«А в общем-то она права… Сколько сейчас подростков заменили родителей, стали к станкам, работают в колхозах… А эти, молодые, здоровые, ничего не хотят знать… Им бы только свой дурацкий закон поддерживать, воровские обычаи, традиции…».
К проходной она подошла усталым шагом человека, которого охватило равнодушие решительно ко всему. Ничего ей не удастся, ничего… Сегодня вечером она пойдет к капитану и честно скажет ему: «Я просчиталась, гражданин начальник. И зря похвасталась, что хочу сама… Не смогу. Освободите меня от бригады…».
— Что потеряла? — окликнула ее вахтерша из заключенных, когда Марина проходила вахту.
— В цехе — ни одного человека… И в бараке их нет, — вяло отозвалась Марина.
— Так ведь они, девушка, все как одна, через вахту прошли. Я их еще спрашиваю: где бригадир? А они отвечают, что бригадир в столовой задержался. — Вахтерша сочувственно смотрела на Марину. — Вот ведь какая незадача тебе… — Она задумалась, потом решительно сказала: — В ящиках они. Больше негде. Знаешь ящики? Из-под пряжи. Во-о-он там, за последним цехом. Их там добрая сотня свалена. Большие такие, из фанеры. В них по три человека свободно поместятся. Или, может, в старой сушилке? Хотя навряд ли. Там грязно и темно. Ищи в ящиках… Да ты бы лучше к коменданту сходила, — добавила вахтерша. — Он бы им мозги вправил. А тебя разве они послушаются, бандитки эти!
В цехе Маша спросила ее:
— Ну, как поход?
Марина махнула рукой:
— Нигде нет. Вахтерша говорит — в каких-то ящиках… — Марина опустилась на скамейку. — Не пойду я больше никуда… Бесполезно это.
— Понятно, бесполезно, — согласилась Маша. — Ну, ты давай сиди и дыши спокойно.
Она отодвинула табуретку, стоявшую на дороге, и, не выпуская из рук вязанье, пошла к выходу.
Марина чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Пожалуй, она была сейчас более несчастна, чем в кабинете следователя. Бесполезно… Бесполезно… И неужели капитан Белоненко верит, что этих девчонок можно перевоспитать? Неужели он думает, что они когда-нибудь будут сознательно относиться к труду? Нет, тут нужна палка и крепкие, безжалостные руки. Чтобы они почувствовали силу, чтобы испытали чувство страха…
— Бригадир! Где ваша бригада?
Марина вскочила. В дверях стоял комендант.
— Где ваша бригада, Воронова? Почему не работаете? У вас выходной?
— Не знаю, гражданин комендант… Бригады моей нет… — Марина стояла перед комендантом, опустив глаза и покусывая губы.
— Плохо… — покачал он головой, — плохо, Воронова. А почему вы не явились ко мне и не доложили? Или хотя бы дежурной по лагпункту? Вы что, порядков не знаете?
Марина молчала. Что она могла сказать ему?
— Все ваши девушки находятся здесь, в производственной зоне. Они утром прошли через вахту. Вы смотрели в других цехах?
— Смотрели, — ответила за Марину Вартуш. — Мы с Машей ходили смотреть. Никого там нет.
— Но все-таки, что вы предприняли, чтобы собрать бригаду? — строго продолжал комендант, обращаясь к Марине. — Учтите, Воронова: вам поручено организовать народ — организуйте. Вам оказано доверие…
— Доверие?! — У Марины даже дыхание перехватило от обиды и возмущения. — Хорошо доверие! Вы еще скажите — оказана честь… Дали каких-то зверенышей, которые ничего понимать не хотят, ни уговоров, ни упрашиваний, и только смотрят, как бы укусить, а вы говорите — доверие! Попробовали бы вы сами на моем месте, что у вас получилось бы?
Марина почувствовала, что у нее начинает щекотать в горле и еще минута — она расплачется. Это было бы совсем глупо, и она поспешно схватила со стола свою начатую работу.
Комендант неторопливо достал из кармана дождевого плаща ярко расшитый кисет и стал сворачивать папиросу. Лицо его было сосредоточенно и серьезно. Но закурить не закурил, а только повертел в руках свою самокрутку. Потом пододвинул к себе табуретку и сел. Это удивило Марину — комендант всегда куда-нибудь торопился, и рассиживать в цехах было не в его характере. Но его спокойствие и невозмутимость благотворно подействовали на нее.
— Конечно, — уже другим тоном добавила она, — я понимаю, что ни к чему не приучены, но мне от этого не легче…
— А ты думаешь, нам легко? Эх, девушка! Побывала бы ты хоть один час в моей шкуре или хотя бы дали тебе на двадцать четыре часа стать на место капитана, вот тогда бы ты узнала, что такое легко, а что — тяжело. А на твоем-то месте я бы и психовать не стал. Он посмотрел на дверь, на окна.
— Нарушу порядок, закурю, — сказал он, достал кресало и фитиль, которые здесь называли «катюша», высек огонь и затянулся. — Бегаешь, бегаешь весь день… Все на ходу, все на бегу… А домой придешь — и дома покоя нет. Как бы, думаешь, там чего не произошло. Полежишь, полежишь, да и шинельку на плечи — давай, брат Иван Васильевич, топай в зону. Жизнь… — он покрутил головой. — Мне бы на фронт. Сапер я по специальности. Да ведь вот! — он повертел правой рукой, на которой не хватало двух пальцев. — А тут тебе кричат: юбки бабьи охраняете… Слышали, что эти твои малолетки мне у вахты преподнесли: «Юбки бабьи!» Оскорбление ведь это для солдата!
Марина растерянно посмотрела на этого человека, в котором не узнавала коменданта своего лагпункта. Он сидел в позе усталого человека, и горькая складка легла у него на лбу.
— Я понимаю, гражданин комендант, — тихо проговорила она, — вам очень трудно… Вы не обижайтесь, что я так с вами говорила…
— Это ты обиделась за доверие, — снова заговорил он. — А ведь рассуди — разве это не доверие? Если капитан Белоненко тебя для этого дела выделил, значит, он сто раз передумал, годишься или не годишься. Как получили распоряжение подготовиться к приему несовершеннолетних, так и обдумывалось, кого к ним бригадиром поставить. Вот так-то…
Он достал из кармана плоскую железную коробочку, открыл ее, сунул туда окурок и встал с табуретки.
— К капитану пока не ходи. Не показывай своей слабости. Старайся сама как-нибудь головой соображать. День помучаешься, два, три, а потом что-нибудь и надумаешь. А с девчонками держись строго, не унижайся перед ними. Они любят, когда их уговаривают…
«Маша то же самое говорила!» — вспомнила Марина.
— Никуда они из зоны не денутся. Или в сушилке сидят, или в ящиках. Знаем мы эти фортели, видывали всякое.
— Так ведь они там и неделю просидят…
— Ну уж, так и неделю!
— И я думаю — не надо уговаривать, — вмешалась Вартуш, молчаливо сидевшая у окна. — Станет скучно — сами придут.
— А мы что делать будем? Нам на освоение три дня дали, а потом надо план выполнять.
— А ты не горячись, — наставительно произнес Свистунов. — Пойми: это они твои нервы испытывают, слабые места нащупывают. Как, мол, наш бригадир — выдержит или не выдержит? Экзамен… Понимаешь? Ты бы ко мне сразу пришла, поговорила бы, обдумали. Работать их сегодня не заставишь, у них еще завод не вышел, ну, а тебе психовать тоже не следует. А вон и Маша идет, — кивнул он на окно.
Добрынина вошла в цех и, увидев коменданта, расправила плечи, опустила руки по швам (в правой был зажат клубок шерсти и спицы с варежкой), сделала по направлению к коменданту три четких шага и остановилась, вытянувшись в струнку. Лицо ее было серьезно, а глаза смеялись.
— Гражданин начальник службы надзора, — торжественно начала она. — Разрешите доложить?
— Ох, Добрынина, — погрозил пальцем комендант, — дождешься ты у меня… Актриса… Ну, ну, разрешаю, докладывай.
— Пятнадцать человек обнаружено в фанерных ящиках за цехом, — Маша переменила позу и махнула рукой. — Старые номера тянут. Они думают — открыли эти ящики первые. А сколько в них дураков пересидело? Помните, гражданин комендант, в прошлом году? — Она положила на стол свою работу. — Постояла я там, послушала, что они говорят. Сидят и скулят, что надоело им здесь, что пойдут к начальнику, пусть в колонию отправляют. Там, говорят, хоть швейные машины, а здесь эти варежки — только старухам вязать.
— Им и машины не понравятся, — с раздражением произнесла Марина. — Они сами не знают, чего хотят.
— Факт — не знают! — подтвердила Маша. — Знали бы — не полезли в ящики.
— А еще о чем говорят? — спросил комендант.
— А еще говорят, что жрать хочется.
Комендант кивнул:
— Правильно: голод не тетка. Ну, так вот, бригадир. Обедом вы их накормите, хлеб утренний раздайте. — Он снова перешел на официальный тон. — А чтоб уговаривать — ни-ни. А ты, Добрынина, за ними поглядывай, и чуть что… Ясно тебе?
— Никак нет, не ясно мне, гражданин начальник службы надзора, — Маша сделала глуповатое лицо.
Варя рассмеялась. Улыбнулась и Марина: если Маша шутит, значит, все не так страшно — она уже целиком и полностью надеялась на свою помощницу.
