Неожиданно распахивается дверь, и в комнату вбегает Ваня с гармонью в руках; волосы его взъерошены, рубашка порвана.
Увидев взволнованного сына, мать вскакивает с места и испуганно спрашивает:
— Что? Что с тобой?
— Ничего… ничего… — скороговоркой отвечает Ваня.
— Кто стрелял?
— Не знаю… Ты только не волнуйся, — отвечает сын и прислушивается.
— Тебя ранили? — вскрикивает мать и бросается к сыну.
У поваленного забора дома Коротеева собрались привлечённые шумом колхозники.
По-прежнему неистово лает собака.
Любаша, уже лёжа в постели, со страхом прислушивается к крикам, доносящимся со двора.
— Вот оно… Вещественное доказательство! — победоносно произносит Самохвалов, поднимая с земли клок от брюк Вани.
Коротеев, взяв у него из рук обрывок материи, внимательно разглядывает его, потом, бросив взгляд на открытое окно в комнате дочери, сразу догадывается, в чём дело.
— Непутёвый Ваня! Его работа — ясное дело! Его паспорт, — ехидно говорит девушка с капризными губами.
Злой Коротеев быстро поворачивается и идёт по залитой лунным светом деревенской улице. За ним идут все присутствующие. Горячие споры продолжаются на ходу.
— И как ему, обормоту, не стыдно! — укоризненно говорит женщина средних лет с бегающими глазками заядлой сплетницы. — До чего парень докатился — на воровство пошёл!
— Нехорошо гусей воровать, — назидательно говорит Самохвалов. — Птица эта шумливая… с ней хлопот не оберёшься, — серьёзным тоном добавляет он.
— Зачем Ване гуси? Он к Любаше пробирался, — шёпотом говорит один из парней, идущий рядом с Самохваловым.
Услышав имя Любаши, Самохвалов кричит:
— Начал с гусей, а потом и до лошадей доберётся!
— Сроду у нас в деревне воров не было, — качая головой, говорит седая женщина.
— Если воров нет, зачем держать собак? — спрашивает Самохвалов. — Они только против воров и действуют. Иначе одни накладные расходы.
— Собаки — это так… для порядка, — неуверенно отвечает какой-то старик.
— Знаю я эти порядки! — ехидно улыбается Самохвалов. — Слава богу, что собака голос подала, иначе завтра Ваня Бровкин отвёз бы гусей на базар. И поминай как звали!
— Совсем повредился парень. А всё от лени, от безделья это, — беседуют между собой женщины, идущие за Коротеевым.
— Никогда не поверю, что Ваня пришёл воровать! — убеждённо говорит один из колхозников.
— А зачем к гусям лез? — спрашивает Самохвалов. — Гуси только для питания и пригодны. С ними песни не споёшь!
— Он не к гусям, а к гусыне пристраивался, — ухмыляется один из парней.
Любаша в своей комнате. Она сидит на кровати и с волнением прислушивается к удаляющемуся шуму.
Входит Елизавета Никитична, включает свет и сердито смотрит на дочь.
— Чего в темноте прячешься? Ну говори, что вы там натворили?
Уткнувшись головой в подушку, Любаша расплакалась. Выражение лица Елизаветы Никитичны смягчается, она садится на кровать и, обнимая дочь, с мягкой укоризной говорит:
— А ведь завтра над нами вся деревня будет смеяться.
— Ну и пусть! — всё ещё плача, но уже, как всегда, капризно отвечает Любаша.
— Бездельник он, дочка. Не пара он тебе.
— А мне всё равно, какой он, — отвечает дочь и, прижавшись головой к матери, шёпотом добавляет: — Люблю я его.
Елизавета Никитична с досадой качает головой и, гладя рукой голову дочери, вздыхает.
— Горе ты моё горюшко…
Всё ещё сердитый Коротеев быстрыми шагами молча идёт по улице. За ним еле поспевают Самохвалов и остальные.
Разбуженные шумом, просыпаются колхозники и, выбегая на улицу, недоумевающе спрашивают:
— Что такое? Почему стреляют?
— Воры!
— Какие воры?
— Обыкновенные.
— Ваня непутёвый к председательским гусям подбирался, — нарочито громко, чтобы все слышали, говорит Самохвалов.
— Эй ты, бухгалтер! — грозно наступает на Самохвалова какой-то парень. — Заткнись, иначе я не поручусь за твоё здоровье!
— Отстань от него! — тянет парня за рукав девушка.
У Бровкиных. Ваня слышит доносящиеся с улицы крики людей. Он нервно шепчет:
— Пропал… Идут…
Мать прислушивается к шуму и, догадавшись, в чём дело, сразу свирепеет.
— Я им покажу!
Она поворачивается, чтобы выбежать на улицу, но Ваня хватает её за руку.
— Не твоё это дело, мама, не вмешивайся.
— Как это не моё дело? — не унимается Евдокия Макаровна. — Чего они за тобой гоняются, как за каким-нибудь преступником? Я им…
— Подожди, мама, — удерживает её Ваня. — Я забор сломал.
— Какой забор? — удивляется Бровкина.
— Председательский, — со вздохом отвечает Ваня.
Евдокия Макаровна молча разводит руками и садится. После небольшой паузы, укоризненно качая головой, произносит:
— Разве мало других заборов? Зачем именно председательский, сынок? — И со вздохом добавляет: — Горе ты моё горюшко…
Ваня смотрит в открытое окно. Мимо идут колхозники. Повернули к крыльцу Бровкиных. Слышен громкий стук в дверь. Ваня ложится на кровать и накрывается одеялом.
У крыльца стоит Коротеев и громко стучит в дверь. За дверью слышен голос Евдокии Макаровны:
— Кто там?
— Это я. Коротеев, открой, Евдокия!
Евдокия Макаровна открывает дверь.
— Что случилось, Тимофей Кондратьевич?
— Где Ваня?
— Дома. Кажется, спит.
Коротеев без приглашения входит в дом. За ним — Самохвалов и несколько колхозников. Остальные ждут на улице. В первой комнате вспыхивает свет. Коротеев видит: на стуле разбросана одежда, на полу мокрые от росы сапоги, на столе лежит гармонь.
— Что случилось? — спрашивает мать.
— Он у председателя забор сломал, — отвечает один из колхозников.
— Будет вам! Он ведь у меня непьющий.
— А зачем гуси гоготали? — иронически замечает Самохвалов.
Коротеев берёт со стула брюки Вани и внимательно их разглядывает. Сзади огромная дыра.
— Аполлинарий Петрович! — обращается он к Самохвалову. — Приложи.
Самохвалов с готовностью прикладывает клок материи к брюкам Вани.
— Полное совпадение! — восклицает он. — Криминал. А вы говорили, что гуси тут, так сказать, ни при чём.
— Новые брюки, только что купила! — сокрушается Евдокия Макаровна.
Коротеев решительно распахивает дверь в комнату Вани.
Ваня, повернувшись лицом к стене, лежит, укрывшись одеялом.
Коротеев, подойдя к кровати, останавливается и громко спрашивает:
— Тебе ничего не снится?
Молчание.
Коротеев садится на стул.
Вошедшие в дом колхозники тоже садятся и смотрят на Ваню.
Вся эта сцена производит такое впечатление, будто друзья собрались у постели больного.
В окна просовываются головы любопытных.
— Ну и артист! Как всё натурально представляет! — шепчет кто-то в тишине.
— Смотрите, даже не шелохнется! — говорит другой уже громче.
— Что там случилось? Почему молчат? — спрашивает кто-то, кому не удаётся пробиться к окну.
— Держись, Ваня! Спи! Не то худо будет! — ободряюще кричит со двора какой-то парень.
Смех на улице.
Свет из первой комнаты освещает стену возле кровати, на которой висит портрет солдата с орденом Славы и множеством медалей на груди. Это фотография отца Вани.
Коротеев хмуро глядит на портрет, потом поворачивается к Бровкиной:
— Жаль мне, Евдокия, что у такого отца такой сын уродился…
Ваня, незаметно скосив глаза на портрет отца, тяжело вздыхает.
— Ничего не поделаешь, Тимофей Кондратьевич, гримасы природы! — ехидно добавляет Самохвалов.
Хохот за окном.
Коротеев поморщился.
— Ну вот что, Иван, — говорит он вставая. — Это моё последнее предупреждение. Иначе поставим вопрос на правлении колхоза и вышвырнем тебя, как сорную траву. Понял? — грозно спрашивает он.
Ваня, слегка открыв глаза, наивно отвечает:
— Понял, Тимофей Кондратьевич.
Громкий хохот собравшихся за окном.
Коротеев быстро выходит из дома Бровкиных, за ним — Самохвалов.
За Самохваловым устремляется встревоженная Евдокия Макаровна.
— Что же это такое получается, Тимофей Кондратьевич? — сердито говорит Самохвалов. — В ваших руках вещественные доказательства. Забор сломан.
— Да он же мальчик, — старается оправдать сына Евдокия Макаровна.
— Хорош мальчик! — нарочито громко кричит Самохвалов. — Эдак он и до амбаров доберётся.
Бровкина, вдруг рассвирепев, набрасывается на Самохвалова:
— А ты кто такой? Кто ты такой, я тебя опрашиваю? Кто дал тебе право так говорить о моём сыне?
— Успокойся, Макаровна, — обращается к ней Коротеев. — Я ведь только хотел узнать, зачем он у меня забор свалил…
