— Все еще спит, шалава, — присаживаясь к Ковалеву, пробормотал Артем. — Ковалев! — толкнул он его в бок. — Почему у тебя бадьи не хватает?
— А?
— Спишь?
— Нет, не сплю.
— Дремлешь только? Где, говорю, бадья?
— Какая бадья?
— Бадьи у тебя не хватает.
— Во второй взвод, наверно, утащили.
— Нету там, спрашивал.
— Как нету? — вскочил Илья. — Сам утащил, потом спрашиваешь! Тебя хлебом не корми, только дай кого-нибудь подсидеть.
— Как же я мог утащить у тебя, ты же не спал! — съязвил Куров.
— Пошел ты, свет, подальше!
Куров молча посмотрел на него и поднялся.
— Сам доложишь командиру-то или сказать?
— Чего? — похолодел Илья.
— Про сон-то...
— Говори, подлиза.
«Безнадежный», — подумал Куров, играя желваками своих азиатских скул.
— Убери скорее навоз, сейчас смена, — бросил он Илье и отправился будить смену.
Кургузый Фома ушел из эскадрона следом за Мироновым. Он, конечно, сделал это так, чтобы Миронов не видел его. Зачем он это делал, Фома и сам бы не смог объяснить и, несмотря на то, что чувствовал нелепость этого, все же от Миронова не отставал. Они прошли березовую рощу, пересекли окраину Костовы, и уже у последнего дома спрятавшийся Баскаков увидел, как Миронов постучал в калитку. Вскоре вышла девушка.
— Пришел? — слышал Фома ее голос. — А я уж думала, что тебя не пустят, хотела лечь спать.
— Пустили, — ответил Миронов, — до двух.
«Врет он», — хотел крикнуть Фома из своей засады, но вовремя спохватился, вспомнив, что и его не пустили.
— Да, собственно говоря, я и в любое время могу прийти. Во-первых, я в доверии у старшины, а во-вторых, с командиром эскадрона у меня все по-товарищески. Он даже хочет, произвести меня в командиры отделения. Икстерном, — добавил он небрежно, подчеркнув это казавшееся ему красивым слово.
— Врет как сукин сын, — шептал в это время Фома, — врет, как сивый мерин. И что она в нем нашла хорошего, не понимаю.
— Сколько ты будешь тогда носить знаков? — спросила она.
— Знаков? На первый раз два треугольника, а там видно будет. Может, удастся сдать за нормальную школу, тогда сразу в комвзводы. А ты что же это так легко оделась? Озябнешь.
Миронов подвинулся на скамье поближе и обнял девушку. Девушка не сопротивлялась, но смотрела на него недоверчиво и с укором.
— В городе-то как жил? Небось барышни знакомые были?
— Быть-то, конечно, были, медички вот, штучки три все бегали, да разве я променяю на них тебя! Никогда не променяю!
— Сволочь! — бормотал взбешенный Баскаков. — Да они на тебя смотрели-то только потому, что ты со звездой красноармейской. И как это у человека хватает смелости!
Возмущенный враньем Миронова, Фома хотел уже уйти, но в это время Миронов обнял девушку и поцеловал. Крепко зажмурившийся Баскаков трепетал, как поджариваемый. Обида за себя и за нее, которую он считал обманутой, душила его. Миронов же продолжал врать о своих несуществующих качествах, и кавалерийской лихости. Он размахивал руками, притопывал, дзенькал шпорами и, вероятно, сам верил, что он действительно герой. Девушка, запрокинувшая голову на изгородь, с полураскрытым ртом, казалась спящей...
Когда первые проблески утренней зари разрядили рощу, Миронов спохватился.
— Надо идти, скоро подъем, — с тревогой, сказал он, вставая. — Ты проводишь меня?
Девушка тоже встала, и они пошли через окраину в рощу.
Мучимый раскаянием и еще более заинтригованный, Фома пошел следом, прячась за изгороди, углы построек и деревья рощи.
— Ухожу сейчас, прощай! — вполголоса говорил Миронов и, притянув девушку к себе, сдавил ее, поднимая.
— Не надо... Не надо, — услышал отвернувшийся Баскаков и, свалившись на полусгнившую прошлогоднюю листву, заскреб ее ногтями, в отчаянье сжимая челюсти...
— Тьфу, черт кургузый! Откуда тебя под руку принесло? — услышал он над собой раздраженный голос Миронова. — Спугнул, кудлатый... Убежала... Да ты чего? Чего с тобой? — с тревогой спросил Миронов. — Ты как сюда попал?
— Видала она? — сухо, не поднимая головы, оборвавшимся голосом спросил Фома.
— Чего? Тебя-то? Вот именно что... Все дело из-за этого и расстроилось... Ну, пошли.
— Не пойду, — все так же лежа, ответил Баскаков.
— Ну и черт с тобой, оставайся, — может, наряда на два нарвешься! — огрызнулся Миронов и сердито зашагал к эскадрону.
Вторую смену дневальных, заступившую с двенадцати ночи, Куров проверял через каждый час. Зная по себе, как тяжело стоять вторую смену, Артем подбадривал дневальных работой, которую то и дело задавал им. «Дурака валять будут, уснет кто-нибудь. Уж это как пить дать», — думал он, подходя к казарме.
— Все еще нет? — спросил он дневального Липатова.
— Нету. Разве только в окно залезли с той стороны. Так все равно слышно было бы. Да и лестница-то на конюшне.
— Скоро придут, — подсел Куров к Липатову.
— Кто их знает! — усомнился тот.
— Трусы... оба. Побоятся опоздать к подъему.
Куров разворотил свои узловатые ручищи и, скосоротившись, зевнул остервенело, с гаком и хрустом.
— Теперь самая пора кобелиться... Весна, вот они и бегают. Тут, брат, законы природы, — сказал он.
— Ну, они и зимой кобелятся. Кто захочет — всегда ему закон природы.
Липатов сразу, как только Артем заговорил о законе, понял, что если поддакнуть, разговора об этом хватит до утра.
— Захочет? Мало ли чего захочет! Тут должна быть своя причина...
— Эге! — вскочил Куров, увидя Миронова, идущего от уборной в нижней опущенной на брюки рубашке и без фуражки. — Откуда ты?
— Как «откуда»? — удивился Миронов и громко зевнул. — Чудак человек, не видишь? Из уборной.
— Погоди-ка!
— Чего погоди, нечего годить, спать надо, подъем скоро.
— Смотри, Миронов! Если ты там чего наблудил, через неделю будет все равно известно. Лучше не крутись и говори сразу.
— Это ты про что? — заикаясь, пролепетал Миронов.
— Про то самое, про ночь, про девку, про самовольную отлучку, еще кое про что.
— Больше ничего и не было.
— Как ничего? А с девкой-то? Из-за тебя будут говорить про всю Красную Армию. Девок, скажут, портят, развращают деревню.
— Ничего я ей не сделал, — бормотал побелевший Миронов.
— Ты думаешь, остальные-то — мерины? — продолжал жестокий Куров. — Не мерины, брат, а вот не бегают, как ты, потому что не в такое время живем, да не в такой армии служим. Иди. Если ничего не сделал с девкой — не говори, а про самовольную отлучку сам докладывай. А гимнастерку, если оставил где, возьми, потеряется еще.
— Вот она, — сконфуженно, совсем уже обескураженный показал под исподней рубашкой Миронов и, обогнув Курова, как опасное место, сунулся в казармы. Уже на лестнице он остановился и, оглянувшись, с досадой сплюнул:
— Тьфу! Вот адвокат, хуже старшины! Кудлатый черт, кыргыз скуластый...
Тихая до звона ночь изредка обрывается брехом костовских собак, глубоким всхрапом спящих на конюшне лошадей да совсем редким окриком дневальных: «Стоять! Дай ногу! Ногу! черт!..»
За конюшнями в луже монотонно поют свою песню лягушки, в заводях Мсты свищут утки, с офицерского кладбища доносится плач какой-то ночной птицы.
Спит Аракчеевка.
В легком шуме березовой рощи давно погас любовный шепот девчат, и Куров уже смотрел на часы — не время ли подъема, когда к эскадрону подошел странно согнувшийся Фома.
Встретил его военком Смоляк. Он долго вполголоса что-то говорил Фоме, а плечи Баскакова кургузились все больше и больше. Наконец Смоляк махнул рукой и отпустил его.
— Ночной калека, с трещинкой, — сказал Смоляк Курову. — Присмотри за ним, чтоб не надломился.
— Усмотришь за ними — черта с два! — буркнул дневальный.
— Ничего, послезавтра начнем занятия, дурь-то повытрясется... Ишь ты, ночь-то какая теплая! — улыбнулся ночи Смоляк и, расстегнув воротник, тихо побрел на квартиру.
С открытием лагерей жизнь эскадрона захлестнулась крепким узлом летней учебы. С пяти утра — уборка лошадей, завтрак, политзанятия, строевые занятия, водопой, обед, мертвый час, опять уборка лошадей, внешкольные занятия — и так до отбоя, до десяти вечера.
Днем Аракчеевский плац, эскадронное поле, березовая роща и все не занятые крестьянскими угодьями поля были усыпаны занимающимися стрелками и кавалеристами. В воздухе висели обрывки команд, холостых и боевых выстрелов аракчеевского тира, криков «ура» и походных красноармейских песен.
Третий взвод новобранцев сегодня первый раз выехал на рубку. Помкомвзвода Ветров, проезжая перед выстроенным взводом, еще раз объяснил правила рубки: как держать клинок, заносить, рубить.
