Ознакомительная версия.
– Ну как, ребята, выгорит?
– Выгорит! Выгорит!
Вечером Павлов направился к директору. Не торопясь он прошел длинный пустой коридор, поднялся по лестнице, постоял на площадке у окна. Его не покидали мысли, которые последние годы часто приходили в голову, а в Погорюе приобрели особую остроту. Он приглядывался к сельской молодежи и с удовлетворением видел физически и духовно здоровых юношей и девушек, простых, непосредственных, увлеченных жизнью со всеми ее сложностями. Он представил себе Сашу Коновалова в разбитых сапогах и поношенных брюках, курносую Омегу, лишенную кокетства, с гладко зачесанными волосами, эффектную Икс в скромном платье и простых чулках. Видно было, что эту молодежь в первую очередь интересовала не внешность и не одежда. Они с малых лет приобщались к самому главному в жизни – к труду. И труд в их понятии был основой всего. В нем видели они красоту, силу, будущее. С этой меркой подходили они и к внешнему облику человека.
В кабинете было полутемно. Неяркий свет настольной лампы, приглушенный абажуром, освещал часть стола с аккуратными стопками тетрадей и книг. За столом, подперев ладонью щеку, сидела Нина Александровна. В полумраке на кожаном черном диване, откинувшись на его спинку, скрестив полные ноги, удобно полулежала Алевтина Илларионовна. Разговор у них шел вполголоса.
Заслышав быстрые шаги в коридоре, женщины встрепенулись.
Нина Александровна положила руки на стол, выпрямилась. Алевтина Илларионовна соскользнула на край дивана, опустила на пол ноги и натянула на колени короткое коричневое платье.
Павлов постучал в дверь и, получив разрешение, вошел.
– Извините, что задержал вас, – сказал он, подвигая стул и усаживаясь.
– Ничего, ничего! – поспешно ответила Нина Александровна. – Ну что, убедили вас десятиклассники?
– Кое в чем.
– В чем же? – тревожно осведомилась Алевтина Илларионовна.
– В том, что Александр Александрович Бахметьев – хороший учитель.
– Так это бесспорно, – сказала Нина Александровна.
– Почему же он ушел, этот бесспорно хороший педагог? – спросил Павлов.
– Он понимал, что глухому преподавать невозможно, – поспешила объяснить Алевтина Илларионовна. – Отстал от жизни.
– Он сам так считал? – удивился Павлов.
– Нет, но многие из нас так считали, – сказала Алевтина Илларионовна.
– У меня складывается впечатление, – решительно перебил ее Павлов, – что его вынудили подать заявление об уходе.
– Но я советовалась в районо, в облоно, неужели это не ясно? – не сдавалась Алевтина Илларионовна. – И все считают, что глухой человек не может преподавать.
– А ученики, получившие математическое образование у глухого учителя, сдают экзамены в вузы только на пять! – горячо возразил Павлов. – Это верно? Кто еще из ваших учителей может похвалиться такими итогами? Из учителей я разговаривал только с парторгом. Алексей Петрович отнюдь не разделяет вашей точки зрения, Алевтина Илларионовна. Он считает Бахметьева талантливым учителем, вполне пригодным для работы в школе. Алексей Петрович говорит, что в те минуты, когда Бахметьев спокоен, он не так уж плохо слышит.
– Но преподавательская работа очень нервная, редко когда находишься в безмятежном состоянии, – возразила Алевтина Илларионовна.
Нина Александровна все время молчала. Она сидела прямая, с приподнятой головой, положив сухие вытянутые руки на стекло, лежащее на столе. По ее неподвижному лицу невозможно было угадать, какие чувства волнуют ее в эти минуты.
– Что скажете вы, Нина Александровна? – обратился к ней Павлов.
– Считаю, что в отношении Бахметьева нами допущена большая ошибка. – Слово «нами» она произнесла с особым нажимом, подчеркивая этим и свою вину. – Думаю, что Бахметьева мы должны любыми путями возвратить в школу. Сегодня я была у него и поняла, что он может вернуться только при условии, если Алевтина Илларионовна не останется завучем.
У Алевтины Илларионовны на лице и шее выступили красные пятна.
Нина Александровна холодно взглянула на нее и продолжала:
– Я думаю, что перемена заведующего учебной частью школы необходима: Алевтина Илларионовна не справляется со своими обязанностями.
Она пристально посмотрела в окно и замолчала, явно удивленная тем, что увидела.
– Посмотрите, товарищи, что это – пожар?!
Алевтина Илларионовна подбежала к окну.
– Что же это горит? – всплеснула она руками. – Старая или новая МТС?
В темноте зловеще розовело небо, и над черными силуэтами строений поднималось пламя.
– Я побегу одеваться! – бросилась к дверям Алевтина Илларионовна.
Павлов также поспешно вышел из кабинета, но не догнал Алевтины Илларионовны. Она бежала по лестнице, по коридору, и дробный стук ее каблуков разносился по зданию.
Трудное время переживала Екатерина Ермолаевна с тех пор, как прочитала в «Учительской газете» заметку о сельском учителе Бахметьеве. Сразу же она написала ему письмо, и, когда пришел ответ, написанный все тем же дорогим, не изменившимся за десятилетия почерком и в том же неповторимо особенном стиле, каким он ей писал в незабываемые дни юности, чувства, притупившиеся за долгие годы, встрепенулись и властно заговорили о себе. Ожили они еще и потому, что в первом же своем письме Александр Александрович с трезвой философской оценкой всего происшедшего и без юношеской застенчивости рассказал Екатерине Ермолаевне всю правду о своей любви.
По ее ответному письму и он узнал о ее большом, не погасшем с годами чувстве.
Что было делать? Писать письма друг другу, как «бедные люди» Достоевского, жить этими письмами, удовлетворяться той крошечной радостью, которую они давали?
Екатерина Ермолаевна попыталась взглядом постороннего человека окинуть свою жизнь. И она видела, что, несмотря на немолодые годы, несмотря на то, что она почти двадцать лет была замужем и у нее рос сын, она любила Александра Александровича тем удивительным чувством, которое может сохраниться только от первой любви. И тот же посторонний человек говорил ей, что никакого преступления в этом нет. Но другое чувство испытывала она, когда пыталась найти в своей жизни место для Александра Александровича. Места для него не находилось. Любовь к нему или уязвляла совесть Екатерины Ермолаевны, или претендовала на ее материнские чувства. И всюду она шла за ней по пятам, большая, требовательная и горькая.
Теперь больше чем когда-либо Екатерина Ермолаевна понимала, что брак ее неудачен. В молодости простая привязанность, заполнившая пустоту, которая появилась в ее сердце с тех пор, как разошлись ее пути с Александром Александровичем, показалась ей любовью.
Кому же в молодости не хочется любви? Но настоящего чувства не было, и через несколько лет эта ошибка стала ясной. Ломать жизнь было не для кого и не для чего. И она жила, согревая свое сердце одной любовью к сыну. Теперь было из-за чего ломать жизнь. Но, меняя свою судьбу, она нанесла бы удар в сердце пятнадцатилетнему Володьке. Сделать же Володьку несчастным у Екатерины Ермолаевны не хватало силы.
– Я все понял! – взволнованно говорил Александр Александрович.
Он стоял у окна в своей комнате спиной к Екатерине Ермолаевне, не желая, вероятно, чтобы она видела то отчаяние, которое его охватывало. Он стоял лицом к темному окну, глядя на яркие звезды – бесчисленные миры, – мерцавшие холодным, спокойным светом, говорящие о вечности и о мимолетности всего живого.
– Я все понял и прощаю тебе твою необдуманную жестокость, – говорил он, не обращая внимания на ее слезы. – Женская непоследовательность. Найти для того, чтобы навсегда потерять!
Он повернулся. Екатерина Ермолаевна сидела у стола, уронив голову на руки. Он был не прав и жесток в эту минуту. Но она знала, что ему так же тяжело, как и ей, и, может быть, даже больше, чем ей, потому что у нее семья, а он одинок. Она готова была простить ему любую обиду.
За дверью старушка хозяйка кипятила самовар, готовила селедку с луком, доставала из кадки молодые мохнатые грузди и с таинственной радостью шептала любопытной соседке, присевшей на табуретке:
– Вроде помолвки у нас. Приехала, видать, невеста по юности. Уж и радешенька я за него, сердешного! Человек-то ведь какой! А жизнью обойденный, несогретый!
Старушка гремела посудой, ожидая удобного момента, чтобы войти и накрыть на стол. Но дверь открылась, и вышла заплаканная Екатерина Ермолаевна. Она молча прошла мимо хозяйки, не замечая ее, сзади шел Александр Александрович, бледный, расстроенный. Старушка не рискнула спросить у него, скоро ли он вернется.
Вечер был темный. Небо звездное. Поднималась поземка, обещая буран.
Александр Александрович и Екатерина Ермолаевна, не разговаривая, шли по темной улице села, ничего не видя и не слыша.
– Но ты придешь проститься со мной, Катя?! – вдруг спросил он, останавливаясь и чувствуя, как сжимается сердце. – Ты не сделаешь так, как двадцать лет назад?
Ознакомительная версия.
