– И чересчур нахальный.
– Я так скажу, сынок. Как понимаю. Человек животным родится. Зверем неразумным. А уж потом из него человека люди делают. Каким сделают, таким и будет. А зверь и добрым, и злым бывает, каким его бог задумал…
– Вы имеете в виду генетику…
– Я уж не знаю, как там по-научному… Я вот за коровами своими все гляжу. Сколько у меня коров-то за жизнь перебывало… Маруська первая была… В двадцать седьмом. Больше всех ее любила. Сколько уж годков протекло, а все как перед глазами… Задрали мою Марусеньку волки в лесу… Царство ей небесное… Больно уж ласковая была. Войдешь к ней в закуток, а она все лижет тебя, лижет да в лицо норовит лизнуть. Прочие-то не такие добрые были… Были и добрые, конечно, но не такие… А были злющие. Уж ей и корм получше, и водичку потеплее, и маслицем вымя кажный раз мажешь, а все равно… Некоторые так нарочно молоко не отдавали… Одна была, так вообще всех подряд ненавидела. Подойдешь к ней, а она вся подожмется, глаз навострит… Ну, а лаской-то все равно возьмешь… Ну, а кого и не лаской. Это смотря какой характер. Другой строгость, например, нужна…
– Так сказать, внесение мутаций в принцип наследственности.
– Я к чему речь веду. Так вот и человек родится, по моему темному, неграмотному разумению, наполовину добрым, наполовину злым… И, значит, в чьи руки попадет. В злые руки – значит, злым вырастет, в добрые – добрым. А ежели ни то ни се, то это уж как повезет тому человеку… Твой хлопчик – вы уж извините меня, старую, что я на «ты», у нас тут все запросто, попривыкли к большому начальству – он как звереныш несмышленый… Я так понимаю, что вы не зря его в лес привезли, букашек разных, зверьев показать. По нему видно, что в настоящем лесу не был он.
– С садиком в лагерь выезжали.
– Ну то с садиком… Я знаю, видела. К нам анадысь такой садик приезжал, неподалеку они жили. Нагляделась я на них. Встают поздно. Солнце уж чуть не на полдень, а они только-только глаза продирают. Что увидишь? Травка уж вся пообсохла, букашки в норки попрятались, зверье в тень позабиралось. Позавтракают и давай песни разучивать да строем ходить. Что, в городе нельзя песни учить да маршировать? А как они на речке купалися – удивление одно. Пятнадцать минут, ей-богу, не больше. И то начальница ихняя все поторапливает, быстрей да быстрей, боится, значит. И мокренькие строем назад. И опять, бедолажки, до вечера книжки свои читают да соревнования разные устраивают, как будто и не в лесу находятся, а на стадионе каком.
Во дворе показался возбужденный Рис и еще издали закричал:
– Пап! Пап! Иди скорей! Там какие-то штуки. Вроде бы коровы, но не коровы. Хвостов нет, а рога как кусты! Пап, я таких по телику видел, забыл, как называются. Пап, ну скорее же, а то они убегут куда-нибудь. Ну и штуки, я тебе скажу.
– Сходите, сынок, сходите, – Анна Васильевна погладила по голове моего сына. – Это лоси, сынок. Они живут в нашем лесу. У нас и бобры есть. Ты видел когда-нибудь бобров?
– Видел бобровый воротник. У мамы есть.
– Ну то воротник… Воротники не плавают.
– А разве они плавают… эти самые?.. – удивился Рис.
– Еще как, сынок… Они и деревья режут, запруды делают, а когда вода набежит, на глубине себе дома строят.
– Ну? – не поверил Рис.
– Ей-богу! – поклялась Анна Васильевна.
– Чем же они деревья режут? – спросил Рис недоверчиво. – Пилы, что ли, у них есть?
– Зубами, сынок. Зубами.
– Да будет вам! – махнул рукой Рис. – Пошли, пап, а то эти штуки… лоси… убегут еще…
– Никуда они, сынок, не убегут. Больные они. Их доктор лечит.
– Айболит, что ли? – опять удивился мой сын. – Неужели у вас и Айболит есть?
Мы вышли со двора на улицу. Собственно говоря, никакой улицы не было. Ее заменяла заросшая травой поляна, пересеченная песчаной колеей. По этой колее кордон сообщался с внешним миром.
– Где же лоси? – спросил я.
– Вон там, – показал Рис.
– Ого, уже куда успел сгонять.
Сын взялся за мой палец, и мы пошли.
– Черт знает что такое, – бормотал себе под нос Рис. – Ну и в местечко мы забрались. Живые лоси, бобровые воротники плавают и даже доктор Айболит. Надо же – достали себе настоящего доктора Айболита! Черт знает что!
– Прекрати ругаться.
Мы пересекли поляну с густой, зеленой, словно не настоящей, а из цветного кинофильма травой, перебрались через глубокую, разбитую машинами колею, прошли под двумя гигантскими вековыми елями, под которыми царил мрак и было сыро, как на болоте, и очутились перед загородкой из двух рядов березовых слег.
За оградой находились три грустных лося, грустная пегая лошадь и озабоченная собака, которая как заводная бегала вдоль загородки, очевидно охраняя своих друзей от каких-то невидимых врагов. При виде нас она остановилась и подозрительно стала смотреть в нашу сторону. «Ага, – говорила она всем своим видом. – Я так и знала, что вы появитесь». Однако залаять собака не решалась, выжидала, что мы предпримем.
– Вон они! Вон! – закричал Рис. – Пап, смотри, какие они ненормальные! Рога как кусты! А у третьего рог почему-то нет!
– Это лосиха. У лосих рогов не бывает.
– Почему?
– Ну… самки всегда… нежнее, чем самцы…
– Странно, у одного есть рога, а у другого нет. Один самец, другой самка. Это в смысле один мужчина, а другой женщина?
– Что-то в этом роде.
– И у них тоже, как у нас? Любовь там всякая…
– Приблизительно…
– А кто же все это придумал? Самцов, самок…
– Никто. Само собой получилось.
– Как же так… Странно… А небо? Кто придумал небо? Надо же было додуматься до неба.
– Все началось в океане. Были молекулы кислорода, углерода… еще чего-то. Потом они соединились – и получилась молекула белка. А белок, как известно, основа жизни.
– А откуда взялись эти самые… молекулы?
– Молекулы были всегда.
– Как это всегда? Они ведь тоже должны откуда-то взяться. Родиться должны. Молекулы тоже ведь мужские и женские, самцы и самки? Так ведь?
– Самцы и самки? Гм… Не думаю… Впрочем, черт его знает.
– Вот. А сам ругаешься.
– Извини.
– Ну вот, откуда они взялись? А?
– Возможно… образовались из космической пыли…
– Это что в космосе?
– Да.
– Разве там есть пыль?
– Полно.
– Не знал… И там пыль… Черт знает что…
– Не ругайся.
– Извини. Ну, а откуда взялась эта пыль? Кто ее натрусил?
– Пыль существует вечно.
Рис наморщил лоб.
– Как это вечно? Сто лет?
– Больше.
– Миллион?
– Больше.
– Больше миллиона не бывает, – убежденно сказал Рис.
– Бывает.
– Где же тогда конец?
– Я уже тебе сказал – конца нет. Пока брось ломать над этим голову.
– И все-таки, – упрямо сказал Рис, – где-нибудь конец должен быть. Его просто еще не нашли.
– Возможно.
– Вот видишь… Доктор Айболит! – вдруг закричал Рис.
В самом деле, к нам по дорожке шел человек в белом халате. В руке он держал синий чемоданчик с красным крестом. Это был худощавый, очень мрачный человек. Он даже не посмотрел в нашу сторону.
– Послушайте, – вежливо сказал Рис, когда человек проходил мимо нас, – вы правда доктор Айболит? А почему вы без очков? И без бороды?
Человек задержался возле нас и осмотрел Риса с ног до головы. По его лицу было видно, что он не собирался отвечать на дурацкие, может быть, даже ехидные вопросы, но у моего сына была такая невинная, доверчивая физиономия, что он угрюмо буркнул:
– Я ветфельдшер.
Этим, очевидно, объяснялось отсутствие у человека очков и бороды.
– А где же доктор? – не унимался Рис.
– Я тут один. Доктор не положен по штатному расписанию.
– Значит, вы фельдшер Айболит?
– Выходит, так.
Человек немного смягчился. Видно, то, что его назвали фельдшером Айболитом, ему польстило.
Фельдшер Айболит развязал завязанные веревкой ворота и прошел внутрь загородки. Лоси и лошадь повернули в его сторону головы, а собака подбежала и лизнула руку с чемоданчиком.
– Отойди, Белка. Вечно у тебя игрушки на уме, – ворчливо сказал фельдшер Айболит.
Он подошел к лосям, погладил их по бокам и стал по очереди оглядывать их ноги. Оглядит одну ногу, немного отдохнет, потом другую. И так все двенадцать. Лоси доверчиво подчинялись ему. Подошла лошадь и остановилась возле, словно тоже ожидала своей очереди. Казалось, она вот-вот протянет ему свою ногу и скажет: «Посмотри и мои». Но фельдшер не стал смотреть ноги у лошади. Он хлопнул ее по спине и сказал:
– Иди, иди, Рыжуха, отдыхай…
Наверно, лошадь находилась здесь просто так, за компанию.
Потом фельдшер Айболит открыл свой чемоданчик и стал мазать мазью из коричневой банки ноги лосям.
Каждый лось, повернув голову в его сторону, внимательно и серьезно наблюдал за процедурой.
– И как он только их не боится! – восхищенно сказал Рис. – Вон какие рожищи… Как боднет…
Видно, фельдшер услышал Рисовы слова, потому что посмотрел в нашу сторону. Мне показалось, что он еще больше стал лазить под животами лосей, чтобы показать Рису, как он их не боится. Человеку свойственно тщеславие.
