Газетные строки… Ю. Мурин печатает одно небольшое, но, оказывается, многоважное письмо, что, однако, выявляется, если его должным образом откомментировать. Оно написано за несколько дней до 60-летия вождя. Так и подталкивает воскликнуть: подхалимское, ибо в нем и в самом деле и о юбилее, и о статье к этому юбилею. Однако почему статья закомуфлирована словом «статейка», а главное — отчего опасение, что «Правда» ее не напечатает? Нет, не втискивается Шолохов в прокрустово ложе предвзятых оценок ни былых агитпропщиков, ни нынешних политконьюнктурщиков. Уже в первой строке статьи зачин к острой схватке со Сталиным: «В 1933 году… под видом борьбы с саботажем… весь хлеб, в том числе выданный авансом, был изъят… начался голод». Это ответ письму Сталина с датой 6 мая 1933 года. Сталин в нем для начала сформулировал приговор вешенцу за политическую неразборчивость, за политический объективизм — страшное обвинение: «Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-совет. работы… Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону… Ваши письма не беллетристика, а типичная политика…» Далее приступил к жестокому уроку политграмоты — он мог стать обоснованием к пресловуто-жуткой статье «58» Уголовного кодекса (для тех, кто проходил в качестве» контрреволюционера»): «Хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили «итальянку» (саботаж)… по сути, вели «тихую войну» с Советской властью. Войну на измор…» Вот же какова юбилейная «статейка»! Но Шолохов отважен не только защитой «саботажников». Он рискнул прервать замалчивание самого по себе факта организованного из Кремля преступления — насильственный вывоз зерна, что привело к голоду (умерло несколько миллионов человек). «Правда» предостерегала таких правдолюбцев, как Шолохов: «Заявление о голодной смерти миллионов советских людей является вульгарной клеветой, грязным наветом». Но и это не вся крамола в статье. Писатель принялся критиковать-урезонивать тех, кто истово раскручивал маховик вседержавной культовой машины: «Некоторые из тех, кто привычной рукой пишет резолюции и статьи, иногда забывают, говоря о Сталине, что можно благодарить без многословия, любить без частых упоминаний и оценивать деятельность великого человека, не злоупотребляя эпитетами».
Соответственным комментарием готов оснастить и еще две статьи, посвященные Сталину. (Выделю одну их них — отклик на смерть Сталина «Прощай, отец!». Недавно читал, как ее употребили обличительным лыком в обвинительную строку против Шолохова. Но почему-то это обвинение не только совсем не вживлено в атмосферу тех траурных дней, но даже не сопоставлено со статьями, к примеру, И. Эренбурга или Л. Арагона. Отдаю должное мужеству академика А. Сахарова. Он включил в свои воспоминания письма того же траурного марта 1953: «Я под впечатлением смерти великого человека. Думаю о его человечности».)
Высоты обобщений
По первому восприятию письма с Дона в Кремль могут показаться сигналами провинциала: описаны конкретные беды и обличается местная власть, повинная в этих бедах. Впрочем, как убежден, даже такого восприятия вполне достаточно, чтобы воздать Шолохову должное, как это воздается Толстому за участие в спасении голодающих в Тульской губернии, Чехову за путешествие на каторжный Сахалин или гуманисту Короленко, который не случайно упомянут в письме Сталину от 4 апреля 1933 года в связи с очерком «В успокоенной деревне», где речь о трех доведенных до отчаяния крестьянах.
Открытия архивиста нуждаются в дополнениях биографа — уж такая общеизвестная взаимозависимость. Увы, размеры предисловия не позволяют даже и мечтать о должной полноте вживления архивных находок в биографию. Приходится избирать лишь некоторые темы и перелагать их в наикратко-пунктирном виде — подробности же в моей книге.
Неминуема первая из них — судьба коллективизируемого крестьянства. Шолохов предстает в масштабе всенародного защитника как убежденный противопоставник Сталина. Эта противопоставническая позиция выражена задолго до голодомора. 1929 год: Шолохов в письме (июнь) — «Середняк уже раздавлен. Беднота голодает…»; Сталин в докладе «Год великого перелома» (ноябрь) — «Небывалый успех в деле колхозного строительства…» Еще свидетельство — «Поднятая целина» (глава II, сцена в райкоме). Эмиссар ЦК Давыдов выслушивает наставления местного партийца: «Действуй там осторожно. Середняка ни-ни!..» Давыдов противничает. Ему в упрек: «А что скажет тогда середняк? Он скажет: «Вот она, какая Советская власть! Туда-сюда мужиком крутит». Ленин нас учил серьезно учитывать настроение крестьянства, а ты говоришь». Давыдов переходит в наступление: «Сталин, как видно, ошибся, по-твоему, а?» Ему — точнее читателям романа! — в ответ отважное перо Шолохова вывело: «При чем тут Сталин?» И еще: «За район отвечает бюро райкома, я персонально. Потрудись там, куда мы тебя посылаем, проводить нашу линию…» Теперь уже обнародовано, как Шолохов в критических оценках перегибов аграрной политики солидаризовался с расстрелянным «врагом народа», видным политическим деятелем еще ленинской школы М. И. Фрумкиным. И т. д. Откуда все эти убеждения, что сцементировались в смелые позиции? Уверен, исток от «Тихого Дона» с его неприятием неправедной политики расказачивания; напомню, что ее поддерживал Сталин.
С такими ощущениями я и воспринимаю всю переписку в пору голодомора и коллективизации. Казалось бы, ничего об ответственности Центра, но вдруг — а вдруг ли?! — в письмах фамилии председателя СНК Молотова и председателя ВЦИК Калинина. Или рассказывает Сталину, автору Закона, что горько назван в народе «Законом о трех колосках», как колхозники пренебрегали им, суровейше карающего — вплоть до смертной казни! — за кражу даже небольшой толики зерна. Здесь, к примеру, в письме 1932 года нет видимых обобщений — зато в «Они сражались за родину» обличал этот Закон за неоправданную жестокость.
Продолжу тему противопоставничества писателя и вождя: оценки репрессий. XVIII партсъезд (1939 г.). Сталин в докладе говорит об интеллигенции, оправдывая ее изничтожение: «Интеллигенция в целом кормилась у имущих классов и обслуживала их. Понятно поэтому то недоверие, переходящее нередко в ненависть, которые питали к ней революционные элементы нашей страны, и прежде всего рабочие». Кормилась… недоверие… ненависть… Шолохов в речи: «Есть еще одна категория писателей, которых «награждали» ссылками в Сибирь и изгнанием, их привязывали к позорным столбам, их отдавали в солдаты, на них давили всей тупой мощью государства, наконец, попросту их убивали руками хлыщей-офицеров. А у нас этих писателей-классиков чтут и любят всем сердцем…» Чтут… любят…
Еще тема — партия и литература. В материалах, которые вызволил из небытия Ю. Мурин, не раз о том, как трудно работалось писателю, как издевались над ним, стремясь обратить в официальную веру. Шолохов велик не только тем, что сопротивлялся попыткам карежить романы. Он находил мужество, чтобы обличать сам по себе партлитпроизвол, — отмечу, что начинал это еще при жизни Сталина. Статья «За честную работу писателя и критика» (1934 г.) — сколько же в ней крамолы! В канун I съезда писателей объявил о неприятии зарождающегося «литвождизма» и осудил порядки, когда «ничтоже сумняшися» объявляют романы «лит. вождей» «монументальными памятниками нашей великой революционной эпохи». Он предостерегал апологетов соцреализма: «Плох был бы тот писатель, который приукрашивал бы действительность в прямой ущерб правде…» Свое сопротивление многим официальным установкам не прекратил с приходом к власти новых правителей — Хрущева и Брежнева. Напомню о его речах 1954 года на писательском и на партийном съездах. Потребовал покончить со сталинщиной в своем профессиональном цехе — навязывание «актуальных» тем, «властолюбие», «администрирование»…
Еретиком оставался до конца жизни. Упомяну, как он, страдающий от смертных болезней и травимый очередной волной обвинений в плагиате при пассивности властей державных и писательских, надиктовывал младшему сыну едва ли не политическое завещание. Сформулировал свое видение причин, что привели к культу личности. Высказывал убеждения, что в сущности гражданская война никогда и не прекращалась. Протестовал против попыток прервать связь поколений. Защищал Мелехова от обвинений, что он «отщепенец» и «враг», отстаивая тем самым право человека искать Правду…
Был ли любимцем?
Сам факт того, что Сталин не пресек переписку, иные свидетельства общений, нередко с проявлениями заботы и внимания (помог Дону хлебом в голодомор, разрешил печатать два романа, спас от ареста), могут породить впечатление о доброжелательном отношении Сталина к Шолохову. Убежден в другом: то был во всем политический расчет! Далее некоторые примеры.
