весы, — твердил шепотом. Казалось, если будет говорить громче, слова дойдут до посторонних ушей. Целовал ее губы, лоб. Она осторожно отвела руку и посмотрела сурово:
— Идите, доктор! И без того маетно. Непочто вам приходить. Оно так-то и лучше будет.
Подалась было в сторону. Он снова обнял ее.
…Утро. Ни с чем не сравнима незапыленная свежесть летней рани.
— Даша, — Сергей Сергеевич подсел к ней. В эту минуту у него созрела мысль, которая раньше почему-то в голову не приходила. — У меня разговор серьезный. Хочешь человеком стать?
— А нешто я не человек?
— Одним словом, на сестру медицинскую учиться хочешь? Уедешь отсюда в город. Там у тебя все по-другому пойдет.
В самом деле, решил неожиданно для себя, почему ее, сироту, не зачислить в школу сельских сестер? Набирает ведь он туда со всего уезда. А она вполне подходит для школы: с детства работала на фельдшерском пункте у такого толкового человека, как Андреян Степнов. Немножко грамотная. Все, что требуется.
— Ну как, надумала?
— Не поеду я, доктор. — Упорно продолжала называть его доктором. — Тут родилась, тут и помру. — Ехать? Зачем? Только себя обрела. Своим домом зажила… Он хочет помочь ей? Ну конечно, не бывает разве людей доброй души? Не все же волки друг другу.
Зборовский видел, как рушатся его добрые намерения. Вот она встала. Рослая, спокойная. Усмехнулась уголочками рта. Горько, незлобно. Чуть растягивает слова. И ничего в них нет наигранного… Верочкиного. Дашка, сиротка, случайно пригретая сельским фельдшером, держит себя с каким-то поражающим достоинством. В то же время настолько просто, что он, доктор, в чем-то ощущает ее превосходство.
— Не тороплю. Подумай. Время на это еще есть.
Да, они вышли вместе. Доктор и Даша. Никого не стыдясь, не боясь пересудов. Она накинула на голову расписанный мелкими розочками платок, подарок Андреяна.
Сергей Сергеевич направился в амбулаторию. Даша чуть поотстала.
— Что ты, Дарьюшка, доктора свово посереди села бросила? — окликнула Агриппина.
— Не твоего ума дело.
Языкастая Агриппина дала отбой:
— Да ты не серчай; и пошутить нельзя. Я те про то, что гляди в оба: неспроста доктор с тобой якшается.
— А ты, зубоскалка, и радехонька подглядывать?
По расчетам Зборовского, нижнебатуринская школа, при бесплатном обучении в ней, должна была обходиться земству в 1600 рублей в год, включая выплату стипендий пятерым ученицам. Так что Даше причиталось бы получать четыре рубля в месяц, не считая больничного харча, положенного ей как хожалке.
Соколов был очень доволен: не ошибся, передоверив заботу о школе молодому доктору. И учениц тот подобрал подходящих — мало-мальски грамотны, и все в возрасте от семнадцати до тридцати лет. Не подозревал Варфоломей Петрович, что Зборовским теперь руководила не только «высокая идея». Примешалось личное.
Последние дни перед отъездом в город Дашу не покидало гложущее беспокойство. Зачем оставляет место, где родилась, где столько вынесла, перестрадала. С чем свыклась либо примирилась. Зачем бросает злую и добрую, тихую Комаровку?
Грузил ее рухлядь Фомка. Он и перевез Дашу. Для такого случая прицепил колокольцы к дуге — и мы-де не лыком шиты! На дороге поклевывали куры; вздернув мясистый гребешок, черный петух подмигивал белесоватым веком.
Лошаденка… Скрипучая телега…
Прощаясь, Фомка пожелал:
— Не кручинься, Дашк. Не рюмь. Зря сырость разводишь. По-деловому задумала. Может, в люди выйдешь.
Перенес вещички и сказал:
— Пойду-ка я в люзион. Тута недалече. И обратно к тебе, за лошадкой.
Не было случая, чтобы заездом в Нижнебатуринск Фомка не заглянул в «Экспресс». Особенно приохотился он до комедийных картин, — потому ли что сам мало веселого видел в жизни? Харитон пристраивал его на балконе: не жалко, гляди! Дружба завязалась у них на базаре, когда помощник Арстакьяна «делал кассу». Забавная дружба! Один в лаптях, другой в хромовых ботинках. Хоть и колченог, густо заляпан веснушками рыжий Фомка, а силач. Харитон же сухопар, сутул, редковолос. Кто кого затаскивал в харчугу, не понять. Только видели их там либо мирно беседующими за кружкой пива, либо схватившимися в каком-то горячем споре. Пошто препираются, в чем несогласны?
К работе Даша приступила на вторые же сутки после прибытия в Нижнебатуринск. По просьбе Зборовского Соколов предоставил ей место хожалки с тем, чтобы жила при лечебнице. Нянюшек-хожалок там было семеро, все пожилые, одинокие. Новенькую приняли доброжелательно. То ли подкупала ее молчаливость, то ли молодость. «Пригожая сиротка, справная», — отзывались о ней. Поначалу немного дичилась. Особенно робела перед кастеляншей, которой по счету сдавала белье: полотенце, простыня, сорочка… Вдруг недосчитает чего? Кастелянша — Амеба — не шла, а всей своей массой переваливалась по коридору. Хожалки во всем к ней подлаживались. Можешь хуже работать, дежуря — соснуть, но, упаси бог, не почтить ее: заживо съест. Выделяла тех, кто не скупился гостинцами одаривать.
Худо ли, нет ли, но пути назад отрезаны. А вперед? Кто умеет без промаха угадать, каким оно, неведомое, станет?
Распорядок дня строился так, что на учете каждая минута. Чуть свет — мытье полов, уборка в палатах; протрешь окна, двери, едва успеешь перестлать койки больных, подходит время завтрака; напоишь, накормишь их… «Нянюшка, принеси…», «Нянюшка, забери…» — просят больные. «Живей, Даша!» — торопит сестрица. «Сбегай», — торопит и доктор. Всяк тобой понукает. Хоть разорвись. А в двенадцать — учение, школа. Вечером — домашняя подготовка.
Бывало, в рабочую пору встанет с петухами — и на поле. Ни косьба, ни молотьба, ни огороды не утомляли. А сейчас придет на занятие и сразу вся вянет. Другие записывают, а ей — не поспеть! Лекции… Веет от этого слова чем-то мудрым-премудрым. Сколько новых неслыханных слов: «септический», «гуманный», «криминальный». Клином врубаются слова эти в голову, чужие, посторонние. Переспрашивать, что они означают, стыдится, еще засмеют. Своим умом доходи. А как дойдешь? Стала выписывать непонятное на отдельный листок. Потом попросит кого-нибудь растолковать — фельдшерицу или старенького доктора, доживающего свой век в лечебнице. Однажды отважилась остановить самого Соколова:
— Прощенья прошу, господин доктор… Кто такие меридианы и параллели?
— Не кто, а что, Даша! Ну как бы тебе проще объяснить? Параллели — это плоскости, которые идут по земному шару в таком направлении, — провел в воздухе рукой слева направо, — а меридианы…
С головы до ступней словно кипятком окатило. На губе ее проступили росинки пота:
— А я-то, дуреха, думала, что меридианы и параллели — это люди.
— Люди? — Соколов изучающе глянул в подвижное, смущенное лицо любознательной хожалки. Тонкая нежная кожа, а на щеках деревенский яркий румянец. Повел ее к себе в кабинет. Вынул с верхней полки застекленного шкафа толстую, в тисненном золотом переплете, книгу и протянул ей. — Возьми. Если не поймешь какое-нибудь слово — ищи его здесь и читай
