И закончил радостно и оживленно:
— Вот так мы и живем — «слава богу, плохо»…
Уже ночь. Темная степная ночь. Но степь не спит — страда. Блуждают по ней огни.
А земля вот уже, кажется, поднимается к небу. Горизонта нет. Смешались степные огни и свет звезд. И не поймешь никак: то ли тракторы пашут небо, то ли звезды заблудились в хлебах.
А утром, как всегда, встало солнце. И мир виделся уже иным — без фантастики и романтики. И понять хочу, как изменился этот мир. И изменился ли вообще?
Отчетливо вижу — да другой стала степь, люди, их характеры, отношение к земле.
И снова вглядываюсь в эту степь. Смотрю, наблюдаю и вижу — нет, это не та земля, что была еще совсем недавно. Совсем не та. Что же изменилось?
Буду говорить о личных впечатлениях.
Первое, что мне бросилось в глаза, запомнилось — это настроение людей. И раньше ведь было так: настоящий хлебороб всегда работает с охотой. А вот уже тогда заметил, причем у всех селян, не просто охоту, а страсть к своему делу, большому делу — готовить хлеб. И это везде — в «Большевике», «Заветах Ильича», имени Свердлова.
Второе, о чем просто нельзя умолчать, — творчество. Что греха таить, ведь было так: работали, как подсказывает инструкция, указание из райисполкома. Ни больше ни меньше, строго по самой инструкции. Сегодня агроном, законодатель земли, решает сам все, даже организационные вопросы: когда сеять, как пахать и что сеять. И не только агроном. Бригадир на своих полях стал полновластным хозяином. Собственно говоря, он был им и раньше, но исполнял это робко, с оглядкой на районное начальство. А сейчас директор совхоза говорит секретарю райкома партии: «А нам надо подождать». И секретарь отвечает ему: «Ты сам хозяин. Командуй. Был бы хлеб».
…У парторга идет совет. Слушают очередную радиогазету. Диктор с пафосом Юрия Левитана рассказывает о лучших хлеборобах и, как о генералах в военных сводках, говорит о трактористах. В конце передачи идет обращение к этим хорошим людям: «Сделаем так, чтобы весенний сев прошел в агротехнические сроки и с добрым качеством». Все, кажется, правильно, все на месте. Но встает с места директор Хохлов.
— Не согласен. Спрашивается: к кому мы обращаемся? К передовикам, лучшим людям. Что мы предлагаем? Работать быстрее и лучше. Но они и без этого так трудятся. Их не надо зря понукать, они опора наша. Надо обращаться ко всем. К каждому, кто живет на селе: к домохозяйке, интеллигенту, строителю, пенсионеру. Сев — это дело всех. Обращаться ко всем. Так надо ставить вопрос. И только так.
Так вот уж получалось, что во всех поездках в «Большевик» чаще всего мне приходилось встречаться с Григорием Тимофеевичем Хохловым.
Удивительного в этом я и сейчас ничего не вижу — Хохлов 15 лет подряд директорствовал в этом хозяйстве. До него директора сидели в кресле год, от силы два. Потому и сказано о нем будет больше. Опять же Хохлов и по времени ближе.
А еще мне думается, и это не последнее обстоятельство, — Хохлов фигура довольно типичная для сибирского села. И раньше и позже я встречал директоров, в действиях которых прямо повторялись или предвосхищались поступки и мысли Хохлова.
Григорий Тимофеевич, не знаю, надо ли говорить в этом случае «к сожалению», человек не идеальный. Но есть в нем то могучее хлеборобное чувство преданности земле, хлебу, делу своему и людям, с которыми он «делает» этот хлеб, которое так присуще преобладающему большинству крестьянских руководителей. И опять же в силу условий и обстоятельств сельской жизни на директоре совхоза, как правило, замыкаются все узловые вопросы — и хозяйственные, и бытовые, и нравственные.
Так что речь здесь и дальше пойдет не столько о Хохлове как таковом, сколько о директоре совхоза, о руководителе хозяйства и о самом хозяйстве. О его людях.
ОТСТУПАТЬ БЫЛО ПОЗДНОСвое хозяйство — совхоз «Большевик» новый директор Григорий Тимофеевич Хохлов должен был принять 14 апреля.
Приехал в Крутые Горки Григорий Тимофеевич за два дня, 12 апреля. На месте, однако, не сиделось. Да и как усидеть: погода отличная, самое время задерживать влагу. Самое время пахать.
Отмахал от Крутых Горок километров 20 на «газике», смотрит, пашут.
Несмотря на ранний час, над дорогой уже стояли пыльные столбы, а по черной земле медленно тянули за собой борозды тракторы. «Пашут… пашут, мои орлы! — подумал с радостью Григорий Тимофеевич и осекся. — Что они делают, нехристи, без борон пашут! Ну я им сейчас задам, они у меня попляшут, узнают, как над землей издеваться!»
Взъерепенился так, а потом вдруг здраво поразмыслил: «А по какому такому праву буду указывать им сейчас? Кто я? Директор? Нет. Пока нет». Почесал затылок. Еще раз прикинул: «А почему нельзя! Почему я должен им спускать!! Нет, так дальше дело не пойдет!»
Метров за десять от загонки остановил машину, замахал трактористу: «Сто-о-ой!»
Трактор встал. Из кабины нехотя вылез длинный, как день без обеда, парень.
Хохлов глянул на его расхристанный вид и сурово спросил:
— Какая бригада?
— Пятая, — ответил тот нехотя.
— Кто бригадир? — наступал задетый равнодушием Григорий Тимофеевич.
— Павлов, — сплюнул цигарку тракторист.
— Где Павлов?
— В степи.
Под строгим напором незнакомого начальника тракторист смягчился.
— С Иваном Васильевичем поехал.
— Кто это еще — Иван Васильевич? («Черт побери, я здесь директор или кто?!» — возмущался про себя Хохлов.)
— Как кто? — Парень посмотрел удивленно-подозрительно на новоявленного приказчика. — Директор совхоза.
И тут только Хохлов сообразил и спохватился.
«Мать моя!.. Я же, видимо, в соседний совхоз забрался. У себя-то пока еще никто, а тут у соседа командовать собрался! Дела…»
Но отступать было поздно. И не мог он, хлебороб Хохлов, отступать. Не имел права.
— Кто тебя так учил пахать?! Кто, тебя спрашиваю?! Почему без бороны?
И парень, который еще минуту назад хотел было снисходительно ответить, мол, ошиблись, дяденька, вдруг сник. Стоял растерянный и молчал.
А Хохлов уже вовсю разошелся и командовал:
— Немедленно отцепляй плуги и марш в бригаду за боронами! Да живей, живей же поворачивайся, черт тебя побери!
Так вот и начал хозяйствовать Григорий Тимофеевич, человек, для которого вся земли его земля.
АТАКАЧерез год, но уже осенью, снова приехал я в Крутые Горки. Захожу в совхозную контору, пытаю у секретарши:
— Директора нет?
— Нет.
— А где он?
— В поле.
— А парторг?
— В поле.
— Председатель рабочего комитета?
— В поле.
— А секретарь комитета комсомола?
— Ну я же вам сказала!..
Полдня ходил по Крутым Горкам. Деревня будто вымерла. Только на току шум. Медленно вползают в неширокие ворота под крышей грузовики с зерном и важно покачиваются на весах. Шумит сушилка, летит к серому небу желтая струя зерна. Пахнет пылью, землей. И хлебом.
10 часов вечера. Черными провалами окон смотрит на улицу совхозная контора. Но три окна наверху освещены.
За столом сидит небольшой плотный человек и тычет пальцами в клавиши. Машинка весело потрескивает и высекает цифры. Человек записывает их по клеточкам на расчерченном листе бумаги, и снова его пальцы прыгают по кнопкам.
Это главбух Николай Степанович. «Годовой отчет?» — спрашиваю. — «Нет, провизорский». Что такое провизорский отчет, я не знал, но допытываться, однако, не стал.
И тут в коридоре загромыхало. Тяжело ступая, кто-то шел на свет, поскрипывая деревянными половицами. Зашел, чуть сдерживая одышку, высокий грузный мужчина не по сезону в шапке. («Человек-гора», больше и не придумаешь.)
— Ну здравствуйте! — протянул мне руку.
А я и не узнал сразу. Так это же он самый, Григорий Тимофеевич Хохлов, директор совхоза. Изменился, как-никак немало прошло с тех пор, как я последний раз был в Крутых Горках.
— Как жизнь? — спрашиваю Григория Тимофеевича.
Рассказывает не торопясь.
И ведь что интересно: всякий раз (потом, позже, то же самое), как задавал ему этот дежурный вопрос, он ни разу не сказал о своем здоровье или настроении, не пожаловался на свои хворости и не похвастался, скажем, успехами сына. Ответ всегда один — о хозяйстве. И сам вопрос «Как живешь?» рассматривался им не иначе: «Как живет совхоз?»
— 70 процентов обмолотили. Комбайнеры работают почти круглые сутки. 171 гектар обработали комбайны за ночь! Вымотались люди до предела. А еще столько!..
Он махнул рукой и устало опустил голову.
— Только бы небесная канцелярия не подвела… Только бы не подвела, — в полудреме сказал он и сладко зевнул.
Я записываю последнюю сводку. Ее мне дает главбух Николай Степанович. В кабинете тихо, только слышно, как, будто сверчок, потрескивает машинка.
