Синева густела высоко в небе. Над линией дальних гор тянулась робкая зеленоватая проталинка. Понизу, среди полян, кустов, редколесья стелился мутноватый полусвет, в котором ничего на выделялось, кроме черемухи. Чем больше вглядывался в нее, тем сильнее белела она в серой сумети. Мягкая, матовая. Ее отводило назад, к лесной полосе и бросало к поезду, к вагону. Она заполняла дверной проем. Хотелось шагнуть к ней и, держась одной рукой за поручень, другой потянуться и поймать горсть сыпучих цветков. Черемуха напитана росой, и ладонь была бы мокрой, с налипшими белыми звездочками.
Черемуху словно сгребало в ворох, а потом, как подрубленную, бросало на землю, рассыпая по овражкам и смешивая с туманцем. Она снова вырастала, тянулась к небу, кидая гроздья по ветру. И тогда напоминала гибкую танцовщицу, которая, качнув плечом и мотнув головой, откидывала волосы — вон какая она, молодая да красивая!
Глянул вдоль вагонов. Черемуха течет плавно, расступаясь перед поездом.
Окунаюсь в белое половодье. Почему раньше, когда строили дорогу, не замечал черемухи? Запоздало думаю о том, как хорошо было бы нарвать букетик, поставить в стеклянную банку у окна внутри вагончика… Может, недосуг было строителям отвлекаться, может, впервые она распустилась на трассе так щедро? Жаль, что многие не увидят это безбрежное белоцветье. Едем по участку, который с трудом вырывали у болот и рек. Черемуха усыпает собой трассу, стелет под колеса поклоны.
Эх, Евгений Михайлович, пожал бы я вам руку и сказал:
— Для вас расцвела черемуха!
Сама природа приготовила строителям букет благодарности: спасибо за труд!
Лес по бокам сузился, почернел. Черемуха поредела. Ее поглотила синева. Дохнуло сыростью, запахом мокрого речного песка и сосновой древесины.
Поморгали тенью железные вертикалины. Прогрохотал мост. Проехали реку Инзер. Знаменитый своим упрямством мост. Долго мучались с ним, но обуздали. Загадки мостовикам подбрасывали грунты трассы. Для опор долго не могли найти твердое основание. То глина, то песок, то валуны, то скала — слоистый пирог с жидкой начинкой. Чуть сдвинь и разъедется. Мост этот помечен у меня в блокноте такой записью: «121 км. Мучают опоры. В котлован просачивается вода. Всю реку не откачаешь».
Впереди, у гор, еще такой же мост через Инзер. И за тоннелем тоже, и дальше идут они стройной вереницей.
Скоро въедем в горы. Они поднимут вокруг темноту, опустив поезд в колодец ущелья. Горы будут застилать рассвет, упрячут его надолго. Едем к рассвету, а словно в ночь.
Я закрыл дверь и зашел в вагон. В тепло и тишину просочились струйки черемухи, словно кто прошел с большим букетом, оставив за собой стойкий нежный запах.
2Александров в работе легок, быстр. Силенка нагулена, голос звонкий. Ничего лишнего. Ни разговоров, ни суеты. Все предусмотрено заранее. Зря не улыбнется. Пустяк не вызовет у него улыбки, не привлечет внимания. Целиком отдает себя работе. Когда нагнется над рельсом и «стрельнет» взглядом вдоль него — ровно ли выправили? — даже очки наденет. Посмотришь, впрямь, профессор. Идет по шпалам, каждый метр оглядит, проверит.
Рельсы в струнку вытянулись, замерена высота и расстояние между рельсами: можно расслабиться чуть-чуть, перекур объявить, с людьми поговорить.
Иной во время работы может, скажем, на интервью с корреспондентом отвлечься. Александров — нет, не подойди. Как локомотив пройдет рядышком, да еще плечом заденет: не мешай, друг!
Иной может от первого шутливого слова, от улыбки чужой повеселеть. Весь нараспашку, свой человек, открытый и добрый. Александров откроется не сразу, не вдруг. Подержит еще тебя на расстоянии, словно испытает: а что ты сам-то за человек, чего стоишь-то? Взгляд сосредоточенный, умный. Все видит бригадир, все понимает. А на вид — молод. Лицо гладкое, светлое. Загар ровный, полевой. Посмотришь, идет невысокого роста парень. Коренаст, плотен. Прочно сбит. Лоб заметно выделяется, как у большеголовых мальчишек. Про таких говорят: «Ума палата». Короткая русая челочка зачесана набок, на старинный манер.
Не всем, конечно, нравилась строгость бригадира. А те, кто привыкали к его высокой требовательности, становились костяком бригады. Ведь «дядя Женя» и добрым бывал. Тяжело было нерадивым. «Пришил неправильно подкладку, плохо болт затянул — заставляю немедленно переделать. Качество — всему голова», — говорил Евгений Михайлович. Да, нелегко было в бригаде «Рокоссовского» (так в шутку окрестили однажды бригаду Александрова).
3Читаю письмо Евгения Михайловича, в котором он делится своими воспоминаниями.
«Начало Великой Отечественной войны застало нашу семью в Белоруссии. Отец работал в партийных органах и ушел в армию. Он погиб на Волховском фронте в декабре 1942 года. Это был добрый к нам, детям, человек. Он очень любил нас. Ведь мы, я и сестра, потеряли мать, которая умерла в 1935 году. С нами жила бабушка, ей выпала нелегкая женская доля заботы о нас. 14 августа 1941 года последняя воинская часть, отступавшая через наше село, забрала меня с сестрой. На станции Сураж Брянской области передали нас в эшелон, который направлялся в тыл. Целый месяц эшелон шел до Оренбурга. В дороге часто попадали под бомбежку…»
ДИАЛОГ О БЕЗОТКАЗНОСТИ.
— Ваш характер?
— Твердый. Принципиальный.
— Ваш принцип?
— Знать свое дело до мельчайших тонкостей.
— Ваша задача?
— Научить этому каждого человека в бригаде.
— Ваш стиль?
— Предельная требовательность.
— Стиль работы бригады?
— Работать качественно, не возвращаться назад.
— Особенности?
— Часто приходится переделывать «чужую» работу.
Такой диалог вели мы с Евгением Михайловичем перед пуском магистрали. Ехали в кабине «Аэски»— самоходного бригадного вагончика — в Карламан. Бригада работала на железнодорожном переезде в Ирныкшах. И как в насмешку — выполняла именно «чужую» работу. Одна из организаций стройки оставила недоделки. Летом-то легко можно было все сделать. А тянули-тянули и до зимы оставили. Сами спокойненько свернулись и уехали, расхлебывать это дело пришлось строительно-монтажному поезду 340. Бригаде Александрова. Но за какие грехи? За какие грехи долбили мерзлую землю под кабель? Да еще на тридцатиградусном морозе. На хватком, остром, как стальная струна, ветру. Ломами долбили и киркой, по старинке, при нашей-то технике!
— Мне говорили, что ваша бригада «безотказная».
— Безотказная…
Александров долго молчал, глядел на вечерний сумрачный снег. Потом тихо сказал:
— Безотказность бывает разная, иногда она — во вред делу, как панибратство, халатность в работе.
«Учиться в первую военную зиму не пришлось, а в 1942 году уже работал в поле. Мне не было тогда еще и 11 лет. Мы жили с сестрой в колхозе. В конце 1942 года меня определили в детский дом. Пришлось побывать в нескольких детских домах. Условия в них были разные. Приходилось из некоторых «бегать». Но снова туда попадал… Дважды устраивался на работу, прибавляя себе 3–4 года…»
МОНОЛОГ О ВОПРОСЕ ВЕКА.
Александров с дотошностью гнет свое — чтоб любую работу сделать точно и прочно. Он-то гнет, а почему другие не гнут? Или гнут, но в другую сторону? Вот вам вопросик! Вопрос, можно сказать, века! Безотказность одних часто воспитывает халатность в других. Противоречие? Диалектическое? Или разгильдяйское? Как балансирование на рельсе. Игра в прятки. Честно? Нет. Ущерб для дела? Еще какой! Нужно быть резким и бескомпромиссным? Нужно! Только вот что смущает. Как бы это поточнее… Вот ведь, работать бы да работать. А тут… надо бороться. Самому, и бригаду к этому приучать. Тратить силы, время и нервы. Бригадир-то и так не кулик в своем болоте. А когда он коммунист — тут для активности поле пошире, весь поезд в его орбите и трест с главком в придачу! Широкий замах, да? Попробуйте бороться, хватит ли силенок?
— А у вас, Евгений Михайлович, хватает?
Молчит бригадир. Может, из скромности. Что хвалить себя? Может, от дум глубоких. Более важных: сил-то хватает, но их можно с пользой направить на другое, на рельсы, на земляное полотно, на «ось».
«Летом 1947 года (мне было уже 15 лет) в Ленинграде я встретил очень хорошего человека. Это был Иван Иванович Беляев. Он и помог мне устроиться на учебу в железнодорожное училище № 1 г. Ленинграда. Трудовая книжка, с которой я и сейчас работаю, ведет мой стаж с того времени, с 1 сентября 1947 года…»
МОНОЛОГ О «ЛОВКИХ» ЛЮДЯХ.
У нас есть люди, которые могут ускользнуть от ответственности, верткие люди, и ведь тысячу причин выставят, чтобы отфутболить свою ошибку. А потом опять допускают ее и опять: мы не виноваты.
«О Карламане узнал из газет. Приехал, посмотрел — не понравилось. Деревня. Грязь по колено. Не представлял полностью, что это будет… Жил с семьей тогда в Сызрани. Жена тоже работала путейцем, дети учились. Через месяц все-таки потянуло на новую дорогу, и я опять приехал в Карламан… Подал прорабу Байгозину направление отдела кадров, где было сказано, что «Александров Е.М., монтер пути… направляется в ваше распоряжение». Тот удивился и только спросил: «Бригадиром работал?». Говорю: «Да». Он сказал: «Вон твоя бригада — принимай! Старого бригадира снимаю!» Подошел к бригаде. Сидят. Курят. Спрашиваю: «Сколько метров пути в день шьете?». Отвечают: «Двадцать пять метров». Представился. Поднял. И стали работать. Бригаду дали мне самую запущенную, отстающую. В нее направляли даже из других бригад самых недисциплинированных и нерадивых… Уже на другой день зашили 150 метров. А через месяц заняли первое место по поезду…».
