— Собственно, я человек городской, — горячился Юрий, — складывая газету вчетверо, — и в сельском хозяйстве не разбираюсь.
— Будешь читать — начнешь разбираться, — возражал Хмелев. — И не только в сельском хозяйстве.
— Да зачем мне все это, Леонид Петрович? Наше дело маленькое: кругло — катать, плоско — таскать. Приехал — записал, смонтировал — выдал в эфир. Пленум и без нас решение примет. Принял это и другое примет.
— Вот это молодежь! — Хмелев хлопнул ладонями по коленям. — А завтра кто за вас думать будет? Через пятнадцать, двадцать лет? Пора привыкать мыслить, разбираться, куда мы идем и куда заворачиваем. Прав Федор Митрофанович: есть промахи — укажи на них, делай поворот к лучшему. Именно так поступает партия, она не боится критики.
— А у нас зажимают критику в пределах учреждения, — вставил Андрей.
Хмелев промолчал. Он все еще верил в то, что Буров, которого имел в виду Андрей, пересмотрит свое отношение и к делу, и к людям. Ведь не мог же он не чувствовать тех перемен, о которых говорила каждая строка газет, да и сами они в своих передачах...
— В общем, прочти, Юрий Александрович, лишний раз почувствуешь поворот к лучшему. А почувствуешь — скорее найдешь место в жизни.
...Распрощались они с наступлением вечера. Андрей неторопливой походкой направился к центру города, откуда прямая улица вела к его дому. Проходя здание почты, он снова вспомнил об утренней встрече и одновременно почувствовал на себе чей-то взгляд. Подняв голову, увидел Татьяну Васильевну. Она стояла на круглом бетонном крыльце, помахивала ему зонтиком и улыбалась.
— Наш больной уже ходит?
Приветливо глядя в глаза, она обеими руками пожала его руку.
— Сегодня день неожиданных встреч, — тоже обрадованный, сказал Андрей.
— Каких же, приятных или неприятных? Впрочем, что же мы стоим, идемте.
— С удовольствием, только куда?
— Мне все равно. Погода наконец прояснилась. Воздух чудесный.
Татьяна Васильевна сказала, что торопиться ей некуда. Димка, верно, гуляет с бабушкой, а сам Жизнёв только что говорил с ней по телефону. Теперь окончательно решилось, что его переводят в Харьков и скоро придется уезжать.
— А не хочется, я так привыкла к этому городу, как будто живу здесь не три года, а всю жизнь.
— И к вам все привыкли. Как же город останется без диктора Жизнёвой?
— Уж прямо! — рассмеялась она. — Найдется другой.
— Не так просто... Значит, уезжаете?
— Совсем скоро, дело за квартирой. Обещают дать к концу месяца.
— Так скоро!? — этот вопрос вырвался у Андрея с нескрытой тревогой. Татьяна Васильевна заглянула ему в глаза внимательно и серьезно, а потом снова заулыбалась.
— Вы думаете, кто-нибудь обо мне пожалеет? Никто и ничуть. А Роза Ивановна с Лидией Константиновной даже обрадуются — никто не будет портить их передачи.
— Ну, это уж от самолюбия.
— А чем плохо? Гордость выше, чем самоунижение.
— Почти по Гете. Вы — тоже гений. Гений жизни. С вами не пропадешь.
— Я талисман, Георгий говорит, что я его талисман.
— Ну, что же — не всем такое счастье...
Несколько шагов они прошли молча. Оба не заметили, как очутились среди безлюдных и тихих кварталов старого города. На западе, где за коробками вновь выстроенных домов садилось солнце, чернели мачты застывших в бездействии кранов.
Татьяна Васильевна смотрела куда-то вперед и тихо улыбалась.
— Неужели вы и в самом деле уедете? — сказал он.— Будет очень жаль.
— И мне очень не хочется. Но это еще впереди.
— В том-то и дело.
Запоздалая туча с разбросанными по краям косами низко прошла над городом, и редкие крупные капли прозрачными стрелами полетели на землю.
Татьяна Васильевна вскинула зонт. Ее рука скользнула по древку. Сухо щелкнул замок.
— Идите сюда, — позвала она. Андрей шагнул, взял зонт и высоко поднял его.
— Чем не дом? — смеялась Жизнёва, выглядывая на проходившую тучу. — А дождя-то и нет!
— И снова жаль, — сказал Андрей, продолжая держать зонт.
— В самом деле перестал. — Она протянула руку, подставила ладошку и сделала несколько шагов.
— Идемте! Уже поздно.
— Я вас провожу.
— В следующий раз. А сегодня отдыхайте. И не смейте больше болеть!
Эти слова звучали в ушах Андрея до самого дома. Открыла Аля.
— Полуночник, — сказала она со смешинкой, тряхнула копной волнистых волос и бесшумно взбежала по лестнице.
Разговор о радиоочерке Фролова состоялся в кабинете главного редактора.
По спокойному и даже безразличному выражению лица Фролова можно было подумать, что к срыву передачи он не имел никакого отношения. Он сидел полуразвалившись, закинув ногу на ногу. Весь вид этого крупного, не по годам обрюзгшего человека говорил о флегматичности, вялости, инертности. В довершение ко всему он беспрестанно зевал, перекашивая большой красный рот и прикрывая его пухлой квадратной ладонью.
В комнате были Кедрина, Ткаченко, Роза Ивановна и Андрей. Немного спустя появился Буров, он вошел в кабинет в галошах и черном плаще, в надвинутой на глаза кепке.
— Леонидо Петрович, — пробасил он, — план затвердили? — Услышав ответ, он потоптался немного на месте и полюбопытствовал, о чем разговор.
— О вчерашней передаче. Давайте, Виктор Иванович, докладывайте.
Фролов убрал ногу с колена и начал говорить нехотя, растягивая слова. Виновата во всем, по его мнению, была Александра Павловна. Она обещала прослушать и смонтировать музыкальные записи, но ей, видите ли, было некогда. Без музыкального же оформления об очерке не могло быть и речи.
— Так, ясно, — вмешался Буров. — Александра Павловна, — он сделал ударение на ее имени, — объясните, как это могло произойти?
— А мне объяснять нечего. Дело в том, что я действительно обещала помочь Виктору Ивановичу. Но он не сдал вовремя текст. Я получила его только накануне, а у меня же свои передачи. Этого нельзя забывать. С тех пор, как Виктор Иванович вернулся из командировки, прошло полторы недели. Успел же он напечатать статью на ту же самую тему во вчерашней газете. Больше мне сказать нечего.
Александра Павловна села и начала нервно разглаживать складки на юбке.
— И все-таки неубедительно! — протянул Буров. — Передача объявлена, значит, она должна состояться. Это, понимаете ли, безобразие, когда по вине отдельных работников мы позорим все наше учреждение.
— Надо вовремя сдавать передачи, — упорствовала Кедрина.
— Я поддерживаю, — заговорил Хмелев. — Но как можно рассчитывать на своевременную сдачу текстов, если Виктор Иванович вместо радиоочерка выполняет заказы газеты? — И, уже обращаясь к нему, он сказал: — Не забывайте, что вам надо еще много совершенствоваться, прежде чем стать настоящим радиокорреспондентом.
— Это наивно. Я никогда не стремился стать именно радиокорреспондентом. Я журналист.
— Журналист прежде всего должен быть добросовестным!
— В чем же вы усматриваете мою недобросовестность?
Леонид Петрович поднялся из-за стола и заговорил, размахивая рукой:
— В том, что вы неделю бесполезно пробыли в командировке — раз, не выполнили в срок задания — два, опубликовали в газете точно такой же материал — три.
Такая энергичная атака, видимо, проняла невозмутимого Фролова. Он тоже встал и, глядя в окно, начал подыскивать оправдания. Он располагал немногими положительными примерами. Клуб, о котором должна была идти речь, работал без плана, молодежным он только назывался, много препятствий чинил ему профком, который постоянно предоставлял зал для официальных мероприятий.
— Попробовали бы вы сами при наличии таких критических фактов написать радиоочерк, — закончил свои объяснения Фролов.
Леонид Петрович стоял на своем:
— Кто вам сказал, что критические факты мешают созданию очерка? В документальном очерке должна быть жизнь, как она есть, со всеми ее плюсами и минусами.
— Здесь вы не совсем правы, Леонидо Петрович, — вмешался Буров. — Радио призвано обобщать положительный опыт. Вопрос о клубе надо было согласовать с отделом пропаганды.
— Тихон Александрович! — не выдержал Хмелев.— К чему согласовывать то, в чем абсолютно уверен?
— Добрый совет никогда не повредит.
— Не знаю! Я советуюсь, когда сомневаюсь, когда не могу решить сам. Иначе обкомовским работникам только и останется, что отвечать на вопросы. А для чего в таком случае мы?
— Много на себя берешь, Леонидо Петрович, а глядя на тебя, — и другие. Это же неслыханное дело, когда рядовой работник, — он взглянул на Андрея, — берется разрешать несвойственные ему вопросы. Уважаемого профессора, лауреата, — заговорил Буров, акцентируя на каждом слове и обращаясь уже ко всем присутствующим, — который сам обратился к нам с предложением выступить по радио, мы, видите ли, не включаем в программу! Этот базар пора кончать! Много на себя берем!
