, ни в воздухе. Янис сидел на свае, болтая ногами и думая, какой воздух пустой, когда улетают птицы… Помимо этих раздумий, время от времени вспыхивали обрывки каких-то воспоминаний, без всякой связи и смысла, но тут же угасали… Такое небо — без птиц — вгоняет человека в тоску, думал Янис. И именно в этот момент рядом появилась Дзинтра. Тихо подошла, незаметно, а когда Янис увидел ее, то лишь смотрел и даже ни о чем не спросил. Так они и чернели на краю темной воды — два молчаливых человека… И тьма вокруг них скоро стала жаркой, все жарче и жарче, и у Яниса перехватило дыхание. Какой-то жгучий ток исходил от Дзинтры, так что лица их все сближались, пока в голове Яниса уже не было ни мыслей, ни рассудка. Он встал, привлек к себе гибкую фигуру Дзинтры и поцеловал ее, обжигаясь ее дыханием. Целовал ее, как безумный, словно долгие годы ждал этого. Дзинтра не сопротивлялась. Она не сказала ни слова, только волосы ее горько пахли; и это делало все еще более безумным.
Когда Дзинтра поднялась с лежанки в узкой сторожке, Янис сказал:
— А знаешь, я ведь о тебе всякое могу подумать. Ты ведь ни капельки не сопротивлялась…
Бурное дыхание Дзинтры все так же обжигало в темноте его лицо.
— Тогда, у твоего брата… разве тогда мы с тобой не сопротивлялись?
Тогда все было иначе… В этот вечер птицы еще не улетели и небо еще не было пустым… Но птицы возвращаются. Всегда. Даже после самой темной ночи… И напрасно Янис отыскивал в себе прежнее одиночество. Оно осталось где-то снаружи, на свае причала, во тьме.
Когда Янис уложил Дзинтру на покрытую промасленной одеждой лежанку, его вновь опьянил горький запах ее волос.
— Янис… — шепнула она ему на ухо, — Янис, я знала, что так будет…
Жизнь началась для Яниса как будто заново. Каждый день занимался по-новому, и вечера и ночи были непохожи один на другой. Дзинтра была с ним везде — всегда, даже когда водила свой троллейбус. Янис теперь часто ездил на троллейбусе. Купил пачку билетов со спичечный коробок и ездит. И никто ничего не подозревает! А знают ли люди, толпящиеся у двери, что Дзинтра так часто поглядывает в зеркало, чтобы поймать взгляд Яниса… что она теперь видит только Яниса и светофоры на углах… Но где пассажирам это знать, вот они и жмутся у двери так, что порой взгляд Дзинтры исчезает за многоголовой стеной пассажиров.
Как-то дождливым вечером в троллейбус села Паула. Встряхивая мокрыми волосами, она стояла среди пассажиров, и нос ее дрожал, как у загнанного зверька. Уловив взгляд Яниса, она прикрыла глаза. Потом нашарила в тесноте его локоть.
Вылезли на следующей остановке. Над улицей колыхались дождливые сумерки, фонари еще не зажгли, и дождь такой же сумеречный, как вечер. Долго они шли молча, Янису это наконец надоело, и он заговорил, не пытаясь ничего скрывать:
— Ты все еще к нему ходишь… к этому Казимиру?
В такт тихому плеску дождя постукивание ее каблуков звучало молоточком по наковальне. Но вот ритм нарушился, и Паула остановилась.
— Хожу, Янис… Не хочу, но хожу.
— Не надо бы тебе это делать.
— Я пыталась… — похоже, что сейчас Паула начнет оправдываться, запираться, врать, но она, подняв голову и взглянув Янису в глаза, тихо сказала:
— Каждый раз мне кажется, что это последний.
— Ха!.. — крякнул Янис.
В голове его была какая-то чехарда. Словно далекий гром перекатывалась приближающаяся злость.
— Эх ты, Паула, Паула… Потому-то и коньяком балуешься?..
Паула грустно кивнула.
— А мне кажется, что твое несчастье с Ильзой чему-то тебя научило… — Она стронулась с места, и Янис пошел рядом.
Неожиданно Паула вновь остановилась и схватила Яниса за лацканы. Как маленький ребенок смотрела она на Яниса широко раскрытыми глазами, моля:
— Пойдем со мной, Янис. Ты сильный, он тебя испугается. — В лицо Янису ударило ее дыхание. Запах коньяка и слез. — Он трус, Янис. Когда ты сгребешь его за шиворот, он… — Сильные пальцы Паулы потянули его вперед. — Ты поможешь мне, Янис! Если ты мужчина, ты должен мне помочь! Он сразу все поймет… Тебе не придется драться, Янис, нет!.. Ну, разве что раз-другой — и он тут же заскулит.
Мигающий огонек, приближается троллейбус. Может быть, Дзинтрин. Янис снял руки Паулы со своей груди.
Словно угадав его жест, Паула припала к нему и зашептала:
— Тебе надо торопиться… Тебе же Казимир ничего плохого не сделает, а я… я же ваша, Янис… Идем!
— Нет, Паула.
Паула достала платок и вытерла мокрое лицо.
— Всего полтора года понадобилось, чтобы тебя перевоспитать… — презрительно засмеялась она. — А ты бы мог мне помочь — ты, самый сильный из Церпов… Ты не очень-то испорчен высшим образованием, мог бы и понять…
И, прощаясь, Паула ушла в дождливый вечер.
Янис стоял на троллейбусной остановке, ждал Дзинтру, а сам думал о Пауле и ее слезах. Он еще раз пытался убедить себя, что не мог пойти с Паулой, отдуть этого паршивца Казимира, что это всего лишь Паулина блажь, но какой-то голос, неслыханный раньше голос, непрестанно шептал: «Пауле ты бы мог помочь. Ты бы мог помочь, ты, самый сильный из Церпов… Если уж теперь Паула тоже относится к роду Церпов… Не может быть, Янис, чтобы ты за эти восемнадцать месяцев утратил самое главное…»
Подошел троллейбус. Дзинтра улыбнулась. Люди сошли, вышли, а дверь все открыта. Дверь ждет. Потом с хрустом закрылась и вновь открылась, и из кабины водителя вышла Дзинтра.
— Поедем, Янис.
А Янис все смотрел на дождливую улицу, по которой ушла Паула.
В троллейбусе пересмеивались, припав к окнам.
— Потом все расскажешь, Янис. Поехали.
И самый сильный из Церпов сел в троллейбус, и дверь за ним захлопнулась.
Как-то они на машине Дзинтры уехали далеко за город, расположились на усеянном ромашками лугу и были счастливы.
— Было ли у нас лучшее лето, Янис?
В эту минуту он смотрел на набухающие на небосклоне облака, впервые в жизни сознавая, что бывает и такое лето: с ромашками и облаками, с тишиной вокруг и с женщиной, лежащей рядом, в высокой полевице, — его женщиной, Яниса… Которая ни о чем не спрашивает, ничего не запрещает, жаркая и тихая, как этот летний день с такими облаками на небосклоне и ромашками вокруг…
