— В общем, докатилась, и жизнь мне не мила и ничего хорошего от нее не жду. Каждый, кому не лень, плюет в лицо. И я плюю на всех! Напьюсь — и на душе становится праздник. Имею я на него право, на праздник-то!?
— Куда веселее жить, если каждый день — праздник.
— Вот я и говорю... — оживилась Жека.
— Я не о том. Настоящий праздник — работа.
Жека глубоко вздохнула.
— Работа... На работу меня никто не берет, да и наработалась я уже. Не нравится мне эта столовская жизнь. Мне бы на фабрику, швеей. Я ведь еще пацанкой рукодельничала. Только все это пустой разговор, не возьмут меня никуда — в трудовой книжке пять увольнений по сорок седьмой.
— И все-таки надо работать, — сказал Андрей. — Хотите, я попробую помочь? Поговорю с людьми...
На какое-то мгновение взгляд Жеки сосредоточился, стал серьезным. На лбу обозначилась поперечная морщинка. Видно было, что она раздумывает — не принять ли ей и впрямь такое решение, не взять ли себя в руки. Потом сказала:
— Сколько ни бейся — все как рыба об лед. Так и сдохну.
С этими словами Андрей согласиться не мог. «Люди не умирали, от поколения к поколению передавалась их физическая связь, они жили вечно, в своих делах, хороших и плохих. Все, что сделал человек, продолжало жить и после его смерти. А дети! Не мы ли повторяем своих отцов и матерей не только во внешних чертах, но и в их привычках, характерах, в их упорстве, борьбе или слабодушии, в добрых или злых началах, не мы ли передадим эти качества тем, кто будет жить после!»
— Равнодушие к жизни — последнее дело, — заговорил Андрей. — Надо думать о людях, которые окружают вас.
— О людях!.. Ничего я не видела от них хорошего.
— Это не так!
— Так. — На глазах Жеки снова показались слезы, и она начала говорить нервно, сбивчиво. — Так! Я любила, верила, а что получилось? Люди только о себе думают, и нет мне до них дела!
— А сын?
— Разве я о нем не думаю? Он обут-одет, в школу ходит... Воспитываю не хуже других. Я только и живу для него.
— Плохо живете, Жека. Может, не мне вас учить, только ничего путного из вашего сына не получится. Очень плохой для него жизненный пример. Надо начинать с себя — будет все хорошо у вас, вырастет и сын человеком. Не сумеете найти своего места в жизни — оставите о себе плохую память.
Жека хотела возразить, но раздумала. Она достала из кармана пальто пестрый, аккуратно сложенный платок, поднесла его к глазам и отвернулась. Ветер сбил на ее затылке волосы, бросил их на лоб, но Жека не замечала этого, она словно вглядывалась куда-то в даль нескончаемой, шумящей листвой аллеи. Потом встала, протянула Андрею руку и побрела медленной усталой походкой, сильно сутуля спину.
Обычный распорядок жизни в доме Федора Митрофановича Кондратова был нарушен. За многие годы никто не уезжал отсюда в дальнюю дорогу, а теперь хозяину и хозяйке дома Вере Ивановне предстояло отправиться в Крым, на курорт. Сам Федор Митрофанович в сборах не участвовал — возле чемоданов хлопотали Вера Ивановна и Аля. Чего только не нагружали они туда — и белье, и пижаму, и чашки с кофейником. Стряпню укладывали отдельно, в сумку. Андрей помогал женщинам закрывать чемоданы и затягивать ремни. Ему жаль было расставаться со стариком, как он называл Федора Митрофановича. Решение об отъезде пришло как-то вдруг, неожиданно.
— Хотели на рыбалку вместе ездить, а вы раз — и в Крым. Голубая кровь.
— Еще съездим, Игнатьевич, — отшучивался Федор Митрофанович. — Пускай рыбка подрастет, а мы тем временем в море искупаемся, ханские дворцы поглядим, ну и этот самый фонтан тоски, любви и слез. Ты смотри, Алюшку не обижай, а ты, Алька, не умори с голоду этого рыцаря, а если будет поздно являться, не пускай в дом. Не плохо бы присесть на дорожку, — опускаясь на табурет, сказал Федор Митрофанович.
— Да, чай, рано еще, — возразила Вера Ивановна. — Надо яйца отварить, соль взять, салфетки.
— Рано так рано... Совсем забыл сказать тебе, Игнатьевич, об одном огорчении. Парторга нашего Аркадия Петровича Кравчука забрали с завода в обком. Редкий человек — простой, толковый, боевой. И хоть бы секретарем, а то заведующим пропагандой.
Андрей насторожился.
— А куда же Бессонову, сняли?
— Бессонова? Такой не слыхал. Да ты подожди с Бессоновой, ты послушай, как мы его провожали. Не отдадим, говорим, и все. Нам решать. Сам Николай Иванович приезжал, говорит, откуда, как не с заводов, должны мы черпать руководящие кадры? Вы еще не одного Кравчука выдвинете. Вон и Пилипенко у вас не хуже, это замсекретаря, и другие вырастут. И верно, сказал, откуда, как не с заводов, выдвигать руководство?
— Однако нам пора. Женщины!.. — гаркнул Кондратов. — По местам!
Вера Ивановна и Аля как подкошенные упали на стулья, с трудом сдерживая смех.
— Ну, вот теперь можно и ехать. Все традиции соблюдены. Не провожай, — предупредил Федор Митрофанович Андрея. — Не стоит беспокоиться, да и места в машине нет: я, Вера Ивановна, чемоданы, корзинки, Аля — не влезешь. Стереги лучше дом. — Он обхватил широкие плечи Андрея, хлопнул его по спине и пошел к выходу. С тихой улыбкой подала Андрею руку Вера Ивановна и с озорной — Аля.
За окном зашумел мотор, и все стихло.
Андрей прошелся по опустевшим комнатам, расставил по местам стулья, поправил сбитые половики и прилег на диван.
В соседней комнате пробили часы. «Пора садиться за репортаж», — подумал Андрей. Чем скорее напишет он его, тем больше будет вероятности поехать в Лесоозерск...
Он лежал с закрытыми глазами. Невесть откуда взялась усталость. Бездействие постепенно превращалось в тупую беспричинную хандру. Пустота в квартире, ничем не нарушаемая тишина усиливали ее. В прихожей послышался телефонный звонок. Андрей не обратил на него внимания. Снова наступила тишина, и снова ожил телефон. Андрей нехотя встал и взял трубку.
— Все трудитесь? — услышал он голос Татьяны Васильевны. Стараясь быстрее прийти в себя и все еще не веря в то, что это позвонила Жизнёва, сама, Андрей отвечал вначале сбивчиво, невпопад, а потом все спокойнее, рассудительнее. Он очень рад, что Татьяна Васильевна вспомнила о нем. Нет, он ничего не пишет и никуда не спешит... Ровным счетом никаких планов.
— В таком случае приглашаю вас в оперу. Есть два билета. Согласны? Буду ждать у входа...
Из ложи, где сидели Жизнёва и Андрей, хорошо были видны сцена и почти весь партер. Татьяна Васильевна кивала головой знакомым, несколько раз пришлось поздороваться Андрею.
— Вы не боитесь, что нас видят вместе? — шутливо спросила она, наклоняясь к самому у;<у Андрея. — Я ведь никогда не была вашей подчиненной. И больше того — сегодня получила расчет.
— Как, уже?! — Ответа Андрей не услышал: из полуосвещенной оркестровой раковины сквозь стихавший говор публики поползли звуки увертюры.
Спектакль начался многоголосым хоровым прологом. По сцене с заученными жестами передвигались актеры, они о чем-то пели, выражали какие-то страсти, но все это проходило мимо внимания Андрея. Взгляд его все чаще останавливался на Татьяне Васильевне. Он смотрел на ее профиль — на прямой нос, блестящие глаза с узкими полосками бровей, каштановые локоны, чуть вытянутые губы. Он видел, как лицо ее живо отражало все происходившее на сцене, как вздрагивали уголки губ, обнаруживая ямочку на щеке.
Дождавшись антракта, Андрей снова заговорил о том, что так взволновало его. Неужели она все-таки уезжает?
— Переезжать мы будем не так скоро, — успокоила она. — Но на всякий случай мне приказано быть наготове. Ведь сколько еще нужно переделать дел, прежде чем сдвинуться с места. Я-то знаю, что вся тяжесть ляжет на меня. Георгий ни вагон достать, ни ящики упаковать — ничего не сможет. Тут нужна моя энергия! — Татьяна Васильевна рассмеялась и лукаво спросила:
— Уж не жалеете ли вы?.. Я так и знала, потому что никогда не сомневалась в вас. И мне жаль...
Ей захотелось сказать о том хорошем отношении к Андрею, которое появилось у нее еще в первые дни его работы в радио комитете. Почему-то ей всегда казалось, что он очень одинок и даже обижен судьбой, что именно она должна была позаботиться и о его настроении, и о том, чтобы все у него было хорошо. Но стоило ли говорить об этом?..
— И мне жаль, — повторила она. — Вот и город стал, как родной. Он для меня особенно знаменателен: здесь родился мой сын! Я уже решила: в ближайший отпуск обязательно приеду вместе с ним сюда, на его родину...
— А как вам опера? — неожиданно переменила разговор Татьяна Васильевна. — Может быть, мы уйдем? Сегодня чудесный вечер, к тому же мне надо зайти в студию, там остались мои книги.
Андрею было ровным счетом все равно, оставаться ли в театре или идти по улицам — лишь бы Татьяна Васильевна была рядом.
