— Ваш номер не отвечает. Что делать? Может быть, соединить с другим номером?
Алибала призадумался, чей телефон дать, чтобы справиться о жене. Лучше всего, конечно, соседа по этажу, Асадуллы-муаллима, но, сколько он ни силился, не мог вспомнить номер телефона. Наконец он решился:
— Дочка, если можно, через полчаса или через час снова вызови этот номер, наверное, жена куда-то вышла, к тому времени вернется. Она сильно беспокоится, долго не задержится нигде.
Телефонистка терпеливо его выслушала, ответила:
— Хорошо, ждите повторного вызова.
Алибала стоял лицом к окну. Обернувшись, он увидел, что молодой усатый парень расставляет на столе люля-кебаб, напитки, соления, раскладывает ножи и вилки. Расстроенный несостоявшимся разговором, Алибала равнодушно наблюдал за всем этим. Мыслями он был в Баку…
— Не огорчайся, раз телефонистка обещала, будь спокоен, немного погодя снова соединит тебя с Баку. У нас ведь так: с космонавтами легче переговорить, чем с соседним районом.
Официант открыл бутылку, налил в бокалы коньяк и услужливо спросил Дадаша:
— Больше ничего не надо?
— Пока нет. Если что понадобится, позвоню. Официант ушел. Дадаш поднял бокал.
— Алибала, прошу тебя поднять свой бокал, я хочу сказать тост.
— Подожди, к напиткам я не привык, на голодный желудок пить не буду. Ты пей, а я сначала поем немного, потом, может, выпью.
— Тогда и я сейчас пить не буду. Давай сперва покушаем.
Дадаш принялся ухаживать за Алибалой, положил ему па тарелку люля-кебаб, посыпал сумахом и мелко нарезанным луком, подвинул горчицу, хлеб.
— Кушай, у нас хорошо готовят люля-кебаб.
— Зачем так много положил?
— А что там есть? Я в один присест вдвое больше съедаю. Кушай. Весь день был занят этой историей, не обедал… да, наверное, и не завтракал.
Хотя Алибала ничего не ел с самого утра, аппетита не было, и пока он съел два кебаба, Дадаш ополовинил целую тарелку — ел он быстро, словно куда-то должен был уходить и жалел, что люля-кебаб останется. Наконец наевшись, он выпрямился.
— Ну как, заморил червячка? Теперь можно и выпить.
Алибала взял бокал. Дадаш вытер рот бумажной салфеткой и заговорил так громко и с таким выражением, будто держал речь с трибуны перед большим собранием:
— Говорят, друзья познаются в беде. Верно! Но не все с честью выходят из жизненных испытаний. Алибала, ты отнесся ко мне в трудную минуту как самый настоящий друг и товарищ. Я не из тех, кто забывает добро.
Вот кончится эта история, и ты увидишь, как я отблагодарю тебя…
Дадаш замолчал, чтобы перевести дыхание, а Алибала решил, что он закончил свой тост, и хотел уже было ответить ему, но Дадаш предостерегающе поднял руку:
— Нет, дорогой мой друг, я еще не закончил. Дорогой Алибала, я пью за твое здоровье. За здоровье Хырдаханум-баджи, Вагифа и внуков мы еще выпьем отдельно. Будь всегда готов услужить друзьям, а они готовы быть полезными тебе!
Прежде чем выпить, Дадаш встал и горячо обнял Алибалу. При этом он плеснул коньяк себе на пиджак. Но, не обратив на это внимания, он смачно поцеловал Алибалу в губы.
Алибала не любил мужских нежностей. Он невольно подумал, что неделю тому назад, встретившись с ним после стольких лет разлуки, Дадаш его не обнимал и с поцелуями не лез. И ему понятно было, по какой причине, как говорят, так бурно кипит молоко его ласковости.
— Будь здоров, Алибала! — заключил Дадаш и залпом опрокинул в рот бокал коньяка.
Алибала тоже отпил несколько глотков.
— Вот это другое дело! — Дадаш крякнул. — Когда выпьешь, аппетит появляется и еда вкуснее становится. Иным нравится водка, а я предпочитаю коньяк. Наполнив бокалы и любуясь этикеткой с изображением озера Гёк-Гёль, он продолжал: — Для меня этот «Гёк-Гёль» лучше всех других коньяков на свете и, конечно, лучше хваленого коньяка «Ширван». Ты какой коньяк любишь, Алибала?
— Если я скажу, что не знаю даже названий многих коньяков и вообще в них не разбираюсь, ты не поверишь, но это так. Вот если о пиве спросишь, могу ответить, что лучше чешского пива нет. Это самое хорошее пиво.
— Э-э, пиво разве напиток?
— Для меня — да.
— На вкус и на цвет товарища нет, но мы с тобой товарищи. — Дадаш пришел в прекрасное настроение, поднял бокал и снова хотел произнести тост. Но Алибала остановил его:
— Подожди, Дадаш, на этот раз я скажу, не обижайся.
— Но я же должен закончить свой тост…
— Считай, что мы уже выпили за Хырдаханум, моего сына и внуков, раз ты их назвал. Теперь слушай меня. Дадаш поставил свой бокал, сел.
— Пожалуйста, Алибала, говори, я давно мечтал вот так посидеть с тобой за бутылочкой и послушать тебя.
Алибала пристально смотрел на большую ветку дерева, которая заглядывала в окно, — словно пересчитывал на ней пожелтевшие листья и боялся при этом упустить хоть один листок.
— Дадаш, я хочу откровенно поговорить с тобой. Вот мы с тобой сидим за одним столом, как когда-то мечтали, едим один хлеб, мы товарищи по тяжелым дням войны, а теперь уже в таком возрасте, что не должны скрывать друг от друга своих мыслей. Скрытности в дружбе места нет…
— Верно, Алибала, верно. Друг должен говорить другу правду, иначе какой же он друг?
Уверенный в своих предположениях, Дадаш думал: «Вот сейчас Алибала начнет бить себя в грудь, станет хвалиться, что он сделал для друга то-то и то-то, а потом перейдет к тому, что, ни с чем не считаясь, бросил свои дела и приехал выручать друга. При этом он рисковал своим честным именем, вынужден был врать, чего никогда в жизни не делал… Дружба дружбой, а табачок у каждого свой. Так что давай, что положено, наличными, чтобы возвращаться домой не с пустыми руками. Но нет, Алибала, не так будет, как ты задумал, умерь свой аппетит! Вот когда все дело полностью закончится и я получу в целости-сохранности свой чемоданчик, получишь и ты свое. В Баку получишь. Я хозяин своего слова. Во-первых, я провожу тебя отсюда довольным. Кое-что уже поручил Явузу. Повезешь домой полтуши бараньей, корзину отборных фруктов… Явуз отвезет тебя на своей машине. Что ты еще хочешь для начала, дорогой? Совесть тоже хорошая вещь, ведь ты одно знаешь, а другого — нет. Будь проклят отец того, кто донес на меня! Чтобы замять это дело, мне придется еще не одному, лицу оказать уважение, так что на этот раз не только заработка не будет у меня, но будет один расход. Я даже дорожных затрат не покрою. Ведь не ты тот главный человек, который меня выручил. Если б он не дал указаний, как быть, твои показания ломаного гроша не стоили бы… Кто их всерьез принял бы, если бы не надо было принять? Так-то, дорогой. Ну да ладно, говори, чего ты ждешь от меня?»
Алибала поднялся, но бокала не взял.
— Дадаш, я хочу сказать не тост, а то, что думаю о тебе.
— Но тост — это как раз то, что думаешь о человеке.
— Нет, это будут иные слова, без похвалы, без возвеличивания. Это будет только правда.
— Мне очень приятно будет услышать из твоих уст правду о себе.
Алибала отпил несколько глотков минеральной воды.
— Вчера ночью, — сказал он, — когда ты прислал за мной своего племянника, Хырдаханум была против того, чтобы я ехал в Кубу. Не стану скрывать от тебя, мы даже немного повздорили с ней из-за этого. И хотя мне тоже не слишком радостно было ехать по такому поводу, я приехал, чтобы помочь тебе, своему другу, с которым вместе сидел в одном окопе. И я не сожалею об этом…
Внимательно слушая Алибалу, Дадаш думал: «Посмотри, как он набивает цену своему доброму поступку!» И усмехался: знаю, мол, наперед, что ты скажешь.
— Слава богу, что все обошлось благополучно… — Алибала, помолчав, обернулся к Дадашу. — Теперь, брат, обидишься ты на меня или нет, я скажу здесь, с глазу на глаз, то, что думаю о тебе.
— Прошу, Алибала, говори, почему я должен обижаться?
— Хорошо, братец, скажу тебе прямо, что твои эти дела мне не по душе!
— Какие дела?
— Спекулятивные, какие же еще? Дадаш изобразил на лице удивление:
— Кто тебе сказал, что я занимаюсь спекуляцией?
— Дадаш, мы только что, за этим столом, решили как мужчины говорить правду, быть искренними до конца. Нет нужды, чтобы кто-то другой говорил мне, чем ты занимаешься. Я не ребенок, сам все вижу. Если молчал, то не потому, что не понимаю, что к чему. Боялся плохо о тебе думать, не верилось, что ты спекулируешь, хотел убедиться. И очень скоро убедился. Не понимаю только одного: почему даже мне не хочешь признаться? Я не начальник какой-нибудь, не следователь, меня бояться нечего… Тем более что невольно связал себя с этим делом, когда сказал, что чемодан с товарами, которые ты привез продавать, принадлежит мне…
Хотя Алибала припер Дадаша к стене, у того и волос не шевельнулся.
— Допустим, что я спекулирую. Что из этого? — спросил оп.
— «Не допустим», а так оно и есть, Дадаш. Что из этого, говоришь? А то, что недостойно мужчины, да еще солдата, столько раз глядевшего в лицо смерти, покупать и перепродавать какое-то тряпье. Водиться с грязными людьми, обманывать честных. Стыдно, ей-богу, стыдно!
