Петр Ильич вышел на высокое гостиничное крыльцо.
«А с другой стороны, — продолжал размышлять он, — у человека праздник, дочь замуж выдает, а тут я заявлюсь. До меня ли ему теперь? Конечно, не откажет, поговорит, а в душе возненавидит хуже врага. Что же делать?»
А ноги между тем несли сомневающегося Петра Ильича вдоль улицы, мимо добротных, в лапу рубленных домов под шиферными и железными крышами. Так, сомневаясь, и дошел он до председательского дома, который сразу же определил по большому количеству людей во дворе, веселому смеху и торопливому шнырянию под окнами всюду одинаково любопытных мальчишек.
Едва Петр Ильич приблизился к калитке, еще окончательно не решив, входить ему или нет, как его тут же заметили, понеслись шепотки, перемигивания, и уже ничего не оставалось ему, как только спросить:
— Алексей Иванович здесь живет?
— Туточки, — ответила какая-то бойкая бабенка, шмыгая по Петру Ильичу озорными глазами.
— Видите ли, — начал объяснять Петр Ильич, — я к нему из районного центра по делу прилетел. Мне бы его увидеть как-то надо.
— Гошка! — крикнула кому-то бойкая бабенка. — Кликни Алексея Ивановича. Тут его по делу хотят повидать, — И к Петру Ильичу: — А дело-то какое?
— Да, знаете ли, — замялся Петр Ильич.
— Не уголовное?
Кто-то прыснул в кулак, кто-то откровенно засмеялся, и Петр Ильич смутился. Скрывая смущение, он откашлялся и запоздало ответил:
— Нет, не уголовное.
— Тогда проходите. Что же вы встали за калиткой? У нас так не положено. Проходите, проходите…
Только теперь понял Петр Ильич, что сюда приходить не надо было.
А из дома уже выскочил председатель, Алексей Иванович. Маленький, жилистый, с быстрыми внимательными глазами, он мгновенно оценил положение, в которое попал Петр Ильич, и неожиданно густым басом пророкотал:
— Настя, не замай гостя. Везде ты поспеешь, сорока.
По сессиям и совещаниям в районе Петр Ильич немного знал председателя и потому обрадовался Алексею Ивановичу, как радуются малознакомому человеку далеко от дома.
— Рад вас видеть! — гудел Алексей Иванович. — Проходите, гостем будете.
— Я на минуточку. Я только хотел попросить вас, чтобы завтра…
— Обижаете, Петр Ильич. В дом-то войти надо или нет?
И с этой минуты Петр Ильич словно бы перестал принадлежать самому себе. Все делалось не по его воле, и он всему подчинялся. Его ввели в дом, усадили на почетное место, рядом с маленькой веснушчатой невестой, налили громадный фужер водки и потребовали, чтобы он выпил до дна.
— Но я же не могу столько, — изумленно бормотал Петр Ильич, тщетно разыскивая глазами председателя, — это очень много. У меня сердце больное…
— Все мы сердешные, — почти в самое ухо Петра Ильича засмеялась Настя. — А вы пейте столько, сколько сможете.
Петр Ильич выпил за счастье молодоженов, ткнул куда-то вилкой, что-то добыл и закусил. Настя не умолкала:
— А вот еще одну выпьете, и мы плясать пойдем. Или и плясать не можете?
— Нет, — замотал головой Петр Ильич.
— Да как же ваша баба с вами живет?
— Живет, — словно бы и сам удивился Петр Ильич.
— Чудеса. А я бы не стала.
— И я бы с вами не стал, — неожиданно расхрабрился Петр Ильич.
— Эт-то почему? — ахнула Настя и плечом легонько привалилась к Бармину.
— Да вот, не стал бы, — с удовольствием повторил Петр Ильич, легонько освобождаясь от Настиного плеча.
— С молодой и не стал бы? — взвихрилась Настя. — А я бы хотела посмотреть, как это — «не стал бы»?
— Дорогие гости, — появился Алексей Иванович, — есть предложение выпить за то, чтобы жизнь у Сережи с Леной…
— За разоружение! — крикнула Настя.
— Настя!
— А чего? Чтобы невеста сегодняшней ночкой разоружилась. Ай не так?
За столом засмеялись, захлопали Насте, и Алексей Иванович, неожиданно улыбнувшись, согласно пророкотал:
— Нехай будет так.
— Петр Ильич!
— Да.
— А вы?
— Настя, не могу, честное слово.
— Со мной сможете, берите!
И опять Петр Ильич выпил, с тоской думая о том, что нитроглицерин остался в портфеле. А потом как-то так случилось, что Петр Ильич встал из-за стола, поднял фужер и предложил выпить за «незыблемое счастье молодых». И все его послушались, все поднялись и выпили, и Петр Ильич уже не различал, где он, а где другие, и лишь Настино присутствие вызывало в нем смутное чувство тревоги.
— Вам сколько лет, Петр Ильич? — спрашивала Настя.
— Пятьдесят, — с некоторой гордостью ответил Бармин.
— Ну а мне тридцать. Всего-то двадцать годков. Это даже лучше.
— Вы… вы зачем так говорите? — перепугался Петр Ильич. — Я вас прошу, Настя, очень прошу, не надо так говорить. Шуткам есть предел. — Он беспокойно заерзал на стуле, потом поднялся и хотел уйти, но Настя как-то ловко вновь посадила его на место и неожиданно тихо сказала:
— Неужели и в самом деле не узнаёте, Петр Ильич?
— Кого? — Бармин уловил перемену в Насте и насторожился.
— Меня, Петр Ильич. Настю Зубову.
Петр Ильич ошалело посмотрел на Настю, мгновенно вспомнил ее, но все еще не хотел верить, что это именно она. Заполошная, развязная бабенка и вдруг — Настя Зубова?
— Вы изменились, — растерянно пробормотал он. — Простите, не узнал…
А застолье шумело, набиралось силы, и никто уже не обращал внимания на Настю и Петра Ильича.
— Вы так больше и не учились? — спросил Петр Ильич.
— Не до учебы было. Закрутило меня тогда, чуть совсем не умотало, — грустно сказала Настя. — А я вас сразу, с первого взгляда, узнала. Думала, что и вы узнали, да не хотите сознаваться.
— А вы… вы еще сердитесь на меня, Настя? — осторожно спросил Петр Ильич.
— Зачем? — Настя усмехнулась. — Ведь все было решено по справедливости. Слишком уж счастлива я была тогда, а за счастье платить надо. Вот я и заплатила.
Петр Ильич покосился на Настю и увидел, что нет больше разбитной бабенки с шальными глазами, вместо нее сидела рядом усталая женщина, Настя Зубова.
— Я вас очень прошу, — тронул Петр Ильич Настю за руку, — помогите мне выбраться отсюда. У меня в самом деле разболелось сердце, а лекарство в гостинице…
4Сразу после войны, устав от нее, отупев, Петр Бармин с жадностью набросился на мирную жизнь. Высидев три года в блиндаже командира полка ординарцем, он лишь однажды попал в серьезный переплет, когда немцы неожиданно прорвали фланг и взяли их в полукольцо. Петя Бармин вместе с командиром полка, тучным бывалым воякой, отстреливался до последнего момента, а когда этот последний момент наступил, его ранило, и очнулся он только в прифронтовом госпитале. Его командир не любил менять ординарцев и проследил за тем, чтобы после госпиталя Бармин вновь вернулся к нему. Здесь Петя Бармин получил медаль «За боевые заслуги», и на том исключительные эпизоды его воинской биографии закончились. Были Варшава, мелкие бои в предместьях, 9 Мая, долгий путь домой, к мирной жизни. Тогда многие возвращались и многие слишком долго праздновали победу, иные празднуют до сих пор по случайным забегаловкам. Петр Бармин поступил иначе: в этом же, 1945 году стал студентом Института инженеров железнодорожного транспорта. Поступил он довольно-таки легко: фронтовик, боевые награды, коммунист с трехлетним фронтовым стажем, да и подготовился сравнительно хорошо. Два года его лихорадило: учился неровно, были взлеты и падения, но потом выровнялся, и когда закончил институт, ему предложили остаться в аспирантуре. Петр Бармин подумал и согласился. Тяги к научной работе не было, но лекции он читал с удовольствием, добросовестно готовился к ним, изучал литературу, интересовался новинками. Любил, когда студенты слушали, что называется, разинув рты. Потом появилась Маша, через год родился Вадим, еще через год он получил хорошую квартиру и был избран секретарем партбюро института. Вначале он испугался новой должности, но очень скоро партийная работа понравилась ему, и он добросовестно ушел в нее с головой. Шут его знает, может, было в этом крохотное властолюбие Петра Бармина, а может быть, и не было, но парторгом он оказался хорошим: деловой, исполнительный, думающий человек. Конечно же именно эти качества сыграли решающую роль, когда через пять лет Петра Бармина выдвинули в партийный аппарат Кировского района. Но это было через пять лет.
Когда умер отец, он был на трехмесячной партийной учебе в Москве. Пока дали знать в Хабаровск, пока Маша отбила телеграмму в Москву, прошло четыре дня, и на похороны он не поехал. Но потерю отца переживал долго, так как после войны только дважды навещал отца и чувствовал перед ним сыновью вину.
В 1963 году Петр Бармин стал героем института благодаря тому, что на вечере отдыха справился с вооруженным бандитом. Слава эта польстила ему, и он организовал институтскую дружину. Все были довольны его активностью, и только один человек эту самую дружину поставил ему в упрек. Высокая худощавая женщина пришла к нему перед обедом, назвалась Кудрявцевой Зинаидой Степановной и попросила уделить ей десять минут. Через десять минут у него начиналось собрание на факультете, и он сказал об этом женщине.
