Вечером делегаты собрались в клубе. Говорили о постройке оросительных каналов и водоемов, о посадке защитных лесов, садов, озеленении поселков, сборе семян, о древесных и кустарниковых породах, подходящих для степей Хакассии. Называли березу, тополь, кедр, лиственницу, черемуху, разные смородины, ивы.
— Дуб, — сказал Анатолий Семенович.
— Дуб? — удивились все, кто знал леса области. — Не пойдет. Его же нет на тысячи километров кругом.
— Пойдет.
Анатолий Семенович прошел к столу президиума, под мышкой у него была пухлая папка. В президиуме потеснились. Он положил папку на освобожденный конец стола, под светом электричества на ее темной корке засияло полотом крупное слово «дуб».
— От Кишинева до Магнитогорска, от Кубани до Суры раскинулось поле новой великой битвы, — Анатолий Семенович широко мотнул головой сперва в сторону, потом снизу вверх. — Начался великий поход на засуху, на пустыню. И везде на передовые позиции выдвигают дуб. Мы на своем фланге должны поставить тоже дуб. Здесь говорят: «Не пойдет». Ошибка. В Хакассии, да и широко вокруг пока нет естественных насаждений дуба. Но из этого не следует, что его никогда не будет. Наши почвы и климат во многих местах вполне пригодны для дуба. И он идет к нам. Нет его только потому, что не успел дойти. Лик земли вечно переменчив. Европа и Сибирь пережили сильное оледенение. В то время леса отступили далеко на юг. Когда пришло потепление и ледники начали таять, леса вновь двинулись к северу на освобожденные пространства. Но деревья расселяются по-разному: одни свое легкое, опушенное и окрыленное семя посылают с ветром, с бегучими водами, другим помогают птицы, звери, а дуб не имеет постоянных и быстрых помощников. Он шествует один. Шествует медленно. Если береза, лиственница, сосна давно уже здесь, то дуб с запада дошел только до Башкирии, а с востока — до Приморья.
Анатолий Семенович развязал папку и передал в зал несколько листов картона. На них были наклеены ветки, цветы, листья и фотографии разных дубов — драгоценная коллекция, которая собиралась многие годы. С первых же дней работы в Хакассии Анатолий Семенович занялся дубом. Он выписывал желуди издалека, сажал их в разные почвы и разными способами. В поисках местного дуба изъездил сотни километров, посылал запросы лесничим, агрономам, садоводам, опытникам сельского хозяйства, обращался через газеты к населению. Наконец отыскался один молодой дубок. Его привезли желудем переселенцы из Башкирии и посадили на память о своей родине. Он легко переносил все неудобства чужой земли — вырастал по-дубовому коренастым, с широкой густой кроной.
Постепенно отыскалось еще несколько деревьев, посаженных любителями, а тем временем прижились дубки и на Опытной станции. Уже больше десяти лет Анатолий Семенович внимательно следит за ними. Вдалеке, где ему бывать трудно, наблюдают за дубами добровольцы из местных опытников. Ежегодно присылают они здоровые и пораженные листья, цветы, кору, фотографии и подробные описания своих подшефных деревьев.
— Невелика, молода, до грусти редка эта первая сибирская дубрава, сотни, порой тысячи километров отделяют дерево от дерева, — говорил Анатолий Семенович, показывая картонку за картонкой. — Но главное уже известно: здесь может расти дуб. Не будем ждать, когда он сам одолеет наконец те пространства, которые отделяют нас от Башкирии и Дальнего Востока. Подадим ему руку, обе руки — на восток и на запад — и он сделает скачок. Через пятьдесят — сто лет между Уралом и Тихим океаном встанут такие дубравы, каких не видывал еще мир.
После конференции с конного завода выехала экскурсия в село Шушенское, где отбывал царскую ссылку Владимир Ильич Ленин. Путь был далекий: через всю коннозаводскую степь в Абакан, потом за Енисей и, наконец, в предгорья Саян. Выехали рано утром. Стоял легкий морозец, на траве, на курганных камнях, на нетронутой с вечера дороге лежал тонкий кружевной иней. При быстром ходе машины, рассыпаясь под колесами, он звенел, как далекий-далекий поддужный колокольчик. Слушая этот звон, хотелось вечно ехать.
День установился солнечный с прозрачными далями, с тихим ветром, веющим одновременно и теплом и прохладой. На поля, мимо которых проезжали, будто вновь пришла весна — там работали тракторные и конные плуги, культиваторы, бороны. Это заранее готовили землю для будущих лесных полос. В городе на большом пустыре молодежь и школьники сажали пушистые сосенки, елочки. Все саженцы из питомника Опытной станции были разобраны, и теперь переселяли в город таежных дичков. Переселенцев щедро поливали из пожарных машин. Давний унылый пустырь быстро становился молодым, зеленым, веселым парком. Завтра в нем уже будет народное гулянье.
…В полях с желтоватой пшеничной стерней показались тесовые крыши. Тохпан, управлявший машиной, сбавил ход, выглянул из кабины и крикнул в кузов:
— Вот и Сушь.
В тех краях село Шушенское называют кратко «Шушь» и очень часто «Сушь». Пассажиры, сидевшие кружком, быстро пересели так, чтобы видеть, как среди невысоких увалов возникают крыши, дома, улицы. Все жадно оглядывали и старались запомнить увиденное в подробностях.
Улица, по которой въехали в село, пересекается другой. На перекрестке небольшая площадь. Посреди нее стоит во весь рост в стремительном зовущем порыве с протянутой вперед рукой высеченный из камня Ленин.
Медленно идущую машину окружают школьники, — как раз время, когда возвращается из школы первая смена, — и звонкие голоса кричат шоферу, пассажирам:
— Вы к Ленину?
— К Ленину.
— Мы покажем. Куда хотите сперва? Владимир Ильич жил в двух домах. — И тут же поправляют сами себя: — Не сразу в двух, сперва у Зырянова, потом уехал к Петровой. Теперь в обоих домах музей.
На углу бойкой улицы, по которой все время идут люди, катятся, громыхая, тяжелые машины, скрипя, плывут рабочие телеги, и тихого переулочка, заросшего муравой, — одноэтажный бревенчатый домик. На лицевой стороне его доска с надписью: «Квартира Владимира Ильича Ленина во время пребывания в ссылке в селе Шушенском».
Домику — много лет, он почти черен, но еще без всяких следов ремонта и держится прямо как новый. Здесь, в каменистых предгорьях Саян, лес вырастает тоже будто каменный, дома из него выстаивают больше века.
Все долго оглядывают домик с улицы, всех охватывает чувство благодарности к этим бедным деревенским стенам, приютившим вождя. Затем переходят во двор. Это вместе и двор и усадьба. Никаких хозяйственных построек нет. Весь участок занят кустами сирени, жасмина, грядками давно увядших летников и доцветающих зимников: золотого шара, флоксов…
На пороге дома экскурсию встретила тихая, с вдумчивым лицом женщина средних лет.
— Вот сюда, сюда. Владимир Ильич жил в этой угловушке, — сказала она, указывая на маленькую комнатку, первую от входа.
Все устремились туда.
Угловушка не больше кузова трехтонной машины. В ней три оконца: два глядят на улицу, третье — во двор. Между окон на улицу — небольшой прямоугольный столик, на нем керосиновая лампа без стекла и абажура, у стола три жестких стула. Рядом с оконцем — деревянная кровать под серым грубым одеялом. Стол, кровать, стулья окрашены в унылый темно-коричневый цвет. В двух углах — маленькие треугольные столики. На них по стопке старых журналов.
Тихо, печально, будто из тех далеких времен журчал голос дежурной по музею:
— …У хозяина этого дома — Зырянова был постоялый двор. Пустив на квартиру Владимира Ильича, он прикрыл двор, но прежние знакомцы продолжали останавливаться. Ленина в его угловушке вечно донимал топот ног и говор за стеной, едкий дым самосадной махорки, который расплывался по всему дому. И поистине удивительно упорство Владимира Ильича — под говор и топот, в угаре табачного дыма, при тусклом мигающем свете лампы без стекла и абажура он ежедневно работал много часов.
На второй год ссылки к Владимиру Ильичу приехала Надежда Константиновна Крупская, которая была в то время его невестой. Ее тоже выслали в Сибирь. Она приехала с матерью. Тогда все они поселились в домике Петровой.
Этот домик такого же преклонного возраста, как зыряновский, с такой же бедной обстановкой ссыльного. И только много-много книг по самым разнообразным вопросам — от философии до статистики.
За три года ссылки в Шушенском Ильич написал около тридцати научных работ и среди них одно из фундаментальнейших исследований — «Развитие капитализма в России».
Осмотрели и этот домик, а затем пошли по путям ленинских прогулок. Рядом, в низких берегах, заросших бурым тальником, не то покоилась, не то текла совсем невидно и неслышно речка Шушь. Вдали стояли вершины Саян; в снегу и на солнце они были похожи на громадные копны свежей соломы.
