— Теперь я спокойна, — Конона корабельщика вся вселенна почитат.
Отец на ответ:
— Конон Иванович отменитой мастер. Только не страм ли нашей фамилии, если мой сын с топором в руках будет за гроши поденщичать, а сторонние люди его корабли станут товаром нагружать, за море отправлять да тыщи загребать. Не для того я парня от солдатчины откупил, чтобы он чернорабочим сделался.
Весной Санька приехал домой на побывку, и отец начал со старшими сыновьями советовать, как бы беспутого в купеческое дело впрячь. Те говорят:
— Сосед в Норвегу шкуну сряжат. Пошли-ко с Санькой мучки хоть немножко. Пущай на рыбу выменят. Рыба сейгод у нас будет дорога'.
Отец вызыват Саньку:
— Ты, парень, в полных годах. И красен телом, да мал делом. Пора робячьи бобушки бросить. Сосед в Норвегу похо'дит и тебя прихватит. Доверяю тебе муки двадцать кулей. Норвега промену даст рыбой. Трешшочки, па'лтасинки привезешь, этта продадим, у барыша ты в паю будешь.
Парень затужил было по мастере Кононе. Конона кто раз узнал, век почитать будет, однако и за границу попасть охота. Сошили нашему путешественнику тройку хоро'шу шевиотову, рубах накрахмалили, подорожников напекли. Спроводили.
Когда в море выбежали, на волю, на ветер, да на простор, радость Саньке припа'ла. Будто новый сделался.
Капитан дразнит:
— Пора'то весел, Саня! Обратно, ужо, плакать будешь.
И в Норве'ге все веселит, он тут сам себе барин. Бри'той да модной сходил с визитом к консулу, дале отправился в город. На уго'ре норвецка керка и там орган играт, было воскресенье. Санька зашел да и перекрестился. И кряду на него некотора прекрасна дама глаза приворотила. Народ сидят, в книжки нос улепили, а эта на парня за'рится. И Санька на ей зглян'ул, и сердце у него остановилось. Така' она, каку' ему надо. У ей все тако', как он жалат. А дума думу побиват:
— Я эту особу где-то видал?! Ейно лицо мне знакомо...
Народ из керки завыходили. Санька сзади этой барыни ступат. Она оглянулась, говорит:
— Думаю, не ру'ской ли вы?
— Руской. И вы по говори'-то ру'ска?
...И вдруг его как ударило:
— Аниса!! Я вас знаю! Вы Аниса!
Норве'жана на них запоглядывали. Санька застыдился и отстал. Однако досмотрел, что дом, куда она зашла, с магазином. Вернулся на шкуну, пал на койку, костюма не сложил. Капитан подивился:
— Саня, здоров ли?
— Болен. Влюбился.
В виде шутки помянул про свою встречу. Капитан говорит:
— А ведь я слыхал про эту особу. Взета сюда из Архангельска за старого ку'фмана. У мужи'шка-то, бывало, во всю навигацию притоп, карты, пьянство. И твоя-та красавица, сказывают, многим была на радость. Ты сходи, понюхай...
На завтра Санька таким ли щеголем ходит мимо тот дом. Из лавки и лезет пузатой старичонко, кричит;
— Ту'зи так! Заходите в мой крам!
Сапька не отказался, думат, не покажется ли она. Купчишко около юлит:
— Может в картишки перекинемся? А то... есть у меня на дому товар тебе по уму. Приди, как магазины закроют. За погляденье сто рублей.
Парню жарко стало: «Видно, капитан-то не соврал!... Не чай пить ку'фман приглашат».
На пристань прибежал, муку свою, не спросившись, не сказавшись, первому попавшему покупателю за сто рублей бросил и в потеме'нках явился к бретому старику. Тот лавку замкнул и садом провел его к себе на квартиру. Посадил в большой залы на диван, зажег ланпы, занавесил окна и позвал:
— Аниса!
Зашла в зало Санькина красавица. Разделась перед зерькалом го'ла, и старик провел ей нагу' кругом залы. Санька вскочил, как безумный, кинул сто рублей и убежал на шкуну. Там спешка — завтра плывут обратно в Русь. У Саньки ни товару, ни денег, А всю дорогу от любви плакал, не о товаре:
— Эх, Аниса, Аниса! Как ты мне на сердце села. Дома отец покричал, покричал, да и махнул рукой.
Санька эту зиму из-за прилавка не выходит, кули таскат, счета ведет. На уме-то: уважу дак в Норвегу спустят... Зимы конца не было, а весна пришла. Санька не пьет, пе ест:
— Папа, спусти в Норвегу, сейгод не подкачаю!
Отец и доверил на полтретьяста норвецких крон.
Как пьяницу на вино, так Саньку в тот дом с магазином. Товар прилюбился, дак и ум отступился. Опять старичонко его зазвал и нагу красавицу при свете ламп и свечей; показал. Она этот раз тихонько, как бы в танце по залы прошлась, против гостя приостановилась, рассмехнулась. Санька бросил старику весь бумажник и убежал на шкуну. А в бумажнике вся выручка, без мала полтысячи... И тысяча была бы, не пожалел бы для этой Анисы.
Домой приплыл, будто после запоя. Отец — ни на глаза. Всему племени бедно над злосчастным:
— Беда с Санькой! Оприко'сили, испортили его норвежана!...
В зиму мати стряхнулась было с женитьбой — на сына не худы девки зарились, да он и разговору не повел. Об Анисы пуще старого заскучал. И ото всех таит, никому не сказыват. Это тяжеле всего.
Опять весна пошла, лето и... о Норвеге заикнуться нельзя. Санька дробовку за плечо да на бор. Неделями дома нету. Обородател, похудел. Родитель только однажды ему проговорил:
— Жалко, ах как жалко, что тебя от солдатчины откупил. Люди-те при мне тебя бродягой звеличали!
День за днем, мрачно время приходит, осень, роспута. Бредет оногды Санька по набережной, а знакомой почтовой чиновник и оклика'т:
— Саня, тебе загранично письмо до востребованья есть!
Санька на почту прилетел, конверт разорвал, читат:
— Вы'знала ваше дорогое имя у пароходских. Почто сейгод не гостили? Ждала це'ло лето. Обажаю вас, Саничка, с первого згляду в керки. Я тогды тебя забыду, когды закроюцце глаза...
..........
Письма не дочитал, полетел по пароходским конторам.
— Пароходы в Норвегу еще будут?
— Завтра последней с тесом походит...
Дома матери в ноги:
— Где хошь, к утру сотенну добывай! Нать в Норвегу.
— Дитетко, не плавай! Санюшка, не теряйся!
— Маменька, напрасно... Папы скажи — уехал либо добыть, либо домой не быть...
Этот раз и Белым и Мурманским морем из-за осенних туманов долго шли.
Санька лежит в каюты, не думат ни о чем, никаких планов не строит... У норвежского берега те же дожди. Нашему путешественнику это на-руку. В воскресенье он застегнулся дождевиком, кепку на нос нахлупил, шагат в керку. У норвежан в праздник роботы не задевают, как в клуб в керку свою идут. Аниса хоть не моляша, тоже была. Санька из дверей смотрит, ждет... После пенья народ повалил. Санька в темном переходе прижал свою прекрасну даму за бок... Не охнула и не ахнула — вот сколь бабы не крепки! — только побелела, как береста, уронила сумочку, и пока Санька подымал, шепнула:
— В полночь, черным крыльцом!
О полночь он зашел во двор — ни дворника, ни собаки. Залез в сени... Кто-то его обнимат, припадат, в горницу тащит. Золото с золотом свилося, жемчужина с другою скатилась!
Санька говорит:
— Ты меня весь мой век мучила...
— Нет, ты меня мучил! Разве настояшшой мушшина так поступат? Придешь, эдаки деньги из-за меня старому чорту бросишь да издале и любуиссе!
— Я к тебе и дороги не смел прокладывать. Думал, эдака королева...
— А ты чем не король? Я отсель тебя скоро не выпущу. Согласись у мня в секрете пожить?
— Да, Аниса. Я тебя с семнадцати годов жада'л.
А о старичонке не беспокойся. Я его во свои комнаты года два не пускаю. Да он что-то стал временем будто не в полном уме. Знат деньги считат да в карты тешится.
Жирует Санька у своей преданной тайно от всех. Спит под ейным отласным одеялом. Утром кофейку попьет, книжку почитат, а там завтраки, обеды... Подружка куда пойдет, дружка на ключ закроет. Эдаким побытом зима на извод пошла.
Санька что-то невесел:
— Аниса, бесчестно мне у твоего куфмана в доме жить.
Честна жена на него с гневом:
— А я здесь не хозяйка? Я разве го'ла сюда приехала?! Мало приданого сюда привезла? Мало денег ему здесь нажила?!
— Что я спрошу тебя, Аниса, почему ты за старого пошла?
С дику, бажо'ной. Перед подружками нать было похвастаться, что муж иностранец. Вышла шутя, думала, что за Европа, что за Норвега. Дале узнала... У старика тогда шикарной ресторан был, картеж... И я главна приманка. За одно погляденье англичана деньгами, американа бральянтами платили. Пять годов я как на горячем отюге жила. Дале заскучала, домой, в Русь тошнехонько захотела.
Мужишко заметил, что я приуныла, до копеечки меня ограбил. Судей купил, в опеку меня взял, сундучишки мои к себе перенес. Ну я всегда была па это незавидна. Хватай, думаю, только меня в покое оставь... И вот ты, Санюшка, жизнь моя, явился. Я как из гроба встала...
Стариковы комнаты находились в верхнем этаже, и внизу было слыхать, как супруги бранятся по хозяйству. Какой-то раз Аниса прибежела от мужа в слезах:
— О надоело, пятаками да четвертаками у этого Кощея выманивать: на керосин и то спрашивай...
