К кому обратиться? Кого поднять на ноги?
...Вот и добежала. Самый крайний домик. Стучать надо, кажется, в эту половину. Конечно, в эту. По тому, как чистенько все прибрано около двери, нетрудно догадаться, что Шабанова живет именно здесь. Только дома ли она? На праздник могла и уехать.
Шабанова была дома. Разобравшись, в чем дело, ахнула и побежала за своим пальто.
Около самого домика Шабановой кончился тупичок, временный — шпалы прямо на землю положены. Он построен для вагона, который занимал начальник. Вагон небольшой, двухосный. Но от других сразу отличишь — игрушка!
Печерица жил один. Семья в Ростове, там — квартира, там — настоящий дом.
Шабанова постучала в окно. В вагоне зажегся свет. Потом послышался стук задвижки, и голос Печерицы произнес:
— Эй, «то там? Что случилось?
Огромная фигура Печерицы выросла в дверях вагона. Он был в домашних туфлях, пижамных брюках и кителе, наброшенном на ночную рубашку.
Шабанова говорила, а мама Шура не сводила с нее нетерпеливого взгляда, каждую секунду готовая сорваться с места, чтобы понестись к Тютикову.
— А меня ты что, и не собиралась — ставить в известность? — заорал вдруг Печерица. Александра Петровна не сразу сообразила, что он обращается к ней. — Кто тут за вас за всех отвечает? С кого спросят? А? К Шабановой побежала, к Тютикову!
— Так ведь дрезина же нужна! — вскрикнула Александра Петровна, не то оправдываясь, не то призывая Печерицу не терять дорогого времени.
— А я? Я что, не в состоянии дать дрезину? А? Я тебя спрашиваю — не в состоянии?
— Вы?
В ее возгласе слышалось столько искреннего недоверия, что Печерица на мгновение опешил. Если бы сейчас он мог глянуть на себя со стороны, то немало бы изумился, увидев, что его маленькие глазки способны так широко раскрываться.
Какое-то движение, возникшее около одного из вагонов-теплушек, заставило его повернуть голову. Из-под вагона вылезли двое. На их голоса обернулись и женщины. Обернулись и ойкнули, как девчонки: по залитому лунным светом поселку, разговаривая и смеясь, шли Пахомов и прихрамывающий Закатов.
Это маленькое происшествие случилось лет семь-восемь тому назад, когда командиры на железнодорожном транспорте еще носили погоны, а звания имели на манер воинских — лейтенантские, полковничьи, генеральские.
Так вот, к вокзалу не очень известного небольшого города, относящегося согласно справочной литературе к разряду городов областного подчинения, прибыл куцего вида местный поезд, составленный из стареньких, разнотипных, двухосных вагончиков. Работник министерства, директор-полковник Юрий Алексеевич Воробьев, спустился на перрон и направился к вокзалу. Перрон быстро заполнялся. Пассажиры торопились; иногда кто-нибудь из них невзначай толкал степенно шагающего Воробьева; он старался не замечать этого, утешаясь мыслью, что мытарства поездки, слава богу, пришли к концу.
А поездка выдалась на редкость скверная. Сначала она как будто и не предвещала ничего худого. Воробьев ехал по личным делам, и это обстоятельство пришлось весьма по душе начальнику отделения. Не расспрашивая о подробностях, он согласился предоставить московскому гостю свой служебный вагон. Впрочем, Юрий Алексеевич все-таки счел нужным объяснить, что поездка его санкционирована начальством, что во время длительной командировки он, так сказать, досрочно справился с заданием и теперь получил два дня в свое личное распоряжение. Слушая его, начальник отделения молча кивал головой, давая таким образом понять, что вопрос ясен. Все, казалось, было утрясено. Но когда Воробьев, уже готовый отправиться в путь, снова зашел к начальнику отделения спросить о вагоне и заодно попрощаться, тот, искренне огорченный, сообщил:
— Не повезло вам. Буферный брус трещину дал. Нажимаю на сменного мастера, чтобы заварил до поезда, но боюсь — не успеет.
Он взял телефонную трубку, назвал номер и некоторое время спустя спросил кого-то:.
— Ну как?
Ответ, видимо, был неутешителен.
— Эх вы… — сказал начальник отделения со вздохом. — Товарищ к нам из Москвы приехал, а мы тут… Да что вы мне про другую смену толкуете? Вагон сейчас, к поезду нужен!..
Он безнадежно махнул рукой и обратился к Воробьеву:
— Придется подождать. С другим поездом уедете.
Директор-полковник насупился.
— Что же у вас за вагонники — с ерундой справиться не могут?
— Смены как раз меняются.
— Так задержите кого нужно.
Начальник отделения поглядел на зажатую в руке телефонную трубку, подумав немного, поднес ее было ко рту, но затем, ничего не оказав, решительно положил на рычаг.
— Если задерживать, — сказал он, стараясь не встречаться со взглядом Воробьева, — так одного сменного мастера. Этот все сам бы сделал. Золотые руки. Да живет он за городом, на тот же, что и вы, поезд спешит.
— Ради такого случая мог бы и не спешить.
Юрий Алексеевич сухо попрощался и направился к двери.
— Лучше подождали бы, — услышал он вслед. — Поезд этот у нас того, неважный.
— Нет уж, благодарю, — отрезал Юрий Алексеевич, берясь за дверную ручку.
Поезд оказался действительно «того».. В маленьком, полутемном вагоне было душно. Воробьев, втиснутый в самый угол скамейки, чувствовал себя связанным по рукам и ногам. А одна тетушка в ватнике, с мешком, пропахшим рыбой, пробралась в проход между скамьями и едва не взгромоздилась Юрию Алексеевичу на колени.
Напротив, у самого окна, сидел мужчина средних лет, в брезентовом плаще и старой форменной фуражке железнодорожника. Первое время он молчал, внимательно поглядывая то в окно, то на Воробьева, и постукивал коротеньким мундштуком по стеклу. Юрию Алексеевичу все не понравилось в соседе — его лицо с крупными, резкими чертами, его прям ой, изучающий взгляд и даже это постукивание, в котором слышалась какая-то подчеркнутая независимость.
Мужчина в плаще молчал недолго.
— Я так думаю, товарищ директор-полковник, — сказал он, — что хуже вашего экспресса на сети нет.
— М-да-а, тесно, — выдавил из себя Воробьев.
— А между прочим… продолжал сосед, — он доставляет рабочих в город и обратно. Хоть и местный поезд, а концы не маленькие. Человеку в дороге отдохнуть надо, а тут — сами видите.
Он повел по вагону взглядом и отвернулся к окну. Пассажиры выжидательно посматривали на Воробьева. Требовалось что-то оказать, а что именно — Юрий Алексеевич никак не находил. «Черт знает, что за глупое положение, — думал он. — ввяжешься в эти пассажирские дела, а потом хлопот не оберешься».
Пауза затягивалась, и чтобы хоть как-нибудь сгладить неловкость, Воробьев откашлялся и сказал хриплым, каким-то не своим голосом:
— Ничего, разберутся…
Мужчина в плаще резко повернулся:
— А сами вы не имеете желания разобраться?
Воробьев вспыхнул:
— Ну, знаете ли!..
Сосед не сводил с него прямого, колючего взгляда.
— Что «знаете ли»?..
Юрий Алексеевич почувствовал, что на лбу у него выступила испарина.
