влюбился в Глашу. Было ей в ту пору девятнадцать; как и многие после войны, она боялась засидеться в девках, томилась и обрадовалась, когда узнала, что приехал Вася. Была Глаша тогда с длинной косой, чернобровая, стреляла глазами-звездами и уже входила в славу. Василий Дмитрич вырезал из районной газеты ее фотографии и заметки, рассказывающие о Глашиных успехах. Он готов был примириться и с ее пятью классами, и с ее говором, от которого успел порядком отвыкнуть, и даже с ее строптивым характером. Глаша из озорства насмешничала, вертела им, как хотела, однако принимала неуклюжие Васины ухаживания, топталась с ним на танцах в нетопленом, тесном клубе и слушала, как он читал ей на ухо стихи про любовь.
А потом откуда-то принесло в Березовку шофера Игната, в солдатской гимнастерке, с медалями, бойкого на язык и на руки, и все пошло прахом.
Василий Дмитриевич женился поздно, все ждал чего-то, взял тоже приезжую, учительницу Соню, Софью Ивановну, которая, в первый же год разрешившись сыном, бросила работу и начала прибаливать, таскать Кольку к матери в Лиски. Большую часть года Василий Дмитрич жил один, соломенным вдовцом, питался в школьном буфете, скучал, но не хохлился и жалел только об одном, что нет рядом Кольки.
Колькина кроватка, прибранная давно, наверное, еще в день отъезда, стояла в соседней комнате. Степановна заметила эту кроватку и подумала, что Ваське, должно, тоже живется не сладко, и что ей это как раз на руку: человек всегда лучше понимает человека, ежели у обоих худо на душе.
— Ты знаешь, чего я к тебе прийшла? — спросила в упор Глаша.
— Откуда же мне знать, Глашенька?
— Растолкуй ты мне, пожалуйста, про закон Ома.
Василий Дмитрич сперва опешил, уж слишком неожиданно прозвучала эта просьба в устах Глаши, но сдержал улыбку и стал объяснять. Так он обычно рассказывал детям на уроке, сравнивая электрический ток с людской толпой, протискивающейся через двери клуба. Степановна слушала внимательно, не перебивая и не переспрашивая, смотрела в сторону, и Василий Дмитрич не мог догадаться, глядя на нее, поняла она что-либо или нет.
Потом лицо ее посветлело.
— Так это ж вроде как в жизни, — обрадовалась Степановна. — Чем крепчей человек, чем старания у него побольше, тем скорей он всякую нечисть со своей дороги сметет… Так вот он какой, закон Ома!..
— Ишь ты, как повернула! — удивился Василий Дмитрич. — А зачем тебе закон Ома, ежели не тайна?
Глаша вздохнула.
— С работы меня снимают, Вася, вот в чем суть.
— Тебя? Да не может быть!.. И причем тут закон Ома?
— Не учила я его, Вася… А Иванович говорит, что без этого доить электричеством не допустят.
— Вот оно что! — Василий Дмитрич улыбнулся одними глазами.
— На коноплю думаю пойтитъ.
— Ну, знаешь ли, это не годится. Столько лет отдать животноводству, и вдруг на коноплю!
— Экзамен, говорил, еще будет. Для мастеров дойки.
— Конечно, как же без экзамена?
— То-то и оно.
Василий Дмитрич задумался, несколько раз прошелся по комнате взад и вперед, потом опять остановился перед Глашей.
— Ты поняла, что я объяснял тебе про закон Ома? Только по-честному.
— Тю, чего тут не понять! — Глаша повела плечами.
Василий Дмитрич обрадовался. — Ну, хочешь, я тебе и о другом порасскажу. По программе. В общем позанимаюсь с тобой.
Глаша помолчала. — Думаешь, одолею?
— Конечно… Ты ж в школе, кажется, на одни пятерки училась.
— Э… Когда это было!
— Да, давненько, — согласился Василий Дмитрич. — Однако учиться никогда не поздно…
— Чула об том, — хмыкнула Глаша. — От деда Панкрата.
— Программу надо достать.
— Это ты достань, я не буду.
— Почему ж не будешь?
— Стыдно мне. Я и учиться начну так, втихомолку, чтоб никто не знал.
— Тайком? — Василий Дмитрич поднял брови. — Не понимаю, зачем тебе это?
— Недогадливый ты все-таки, Вася, — искренне вздохнула Степановна. — Каким ты был, таким остался… А ежели провалюсь, не осилю экзамена, что тогда? Сквозь землю лететь?.. И тебе со мной на людях показываться не треба. Меньше языки чесать будут.
— Не боюсь я этих языков…
— Зато я боюсь, понятно?
— Хорошо! — Он легко согласился. — Будь по-твоему… За программой в город придется съездить.
— Прогуляйся, — Степановна поднялась. — Запозднилась я тут с разговорами. Наташка, должно, после танцев ужо вернулась, хватилась матки.
— Ну, а матка с хлопцами гуляет… Так?
Василий Дмитрич добродушно рассмеялся, хотел задержать ее руку в своей, но Глаша тихонько высвободилась и быстро, не глядя на него, шагнула с крылечка в темноту ночи.
— Завтра прибегу… — донесся ее голос.
— Буду ждать. Прибегай!
Василий Дмитрич долго стоял на крыльце, смотрел ей вслед и вспоминал, как много лет назад вот так же назначала она ему встречи, как он ждал, мучился подозрениями, если она опаздывала, и как сразу же прощал ей все, едва она появлялась.
Оборудование для механической дойки привезли под вечер. Получать его ездил на станцию сам председатель. Степановна видела, как уже у фермы он распахнул дверцу кабины, спрыгнул на ходу и, оглядываясь, побежал впереди машины, показывая шоферу, куда рулить, где и каким бортом становиться.
— Поаккуратней, поаккуратней! Пять с липшим тысяч новыми деньгами стоит! — повторял Анатолий Иванович довольным голосом.
Доярки уже ждали стадо, но, завидев машины, высыпали из красного уголка навстречу.
— Здорово, невесты! — крикнул председатель. — Добро, что все в сборе. Сгружать поможете.
— Еще пальцы вашими ящиками поотбиваешь! — отозвался кто-то.
— Тут аккурат все ваши ящики, ваше имущество, — отразил наступление председатель.
— Катькино тут имущество, а не наше. Нам от этого имущества одни болячки.
— Ну, ну, орлицы! — Голос Анатолия Ивановича стал строже. — Шутки шути, а людей не мути. Пошутили и годя! Работать надо!
Степановна стояла в стороне и молча, с неприязнью смотрела на белые, обвязанные проволокой ящики с надписями «Не кантовать», «Верх» и высокой рюмкой, нарисованной на одном из них. «Володьке как раз впору», — ухмыльнулась Глаша.
Володька Пестун, как всегда, был под хмельком. Он тоже ездил на станцию и сейчас помогал спускать грузы наземь по бревенчатому настилу: крутился возле доярок, покрикивал на них и дурашливо бросался в самую гущу, вызывая отчаянный визг и хохот. Он попробовал было навалиться на Глашу, но, получив по рукам, сразу отстал и начал приставать к другим, выбирая девок покрасивей и помоложе.
Степановна вместе со всеми тянула за веревки, на которых спускали ящики, стараясь угадать, в каком из них мотор, в каком вакуум-насос, а в каком стаканы и шланги.
Уже неделю ходила она по вечерам к Василию Дмитричу, говорила деду Панкрату, будто у нее дела на ферме, а сама сворачивала
