В 1963 году Петр Бармин стал героем института благодаря тому, что на вечере отдыха справился с вооруженным бандитом. Слава эта польстила ему, и он организовал институтскую дружину. Все были довольны его активностью, и только один человек эту самую дружину поставил ему в упрек. Высокая худощавая женщина пришла к нему перед обедом, назвалась Кудрявцевой Зинаидой Степановной и попросила уделить ей десять минут. Через десять минут у него начиналось собрание на факультете, и он сказал об этом женщине.
— Хорошо, я вас не задержу.
Она была некрасива и чем-то неприятна Петру Бармину.
— В вашей дружине есть Настя Зубова?
— Да, есть. Это одна из наших активнейших дружинниц.
— Вот, вот, даже слишком активная она у вас, — женщина язвительно усмехнулась.
— Простите, я что-то не пойму — о чем вы говорите?
— Так вы знаете их, своих дружинниц. Сука она, а не дружинница! — взорвалась Зинаида Степановна. — Сука она, вот кто!
— Попрошу… — растерялся Бармин.
— Меня нечего просить, — резко оборвала его Зинаида Степановна, — вы ее попросите, чтобы она чужих мужиков не сманивала.
— Но каким образом, — попытался отвести удар от себя Петр Бармен, — дружина и…
— А таким, что притащила его пьяного домой и еще адрес свой оставила. Вы лучше ее спросите — каким образом, пусть расскажет. Студентка, называется. Я в горком партии пойду, предупреждаю вас, и выведу вашу дружину на чистую воду… Пусть узнают, чем вы занимаетесь, — женщина всхлипнула и разрыдалась.
Петр Бармин основательно перепугался. Он и вообще-то робел перед женщинами, а перед плачущими женщинами — терялся совершенно.
— Успокойтесь, прошу вас, — неприязнь к Зинаиде Степановне смешалась с жалостью, — выпейте воды. Успокойтесь. Это ни к чему.
— У нас и так-то жизнь не складывается, а тут еще эта сопля. — Зинаида Степановна всхлипывала, громко сморкалась в платок, но постепенно успокаивалась, и Петр Бармин счел возможным сказать, что он опаздывает на собрание.
— А как же с ней? — встревоженно спросила женщина.
— С кем? — наивно переспросил Бармин.
— Ну, с вашей дружинницей. — Слезы Зинаиды Степановны мгновенно просохли, и лишь кончик носа был как-то странно красен. — Настей Зубовой?
— Мы проведем беседу, — не совсем уверенно начал Петр Бармин, — не беспокойтесь, дела этого так не оставим. Поручим комитету комсомола…
Зинаида Степановна уловила эту неуверенность, нахмурилась и, поднимаясь с кресла, решительно заявила:
— Я еще раз предупреждаю, не примете серьезных мер — буду жаловаться в горком партии. До свидания.
— До свидания, — растерянно пробормотал Петр Бармин, наблюдая за тем, как стремительно пересекла его кабинет высокая женщина в сиреневом платье, и почему-то думая о том, что ужасно глупо надевать на себя сиреневые одежды. И еще Бармин думал о том, что женщина в таком платье непременно дойдет до райкома партии, дойдет до крайкома, а то и ЦК, только бы спасти для себя мужа.
Настю Зубову он помнил смутно. Брюнетка, невысокого росточка, глаза черные, очень живые. Пожалуй, более всего, они и запомнились — черные глаза. В общем-то совсем еще девчушка, кажется, из деревни. Кой черт дался ей этот… Кудрявцев? Что за глупая история? Надо было подробнее расспросить эту сиреневую женщину, узнать, какие у нее доказательства. Какой-то там адрес… Зачем?
Петр Бармин расстроился. Он был почти уверен, что ничего серьезного, в этой истории нет, что здесь гораздо больше фантазии ревнивой жены, чем вины ее мужа и Насти Зубовой. Однако какие-то меры принимать надо было, и он пригласил Настю Зубову для беседы на десять часов утра следующего дня.
Петр Бармин любил сидеть за своим письменным столом: этакая двухтумбовая громадина, занимающая чуть ли не половину его кабинета. Настольная лампа, календарь, графин с водой и стакан, на черном коленкоре белая стопка бумаги и авторучка — больше на столе ничего не было. И именно отсутствие лишних вещей на столе Петр Бармин более всего почитал.
Когда, предварительно постучавшись, вошла Настя Зубова, Бармин отложил авторучку и по возможности приветливее пригласил ее сесть. Настя неловко, бочком как-то, присела на стул, поправила платье на коленях и вопросительно посмотрела на него. А Петр Бармин не знал, с чего начинать разговор, и это его слегка раздражало. Он задал ей несколько необязательных вопросов типа: «Как вы учитесь?», «Нравится вам будущая специальность?», и получил такие же необязательные ответы. Разговора не получалось, и Бармин резко сократил вступление.
— Скажите, Настя, э-э-э, вы знаете Кудрявцева?
Нет, этого вопроса она от него не ожидала. Бармин видел, как Настя вздрогнула и густо покраснела. И сразу же вызрела уверенность, что сиреневая женщина приходила не зря. Это маленькое открытие было почти неприятно Бармину, так как он до последней минуты надеялся, что визит сиреневой женщины — досадное недоразумение. Теперь же надеяться на это уже не приходилось.
— Так знаете или нет? — чуть построже повторил вопрос Бармин.
— Да, — тихо ответила Настя, не поднимая головы и не вкладывая в это «да» почти никакой интонации.
— И давно вы знакомы?
— Нет.
— А точнее?
— …
— Когда вы познакомились?
— …
— Вы что же, не хотите мне отвечать? — Бармин чувствовал себя скверно. К таким разговорам он еще не привык и хотел закончить его как можно быстрее.
— Зачем вы меня об этом спрашиваете? — Настя подняла голову и посмотрела Бармину прямо в глаза. Вопрос этот его возмутил. Возмутила и прямота Настиного взгляда.
— А затем, Зубова, — твердо ответил Петр Бармин, — что вчера ко мне приходила жена Кудрявцева. Теперь вы понимаете — зачем?
— Нет.
Он растерялся. Он не ожидал такого ответа. И он опять не знал, как вести разговор дальше.
— Она сказала, что вы, Зубова, отбиваете у нее мужа.
— …
— Это правда?
— Не знаю, — бесцветным голосом ответила Настя.
— Да вы понимаете, что творите?! — взорвался наконец Бармин. — Вы, студентка нашего института, разбиваете семью! Вы что же, не понимаете этого?
— …
— Не понимаете?
Настя поднялась, как-то странно посмотрела на него и вышла из кабинета.
— Вернитесь! — Бармин прокричал, когда дверь уже закрылась за ней.
Через неделю было общее комсомольское собрание института. Петр Бармин выступал, говорил горячо и гневно. Говорил долго и искренне. Он понимал, что урок Насти Зубовой должен послужить добру, должен предупредить, предостеречь других от опрометчивых поступков. В первом ряду сидела женщина в сиреневом платье и с благодарностью смотрела на него.
Общее собрание большинством голосов решило: за аморальное поведение Настю Зубову из института исключить…
5У кинотеатра они разделились на три группы, и каждая из групп пошла своим маршрутом. Настя Зубова и Вера Леднева направились к Амурскому бульвару. Вечер еще только начинался: солнце красно багровело над сопками, на улицах было шумно и многолюдно, хлопали двери магазинов, взвизгивали тормозные колодки автомашин, воздух пах бензином и остывающим к вечеру асфальтом. Именно в эти часы вспоминался Насте дом, река, подвесной мост, горы, тайга, все, что с детства окружало ее. Вспоминалась отцовская пасека, деловитое гудение пчел, сам отец с дымокуром в руках, липовая роща и еще тысяча самых различных мелочей, которые она раньше умудрялась не замечать.
Они вышли на Амурский бульвар. Вера предложила:
— Присядем?
— Давай.
Выбрав скамейку поукромней, подруги сели и принялись наблюдать за прохожими. Время за этим занятием бежало незаметно, и они лишь изредка обменивались репликами:
— Смотри, где-то тетка яблоки урвала.
— Этот к ночи насосется.
— Еще ходить толком не научилась, а уже туфли на высоком нацепила.
Потом напротив них сел мужчина в полувоенной форме. Настя сразу и не поняла, чем он привлек ее внимание: или этой странной полувоенной формой, или тем, что был, кажется, навеселе и с каким-то добродушным удивлением посмотрел на них. Но ее почему-то тянуло еще и еще раз взглянуть на этого мужчину, и она поглядывала на него украдкой, пока Вера не сказала:
— Пошли, Настя, проверим участок.
Они поднялись и медленно побрели по бульвару, и Настя не выдержала, оглянулась — мужчина провожал их взглядом.
— Странный какой-то, — сказала Настя.
— Кто?
— А этот, что напротив сел.
— Пьяница.
— С чего ты взяла? — Насте не хотелось, чтобы это было так.
— Так пьяный ведь. Не видела?
— Ну, мало ли…
Они прошли по бульвару, постояли над Амуром, невольно залюбовавшись его гладью, далекими сигнальными огоньками теплоходов, и двинулись назад. А до конца дежурства оставалось еще два часа.
