Борис Шергин - Архангельские новеллы

У синего моря, у солоного,
У светлого Гандвика[3] студеного,
У Двины реки в Низовско'й земли
поживала жоночка устьяночка.
Было у жоночки деветь сынов,
десята дочка любимая.
Перьвого сына вода взела,
второго сына земля взела,
третьего мать на войну сдала.
Шесть сыновей на лодью[4] зашли
во студеное море промышлять пошли —
разбивать кораблики гостиные[5].
Дочку-ту жоночка выростила,
выдала замуж за норвежаиина, за
умного гости отменитого.
Увез ей норвежин за сине море,
во свою землю, во большу семью.
Жила молода, не печалилась.
Отставала обычая крестьянского,
навыкла обычая латыньского.
Тут повытают снежочки у чиста' поля,
придет весна разливна красна.
Тогда молода стосковалася,
стала мужа упрашивать:
— Поплывем, норвежип, во святую Русь,
светлым светла земля русская!
она травами, цветами изукрашена.
Поплывем, норвежин, в гости к маменьке.
      Норвежин ей на смех отворачиват,
      отнялся норвежин недосугами.
Она год жила, и другой жила,
родила сына, закручинилась.
Повеяли ветры весенние,
побежали кораблики за море.
Молода-та мужу разговариват:
— У нас руска-та земля хлебородимая,
житными полями изукрашена,
кунами-соболями изнаполнена.
Дорогу'-ту рыбу кораблем берут;
добрых коней с торгу табуном ведут!
Поплывем, норвежин, во крещену Русь!
      А и тут норвежин не ослышался,
      Оснастил кораблик белопарусной.
      Нагрузил товарами мено'вными[6],
      которы товары в Руси надобны.
      Порядил подсобных корабельщиков.
      Выпало пове'терье на Русь итти;
      скричала гогара за синим морем;
      оплакала мати норвежина. 
       Побежал корабличек за море,
      во светлое, печальное раздольице.
Парусом бежали полтретья дни,
Оминули береги варяжские.
Варяжско-то море на волнах стоит,
встречу норвежанам лодья летит.
На той лодье Русь крещеная,
шесть братов, — дружина разбойная.
      Струбила Русь во серебрян рог
      грозно, и звонко, и жалобно.
      Ударила Русь на норвежаны;
      сгремели копья долгомерные
      о булатны доспехи норвецкие.
      Молода дружина корабельная
      твердо стала о норвежипе.
      Они телом толсты, а умом просты.
      Запа'дали норвежана труп на труп.
      А разбойна та дружина натодельная,
      от роду доспеху с плеч не складывали,
      оприче копья забавы не задеивали.
Молода-та жоночка норвежанка
Жмет своего детища посечена,
На полы младеня порублена.
Видит норвежан, крепко бьючися,
Молит себе смерти скорые:
— Не видеть бы в мертвых своего мужа.
А он в первых испил чашу смертную,
от Руси крещеной без правды убит.
Ра'тились норвежана мужественно,
билися дни'ну до вечера,—
никто не избыл смерти горькие.
      Разбойна дружина стала радоваться:
      — Немцев-то было шестнадцатеро,
      нас-то молоденьких шестеро!
      А ратно-то дело нать доправливать.
      Они трупье-то сбодали в море копьями,
      расхожий товар следом высвистали,
      отборной товар в лодью выгрузили.
      Вдовицу норвежанку в полон взяли,
      Воевав, кораблик огнем сожгли.
      Разметали по морю, по синему
      По широкому печальному раздольицу.
Встала заря многокровавая,
Красно-то солнце ушло к за'кату.
Норвецко-трупье плывет к западу.
Разбойна дружина разгулялася.
Они пьют, и льют, и в набаты бьют.
Люто пили, — обесстужились,
молоду вдову стали безчестити.
      На первой, на па'зори, на утренней
      Затянуло дружину в могутны сны.
      Один только разбойничек не спит,
                                                не лежит,—
      У руля сидит, на вдову глядит.
Призняла'ся[7] на коленца молода вдова,
обвела кругом очи ясные.
Пустила вопль но синю морю,
по светлому, печальному раздольицу.
Стала звати на русску речь:
— Прости, прости, любезный муж!
Прости, осударь, одинакой сын!
простите, осудари корабельщики!
простите, городы норвецкие!
Тебе бог судья, Земля русская!
Не виню дружину разбойную,
мне положить обида на свою голову!
      Нету причитанья против вдовьего,
      нету слез против матерних.
      Еще плачет жоночка на русску речь,—
      молодой-то разбойник приросслушался.
      Учал вдовы разговаривать:
      — Не плачь-ко ты, жоночка норвежанка!
      Мужу твоему не воротитися,
      покоен лежит во синем мори.
      Муж твой убит, а и всем там быть.
      У тя кто остался роду, племени?
      Ты какого отца, какой матери?
      Ту руського роду, аль норвецкого?!
Ему стала полоняпочка сказывать:
Я по мужу-то немка, а род с Руси.
В Двинской-то губы, в Низовской земли,
У светлого Гандвика студеного
Поживала маменька Устьяночка.
Было у маменьки деветь сынов.
Я — та десята любимая.
У меня первого брата вода взела;
Второго брата земля взела;
третьего мати на войну сдала.
Шесь-то братей на лодью зашли,
побежали до моря, до Варяжского.
Нет об их ни вести, ни павести.
После-то братнева бываньица
одна я у маменьки выросла.
Наехали сваты из-за моря,
Взели меня за норвежанина,
за ласкового молодца хорошого.
Увез меня норвежин во свою землю.
Тут год-то за годом как снег идет.
Жили пожили, сына нажили.
Падут ветерочки полуденные,
побежат лодейки весновальные,
стала я мужа уговаривать:
— Поедем, норвежин, в гости к маменьке!
Навеку меня норвежанин не бранивал,
поперечного словечка не говаривал,
покрутил подстанных корабельщиков,
отворил паруса белы полотняны.
Оминули береги варяжские,
норвецка-та земля потаилася.
Студеное море на волнах стоит,
Навстречу-ту ваша лодья бежит.
Труба-та трубиг, и копье звенит.
Зарудилися[8] поддоны корабельные,
побежала кровь во сине море.
Выпили норвеги чашу смертную.
Не осталося в живых ни единого.
Нету у меня мужа милого,
нет у меня детища любимого.
Только сраму у меня много добыто,
вековечного укору будет до веку...
      Молодо-ет разбойник приужа'снулся,
      захватился за сестру, приросплакался.
      Зачал дружину роспинывать,
      не по доброму братьев побуживать:
      — Горе нам, братья разбойники!
      Гро'зна беда сотворилася!
      Страшное дело учинилося!
      Мы зятя на копья насу'нули,
      Милого племяша секли на полы,
      родну сестру обесчестили!