— Ты не подготовлен для такого испытания, — убеждала она. — Ты еще ни одного дня не прожил самостоятельно. Ты погибнешь там.
— Не пропаду. Нас двое, — тихо сказал Мансур.
— И спутник твой столь же легкомыслен, как и ты?
— Нет, — умнее и опытнее меня.
— Хорошо, если умнее. Но что вы оба знаете о Севере? Что вас ожидает?
— Мой спутник [7] уже работает там.
— Кем же?
— Врачом.
Вдруг Мадина-ханум, осененная догадкой, с ужасом спросила:
— Да спутник-то твой… не женщина ли?!
Мансур утвердительно кивнул. Мадина-ханум так и села на стул, хлопнув себя руками по коленям.
— Вот глупец, вот простак! Ведь ей, наверно, нужен муж, вот она и хочет обкрутить тебя.
У Мансура еще не возникло серьезное желание посмотреть на Ильмиру как на женщину, он полагал, что видит в ней только друга, поэтому слова матери рассердили его. Однако из врожденного чувства уважения к дау-ани он не стал спорить, только сказал:
— Не думаю. Она не такая.
— Да разве ты сумеешь распознать женскую хитрость… Растили, заботились — и вот благодарность!
— Подожди, родная, — мягко сказал Абузар Гиреевич и, сделав знак Мансуру, увел его к себе в кабинет, закрыл дверь.
— Садись, — приказал он, подвинув стул, и сам сел напротив. — Давай поговорим как мужчина с мужчиной, Мансур. Твоя мать права. Ты ведь внутренне не готов к этому ответственному шагу в жизни. Верно?
— Не знаю, — честно признался Мансур. — Я еще не проверял свои силы, дау-ати. Вот и хочу испытать. Рано или поздно надо сделать это.
— Верно, совершенно верно. Человек должен знать меру своих сил. Молодому врачу полезно поработать в клинике. И если бы ты действовал лишь с этой целью, я не возражал бы. Но ты, Мансур, пускаешься в дальний жизненный путь, следуя за случайно встретившейся женщиной. Вот это я не могу одобрить!
— Это не совсем так, дау-ати. Я не первый день знаю ее.
— Она окончила наш институт?
— Нет, московский.
Профессор задумался.
— Ты ее любишь? — спросил он, посмотрев прямо в глаза юноше.
Мансур спокойно покачал головой.
— Она для меня прежде всего верный товарищ, спутник.
— В твоем возрасте, Мансур, человек не может уйти от естественных чувств и желаний. Я не хочу вмешиваться в твои личные дела… Но у меня есть один вопрос: какие у вас отношения с Гульшагидой?
— Никаких, — ответил Мансур, но сердце его екнуло и на лице выступила краска. — То есть — были… мы встречались… Но теперь…
— Гм… — пробурчал профессор, покачав головой. — Может быть, мы поговорим завтра? Сегодня ты слишком разволновался. И мне, и твоей матери тоже надо собраться с мыслями.
— Утром я должен уехать, дау-ати.
— Так спешно?
— Да, уже куплены билеты на самолет.
— А как отнеслись к этому в Министерстве здравоохранения? Им ведь не безразлично, где будет работать молодой врач.
— Обо всем уже договорились. Есть приказ.
— Значит, ты не вчера надумал поехать? Почему же не сказал нам, не посоветовался?
— Не хотелось беспокоить раньше времени.
— Гм… В таком случае, — профессор встал и развел руками, — нам уже нечего сказать. — Абузар Гиреевич переложил на столе книги с одного места на другое, затем сделал по тесному кабинету два шага вперед, два назад. — Ты не сказал нам даже имени этой девушки, не показал нам ее. Как же это получается, Мансур?
— Ее зовут Ильмира. Но она не хочет встречи с вами.
— Почему?
— Вы ее обидели.
— Я? Значит, я ее знаю? Чем же я ее обидел?
— Вы не пожелали присмотреться к ней на экзаменах, сказали, что из нее никогда не получится врач.
— И тогда она поехала сдавать в Москву?
— Она настойчива.
Абузар Гиреевич постучал пальцами по столу. Затем откинулся к спинке стула и, глядя куда-то вверх, проговорил:
— Возможно, что и был такой случай. Я считаю, что в медицину должны приходить по призванию, только одаренные работники, энтузиасты… Не исключено, что в отдельных случаях по отношению к тем или другим людям я бываю несправедлив. Я несвятой. Если осознаю, что ошибся, не посчитаю для себя зазорным извиниться.
Мансур поднял голову и впервые за время этой беседы прямо взглянул на отца.
— Нет, нет! Она не пойдет на это. Возможно, она хочет на деле доказать, как вы ошиблись. Признайте за ней это право.
— Постой, — торопливо сказал профессор. — Возможно, ты хочешь загладить зло, которое я невольно причинил этой девушке?
— Нет, дау-ати, я думаю, каждый отвечает только за себя.
Север встретил их злыми нескончаемыми метелями, сбивающими с ног ветрами, долгими, не знающими просвета ночами и… грандиозными стройками, преобразующими этот очень суровый край. Но Мансур был невесел. Необычайная радость, душевный подъем Ильмиры, вернувшейся в знакомый край, не улучшили его настроения. То и дело вспоминалась Гульшагида. Каждый раз, когда Мансур вспоминал о ней, в душе его возникало сложное чувство грусти, раскаяния, тоски.
Нельзя сказать, чтобы Мансур бездельничал. Вместе с Ильмирой он работал в больнице. Дела хватало. Приходилось по срочным вызовам бывать на стройках, на стойбищах кочевников: то несчастный случай на производстве, то острое заболевание. Суровая северная стихия не баловала людей. Врач был нужен всюду. Зачастую требовалось преодолеть огромное расстояние, чтобы, добраться к. больному. Оленья упряжка, а то и самолет служили средствами передвижения. В пути врача подстерегали нешуточные опасности, особенно когда начинала бушевать непогода. Мансур закалялся, иногда бравировал ненужной смелостью.
Однажды дело чуть не кончилось бедой. Это случилось вскоре после приезда на Север. Мансур стоял у замерзшего окна. На улице, в кромешной тьме, бесилась метель. Казалось, какие-то существа с воем и свистом проносились стаями мимо окна. Порой начинали реветь, стучать, словно требуя пустить их в дом. В эти минуты тоска по родному краю особенно сильно сдавливала сердце.
В соседней комнате — Ильмира.
Но Мансур не переставал дичиться ее. Что-то мешало ему быть простым и доверчивым с ней. Сложность их отношений заключалась еще и в том, что Ильмира держалась осторожно, избегала женского кокетства. Ведь Мансур мог сразу же отвернуться от нее. У Ильмиры достаточно было ума, чтобы держаться в известных рамках. Она терпеливо ждала, пока Мансур привыкнет к ней.
Мансуру захотелось пойти куда-нибудь на люди — в кино или клуб, побыть в какой-либо интересной компании. Не долго думая, он надел шубу и шапку-ушанку, вышел на крыльцо. В тихие вечера отсюда хорошо были видны сияющие огни стройки, а сегодня — ни одной лампочки! В двух шагах ничего не разберешь.
Только вихрится снег, свистит ветер да нависла вокруг жуткая, непроницаемая мгла. Мансур невольно сделал шаг назад. Казалось, вот сейчас ветер подхватит его, сожмет в своих холодных объятиях и, злобно воя, как шурале, унесет неведомо куда.
Мансур долго наблюдал за этой взбесившейся стихией. Чувство страха, охватившее его в первые минуты, прошло. В душе родилось неизведанное чувство: захотелось с неудержимым, яростным торжеством закричать кому-то «Ого-го-го!!! Ты вызываешь меня на бой? Что ж, я готов!»
И он сошел с крыльца. Но уже через несколько шагов перестал видеть дом и потерял направление. Закрыв лицо рукавицей, он сделал было еще несколько шагов, но ветер сбил его с ног. Нет, он не позволит восторжествовать злому врагу! В каких-нибудь ста шагах больница, чуть подальше — корпуса строящегося гигантского завода. Чего бояться? Но ветер прижал его к какому-то забору. Холод уже начал ощупывать тело ледяными пальцами. Мансур понял всем существом — ему ни в коем случае нельзя отрываться от забора. А то замерзнешь, погибнешь. Цепляясь за изгородь, шаг за шагом продвигался вперед, нащупывая вход в дом.
Он с головы до ног был засыпан снегом, когда на крыльце его встретила крайне встревоженная, с фонарем в руках, одетая в доху Ильмира.
— Ты с ума сошел! — испуганно закричала она. — Разве можно выходить из дома в такой буран! Это тебе не улица Баумана в Казани. Смотри, у тебя побелели нос и щеки. Отморозил ведь!
Тут же, на крыльце, они оба долго оттирали снегом обмороженное лицо Мансура. Наконец, усталые, зашли в комнату. Мансур почувствовал, что у него горят щеки и нос. Потом к нему вернулось прежнее странное чувство озорства, бесшабашности, желание повеселиться.
— А ведь здесь хорошо! — воскликнул он и в первый раз со дня отъезда из Казани широко улыбнулся. Затем включил радиолу и подошел к притихшей Ильмире. — Давай потанцуем, Ильмирочка!
И они, даже не сняв верхнюю тяжелую одежду, принялись танцевать.
А наутро поступила радиограмма. Несчастный случай, Прочно требуется хирург.
