«О Карламане узнал из газет. Приехал, посмотрел — не понравилось. Деревня. Грязь по колено. Не представлял полностью, что это будет… Жил с семьей тогда в Сызрани. Жена тоже работала путейцем, дети учились. Через месяц все-таки потянуло на новую дорогу, и я опять приехал в Карламан… Подал прорабу Байгозину направление отдела кадров, где было сказано, что «Александров Е.М., монтер пути… направляется в ваше распоряжение». Тот удивился и только спросил: «Бригадиром работал?». Говорю: «Да». Он сказал: «Вон твоя бригада — принимай! Старого бригадира снимаю!» Подошел к бригаде. Сидят. Курят. Спрашиваю: «Сколько метров пути в день шьете?». Отвечают: «Двадцать пять метров». Представился. Поднял. И стали работать. Бригаду дали мне самую запущенную, отстающую. В нее направляли даже из других бригад самых недисциплинированных и нерадивых… Уже на другой день зашили 150 метров. А через месяц заняли первое место по поезду…».
Ошибки могут быть. Не все учтешь. Но ошибки должны превращаться в коллективный опыт. Опыт — передаваться по традиции. От бригады к бригаде, от СМП к СМП, от треста к тресту.
Трудности никогда не исчезнут. Их бояться не надо. Но тут есть лазейка для ловкачей и любителей пошуметь: споткнулись о первое препятствие и вот тебе — мировая проблема! Ловкачей порой не сразу и раскусишь. Маскировочные халаты у них добротные. Против ловкачей можно только опыт и знания применить. Многим пришлось на стуле поелозить от правды, высказанной Александровым. Веская она, его правда, ясная, как стеклышко, хоть и горькая подчас. И возразить нечем. Помолчишь, а в душе-то спасибо скажешь ему. Бригадир, а в деле иному инженеру нос утрет. А как же иначе, если прав Евгений Михайлович?
«На первых порах большую помощь оказал мне прораб Байгозин. Да и сейчас — тоже «С первых дней мне было оказано полное доверие. Юра молодой человек, но деловые качества его высоки. Также полное доверие я имел со стороны Л. В. Изгородина. Поэтому я быстро вошел в новый коллектив, стал в нем нужным и своим…»
4Монтер пути и рабкор Алексей Степанович Зуев так сказал об Александрове Евгении Михайловиче:
— Александров путеец золотой! Если брать производство. Мастер своего дела. Рабочих не обидит. Материально не обидит. Но требует строго.
— А если брать духовную сторону?
— Тут у каждого свой недостаток есть.
— А у Александрова — какой?
— Вспыльчив!.. Я тоже почти такой же.
ДИАЛОГ О СЛАВЕ.
Спросил я Евгения Михайловича перед пуском железной Дороги:
— О чем вы думаете, когда едете по «своим» рельсам, которые уже начали служить людям?
Евгений Михайлович помедлил с ответом, потом сказал:
— О славе.
Гляжу в глаза Александрова, стараясь понять: что за этим словом скрывается. Может, дрогнет на губах улыбка. Нет, не дрогнула. И взгляд спокойный и серьезный. Уходящий в неведомые глубины, в больное для него прошлое.
Спрашиваю:
— О своей… славе?
Усмехнулся.
— Нет. Мне чужая слава покоя не дает…
— Чья, если не секрет?
— Слава… бракоделов, о которых вы писали раньше, как о… героях…
Пришла пора и мне поелозить на сидении? Спасибо за откровенность, Евгений Михайлович! Но диалог не окончен.
Александров ворохнул прошлое. Что запомнилось? Не только первые костыли и стрелки, первые метры пути. С интересом приглядывался тогда к людям. Много молодежи. Хорошие ребята и девчата. Но опыта у многих маловато. Учить бы их, натаскивать с первых дней. Среди бригадиров тоже мастеров своего дела не густо. А один сразу же гоношиться стал. Его учить нечего, он все знает, все умеет. Я же, говорит Александров, усомнился: по хватке вижу — слабак мужик. Разговорились как-то. Спрашиваю его:
— Какой у тебя разряд?
— Четвертый!
И с такой гордостью, с гонорком, ну, впрямь мастак великий! Конечно, среди новичков это звучит, четвертый-то разряд. Высокий в общем-то. Ведь у многих вторые разряды. Да и то не сразу дадут. Еще в учениках походят, мозоли понатрут как следует. Может, и меня, говорит Александров, принял за пацана. Рост небольшой. Голос звонкий. Может, удивлялся, как это такого бригадиром поставили. И сам спрашивает:
— У тебя-то какой разряд?
Говорю тихо, как бы между прочим:
— Шестой…
Ничего бригадир с четвертым разрядом не сказал. Ушел. Ситуация не из легких. Ему ее пережить надо. А может, обдумать как свою «биографию» вперед подтолкнуть.
— Вы не сработались?
— Нет, почему же. Он в гору пошел. Но и мы были не на последнем месте.
Гремел бригадир с четвертым разрядом. Бригада его гнала звенья. Гнала километры. Первое место и переходящее Красное знамя, казалось, навечно закрепились в его бригаде. Фотографы, корреспонденты. Радио. Телевидение. Все работало на ее славу.
Однажды бригаду Александрова перевели со станции Карламан на балластировку пути, на участок, где прошла знаменитая бригада. И сразу обнаружился брак предшественников. Вместо отделочной работы пришлось заниматься капитальным ремонтом: вытаскивать и снова забивать костыли, накладки переставлять, рельсы передвигать, шпалы недостающие добавлять. То есть делать не свое дело. Деньги за эту работу государство заплатило. Значит: или работай бесплатно, или залезай повторно в государственный карман. Тоже ситуация не из легких. А что делать? Залезли! Знаем, что воруем, а берем.
Итак, у той бригады «туфта» вышла, то есть пустой труд. Из-за чего? Слишком рьяно к знаменам тянулись. План хотели налегке выполнить и перевыполнить. А не слишком ли дешево знамена-то даются? Александров вывел «героев» на чистую воду, но слава той бригады была так велика, что тревожный голос Александрова потонул в ней бесследно. Слава делала свое дело. Недоброе, злое. «И печать этому помогла!» — упрекнул меня Евгений Михайлович. Казалось, никакая теперь сила не могла повернуть славу вспять. Я стал возражать: печать отражала реальное положение вещей, то есть соревнования. Цифры, проценты давали службы СМП. Итоги подводил коллектив, штаб стройки — серьезные, взрослые люди. Редакция газеты не может знать технологические тонкости и подменять ОТК. Александров сказал: должна! Печать была-де пропагандистом формального соревнования, хвалила за вал, а не за качество. Где же организаторские функции печати? Печать могла бы заглянуть в корень проблемы, пойти против общего ошибочного течения, а не поощрять его бег. Ведь сколько угодно таких примеров в истории печати, когда она разрушала рутину и инерцию. Хоть в промышленности, хоть в сельском хозяйстве. По выступлениям журналистов даже решения правительственные принимались, ибо печать — разведка нового. А тут задача была куда меньшего масштаба. Надо было прийти и сказать: товарищи дорогие, что вы делаете? А ну-ка давайте сюда знамена! И ударить как следует по организаторам такого дутого соревнования. И по бракоделам тоже. Нет, не ударили. И знамена не отобрали. Инерция сильнее оказалась.
Честно говоря, Александров был прав. Но правота его стала очевидной лишь спустя несколько лет. Время было судьей. Но все же…
Все же я взял «бракоделов» под защиту. В блокноте у меня есть такая запись: «Земляные работы от Карламана до станции Архангельской фактически закончены. Но качество плохое. Не спланированы кюветы. Остается много заболоченных участков. За Архангельском перебрали 1,5 километра пути. Причина? «Утонули» рельсы. Почему? Вынуждены были для броска (для плана СМП) вести укладку по неподготовленному земляному полотну».
Значит, говорю Евгению Михайловичу, «броски» планировались и поощрялись сверху, ибо положение было безвыходное. Это, конечно, неправильно. Печать об этом как раз много писала. Что же в такой ситуации делать бедному бригадиру? Александров был непреклонен: «Совесть иметь! Партийную совесть — тем более!». Вот он, Александров, никогда, ни при каких ситуациях не шел на обманные «броски», а если они, броски, и были, то всегда с отличным результатом. С чистой совестью выходил из них.
Говорю Александрову, что я симпатизировал тогда знаменитому бригадиру и его бригаде. Там были настоящие люди, не покинувшие стройку в самые трудные дни. Да и бригадир немало сделал для стройки, был такой же беспокойный, как Александров. Помню, как он тормошил штаб стройки, руководство поезда и обкома комсомола, когда внезапно кончились рельсы, и его бригада простаивала. Не только о славе — о людях своих, о плане беспокоился. Прогульщикам спуску не давал. Смело, принципиально, как и Александров, ставил все наболевшие вопросы на профсоюзных и партийных собраниях, на которых и мне, кстати, приходилось присутствовать. Объективно — мог он вызвать симпатии? Александров молчит. Говорю, да и вообще, казалось мне, что человек он был хороший. Отзывчивый. Трудолюбивый. Что толку, говорит Александров, если хороший человек — никудышный специалист. Должно быть все взаимосвязано. В противном случае для производства важнее «хороший специалист». Нет, сказал Евгений Михайлович, человек был не на своем месте. А слава вскружила голову. Заменила знания и опыт, замазала недостатки и промахи. А он примирился. Глаза закрыл на правду. В этом его вина.
