что она лежит на теплой печке. Душно и жарко, — как они там в комнате спят… Где-то въедливо пищал комар, и Юстина теперь не могла думать ни о чем другом, кроме этого писка. Потом он стал тише, тише, вот-вот оборвется, но комар вернулся, заныл над самым ухом. Юстина дала комару сесть на щеку и с размаху шлепнула ладонью. Не тут-то было. Комар метнулся под самую крышу, но, томимый жаждой крови, снова опустился. Юстина укрылась с головой и решила больше не думать о нем. Но ей стало казаться, что назойливый комар пробрался под простыню и оттуда несется его писклявый, воинственный клич. Ну конечно! Не успела открыть лицо, тут как тут. Нет, разве уснешь…
Юстина встала и спустилась вниз. Было приятно ступать босыми ногами по твердой земле, впитавшей в себя ночную свежесть. Грудь с наслаждением вдыхала едва уловимые запахи, принесенные ветром. Дом стоял тихий и темный, весь мир был полон звучной тишины. Только с той стороны, где находилась станция и мутно светили фонари, доносился мерный, ритмичный грохот — там грузили бревна в вагоны.
За вишнями белела дорога, — теперь, ночью, она наконец могла передохнуть. Юстина прижалась к забору, словно надеясь увидеть хоть какое-нибудь живое существо, но все вокруг, убаюканное тишиной, сладко дремало.
Она думала о диспетчере Япине. Об инженере Жаке Япине, который вот уж год работал в леспромхозе, но почему-то был всего-навсего диспетчером. Эту должность с таким же успехом мог выполнять человек, окончивший школу. Но Жак об этом не заводил разговора. А когда Юстина его спросила, он уклонился от ответа. Вместо этого заговорил о своем дипломе, точно так же как позавчера, неделю назад… И отпускал остроты, которые Юстина слышала от него не раз и которые год назад слышала в Риге. Жак явно повторялся. А что это за человек, если он на третий или на четвертый день после знакомства начинает повторяться, не дает тебе ничего нового, ничего своего? Застоявшийся пруд, покрытый тиной и слизью. Да еще надоедливый. Пустой. С ним сама скоро станешь серой и скучной. Да и дома — только смотрят, где бы что урвать. Эх, уехать бы куда-нибудь далеко-далеко… Но куда? Некуда ехать. Здесь ее дом. Поскорей бы приходила осень, начинались занятия! Тогда можно будет уехать.
Джек бесшумно подкрался к хозяйке и горячей мордой ткнулся в ладонь. Спокойно, Джек, спокойно. Стереги дом, Джек! Нет, с Япинем ей не по дороге. Уж лучше тот черномазый парень, назначавший свидание у эстрады. Такой необычный… О нем даже думать страшновато и все-таки думать хочется. Но почему? И с чего это он сразу стал звать на свидание? Чудной. Может, еще доведется встретиться…
Но что это? На дороге показалась темная фигура. Поравнявшись с домом Бернсона, человек замедлил шаги, потом остановился. Юстина стояла не шелохнувшись, стараясь не дышать. Рука крепко держала Джека за ошейник. Пес замер, но мускулы его напряглись. Незнакомец прислушался, покрутил головой во все стороны, огляделся, осторожно перепрыгнул канаву и потянулся за вишней, но не достал. Тогда он потихоньку взобрался на забор и, примостившись на столбе, еще раз огляделся и стал торопливо собирать ягоды в шапку.
— Ату, Джек! — крикнула Юстина и спустила собаку.
Пес рванулся вперед. Лязгнули зубы, что-то надломилось, порвалось, человек взвыл и полетел в канаву. На карачках он выполз на дорогу и, прихрамывая, подпрыгивая, бросился наутек. Джек бежал за ним вдоль забора, пока не уткнулся в колючую проволоку.
Человек скрылся в летних сумерках, но в тишине еще долго слышался его топот.
Юстина вдруг заметила, что от волнения у нее дрожат руки, во рту стало сухо. А глаза горели.
Прошел день, другой, третий… Как-то вечером Харис принес домой яблоки и разделил их поровну между Каспаром и Рейнисом. Себе не взял — успели набить оскомину.
— Белый налив, — определил Рейнис. — Он всегда поспевает к жатве. Считай, лето позади. Быстро летят дни…
Он смотрел на яблоко, словно видел его впервые. Не было оно ни наливным, ни белым. Зеленое, кривое, с червоточиной. И, глядя на яблоко, Рейнис вспомнил о письме матери. Может, и она теперь смотрит на желтеющие ветви яблонь, с болью думая о том же, что и он, — об осени. Брат с сестрой уедут в школу, она останется одна. Совсем одна, будто и не растила детей, чтобы быть с ними вместе, когда подступит старость. И не о ком ей будет позаботиться, даже коровы теперь нет.
Хмурясь, Рейнис открыл свой шкафчик, достал оттуда пачку денег, пересчитал. Но сколько отложил, столько и обнаружил — ничего не прибавилось. А жаль, что деньги не растут, как картошка: положил рубль, потом глянул, там уж десять. Да, нелегко достаются эти бумажки. В них дрожь усталых рук и боль онемевших мускулов. Когда держишь их, чувствуешь запах бензина и слышишь, как громыхает по лесной дороге разъездная ремонтная мастерская.
Каспар сидел за столом над книгой, но, словно угадав мрачные мысли Рейниса, повернулся к нему и спросил:
— А где твой отец, Рейнис? Ты о нем никогда не рассказывал.
— Его в сорок первом айзсарги [1] расстреляли. Когда немцы пришли…
Как тогда мать унижалась перед ними… И напрасно. Отец ее успокаивал: «Я никому не сделал зла, за меня не бойтесь. Тут какое-то недоразумение. Я вернусь». Но, видно, мать уже чуяла беду. Плакала, кричала, ползала на коленях перед убийцами…
— А у меня брат на войне погиб, — сказал вдруг Каспар. — Только началась война, отец встречает его на улице нашего городка с винтовкой за плечами — мы жили на окраине. «Ты куда?» — спрашивает. «Воевать», — отвечает брат. У отца руки опустились. «Да ты знаешь, что такое война? Немец вот-вот нагрянет». — «Отец, за меня не беспокойся. Я вернусь. С Красной Армией». И бежать. Боялся, как бы отец не удержал. А когда война опять докатилась до нашего городишка, брат вернулся. Мы сидим в подвале, а немцы из пушек палят. Вдруг открывается дверца, входит молодой лейтенант. В потемках его никто не узнал. И он говорит: «Отец, ты что тут делаешь? Давай закурим». Отец подошел поближе и говорит: «Вот чертенок, кто позволил курить? Чему тебя отец учил?» Тут снаряд просвистел. Мы все на землю. А брат смеется: «Перелет!» Потом: «Недолет!» И вдруг кричит: «Ложись!» И сам плюхнулся на землю. Угодил снаряд в угол погреба, здорово нас засыпало. «Будь он неладен, весь табак испортил», — говорит отец. «Не беда, у меня есть папиросы, — отвечает брат. — Ну что я тебе
