— Ты о моих детях не беспокойся, Алибала, — глухо заговорил Дадаш. — Даже если меня арестуют и посадят, имени моего им стыдиться не надо: я никого не грабил, никого не обокрал, никого не убил. Им не придется ходить с опущенной головой. Правда, сейчас другие времена, но торговля и в наши дни — дело нужное, не зазорное. В нашем роду многие занимались торговлей, можно сказать все: и дед, и отец, и прадед, и ходили с высоко поднятой головой. Мой дед Хаджи Алескер был известным в Кубе купцом. Отец, Муса-киши, ежегодно в сезон фруктов скупал яблоки и груши и продавал их в Баку, и никому от этого убытка не было: ни те, у кого он скупал, ни те, кому их продавал, обманутыми себя не считали. Каждый занимается своим трудом, торговля — это его труд. И он трудился, и один на честные деньги безбедно содержал семью. Я другим делом был занят, а вот вышел на пенсию и увидел, что на нее не Могу нормально прожить. Решил, что надо прирабатывать. И прирабатываю. Но при этом никому в карман не лезу. Считаю, что честно и достойно живу. А вот ты сядь, сними папаху, положи перед собой и подумай, как сам живешь, что это за жизнь? Тебе не нравится, что я занимаюсь торговлей, а мне не нравится, каким способом ты зарабатываешь себе на кусок хлеба.
— Каким же способом я зарабатываю на хлеб? Моя работа тебе не нравится? Но разве я тебе или кому бы to ни было причиняю вред?
— Другим, — нет, а себе — да. Да хлеб, заработанный таким путем, я и сам не стал бы есть, и детям своим его не предложил бы.
— Вот как! Благодарю тебя, ты откровенно высказал свое мнение. Моя работа тебе не нравится. Проводник — это что, стыдно, зазорно?
— Кто тебе сказал, что стыдно? Не такая уж плохая работа. Но не будь хотя бы небольшого приработка, ты жe смог бы жить на оклад проводника.
— Но я живу. И приработка не имею.
— Да окаменеет тот, кто поверит.
— Можешь не верить.
— Не будь приработка, разве ты пошел бы в рейс? — Дадаш лукаво потер подбородок. — Ты, наверное, думаешь, будто я ни в чем не разбираюсь?
— Ты во многом преуспел. Но не мерь всех на свой аршин.
— Зачем на свой? Буду мерить на твой аршин. И все сойдется. Я буду говорить, а ты считай. Во-первых, каждый пассажир за два-три стакана выпитого чаю вместо пятнадцати — двадцати копеек дает вам по рублю? Дает. И вы берете? Берете. — Не ожидая подтверждения Али-балы, Дадаш продолжал: — Во-вторых, после каждого рейса вы мешками собираете в купе пустые бутылки и сдаете их? Сдаете. Точнее сказать, продаете и от этого кое-что тоже кладете в карман? Кладете. И я еще говорю о мелочах, о том, что на виду у всех. Ну, а то, что каждый раз ты покупаешь в Москве ходовые товары и привозишь их в Баку, — это что, не в счет? А что берете безбилетных пассажиров и везете их иногда по нескольку перегонов — это что, вы делаете задарма? Рискуете, что составят акт, дадут выговор или вытурят с работы за красивые глаза безбилетников, а? Продолжать или достаточно?
— Посуду собираем, сдаем. Чаевые бывают, но мы их не просим, — ответил Алибала. — А безбилетников я не вожу… И торговлей дефицитом не занимаюсь.
— Возможно, вдвоем с женой вы прокормитесь. Но вот Садых и другие подобные ему — они ведь ничем не брезгуют? Моя купля-продажа — это, по-твоему, спекуляция. Что ж, пусть будет по-твоему; Но я ставлю эту торговлю выше собирания и продажи пустых бутылок, оставленных кем-то в купе. Мое дело все же достойнее!
Дадаш подошел к столу, сел.
Алибала допил минеральную воду, оставшуюся в фужере.
— Я тебя не оскорбляю, Дадаш. Я высказал тебе свое мнение, не задевая твоего достоинства. Но ты моего достоинства не щадишь. Выходит, ты плохо обо мне думаешь. Так вот знай: никогда и ни перед кем я не унижался. Не унижался и не подхалимничал ради двух-трех рублей. Никогда не брал с пассажиров лишней копейки за выпитый чай. Это во-первых. Во-вторых, о бутылках.
Ты верно заметил, что каждый раз после рейса в вагоне их остается немало. Проводникам приходится их убирать. Что делать с этими бутылками? Выбрасывать, засорять пристанционную территорию, бить? Собираем, сдаем. Ничего унизительного тут не вижу.
— Это зависит от человека, Алибала.
— Я не считаю себя ниже кого-нибудь. И вовсе не раскаиваюсь, что работаю проводником. Не всем быть учеными, начальниками. Нужны люди и в сфере обслуживания. И я один из них. Если каменщик служит людям тем, что строит для них дома, портной — тем, что шьет им одежду, то проводник — тем, что заботится об их удобствах в дороге.
Дадаш снова встал и зашагал по комнате.
В груди у Алибалы жгло, словно он съел целую тарелку маринованных баклажанов.
Он наполнил фужер минеральной водой и выпил ее.
— Ты презираешь мою работу, Дадаш, высмеиваешь меня, а я презираю твой бизнес. Меня на мою работу поставило государство. А кто тебя просил стать между магазином и покупателем? Или ты продаешь свое? Люди не могут найти необходимого, а такие, как ты, через нечестных людей заранее узнают, где что будет продаваться, и тучей, как коршуны на падаль, набрасываются на товар, закупают все, до нитки, берут товар со складов и баз, а потом по цене, которую им вздумается назначить, реализуют. И еще хотят ходить, высоко задрав голову. Спекулянт, ты меня извини, — это вор, рука которого постоянно шарит в народном кармане…
— А ты, конечно, благодетель, который только и думает о других, о пользе людей… — начал Дадаш, но его прервал продолжительный звонок телефона. Дадаш поднял трубку. — Да, да, — сказал он телефонистке и обратился к Алибале: Баку. Соединяют.
Алибала поднял трубку.
— Алло, я слушаю.
Телефонистка сказала, что несколько раз набирала номер телефона, но никто не отвечает.
— Опять не отвечает?
Алибала обеспокоился. Был уже одиннадцатый час вечера. Куда могла уйти Хырдаханум в такую пору, тем более что ожидает звонка?
— Не знаю, дочка, что и сказать… Если не отвечает, то что можно сделать?
— Аннулировать заказ?
— Ну что ж… придется аннулировать.
Алибала наверняка знал, что Хырдаханум должна быть дома, что она ждет его звонка и весь день сидит у телефона… Неужели этот проклятый телефон опять испортился? АТС-61 работала из рук вон плохо, жители микрорайона постоянно на это жаловались, к ним иногда просто невозможно было дозвониться: когда ни наберешь номер, или не отвечает, или занято. Оставалось надеяться, что когда-нибудь связь наладится. И вот потребовалось позвонить домой, а телефон не работает. Бедная Хырдаханум сидит там, волнуется, а он нервничает тут неужели придется ждать до утра? Была бы машина, не посмотрел бы на поздний час, прямо сейчас и поехал бы.
Конечно, если бы Алибала попросил у Дадаша машину, тот немедленно отправил бы его в Баку с Явузом, но после такого разговора самолюбие не позволяло ему просить Дадаша о чем бы то ни было.
Он положил трубку. Продолжать прежний разговор с Дадашем он тоже счел неуместным.
— У меня просто сердце сжимается, — сказал он. — Выйду на улицу, воздухом подышу. Дадаш указал на стол:
— А ужинать не будем? Все осталось нетронутым.
— Ты кушай, я не хочу.
И Алибала, оставив Дадаша, вышел.
Был теплый осенний вечер. Перед гостиницей громко разговаривали трое молодых людей. Они только что вышли из ресторана и были навеселе.
Алибала обошел молодых людей и свернул вправо от гостиницы. Он подумал, что Дадаш последует за ним, а видеть его и разговаривать с ним ему было противно. Мысленно он разговаривал с Хырдаханум: «Знаю, сейчас ты попрекаешь меня: не послушался меня, уехал в Кубу, и не звонит, не сообщает о своем положении, чтобы я знала, как дела… Ты права, Хырда, виноват я перед тобой, напрасно поехал…»
Алибала шел по тесной боковой улице, удаляясь от гостиницы. Улица была пустынна. Редкие пешеходы молча шли по своим делам. Только один старик, проходя мимо, сказал ему: «Доброй ночи». И Алибала ответил ему. Он бродил по улицам Кубы, думал о разговоре с Дадашем, и обвинения Дадаша звучали в его ушах. Почему он считает работу проводника унизительной? Где бы человек ни работал, если его работа приносит людям хоть малую пользу, она возвеличивает его. Алибала никогда не сожалел о том, что работал проводником. За много лет работы на железной дороге он только один раз возымел желание уйти с этой работы.
А было так.
Война только что кончилась. Демобилизовавшись, он долго размышлял, куда пойти работать. В конце концов решил пойти на железную дорогу. В первое время ездил проводником в поезде Баку — Нахичевань. Выйдя из столицы вечером, наутро поезд достигал южных пределов страны и медленно шел вдоль Аракса. Араке, подобно острому мечу, рассекал азербайджанскую землю на две части. По ту и другую сторону границы жил один народ. По эту раскинул свои земли Северный Азербайджан, по ту — Южный, но и название земли, и народ той земли были поглощены коротким словом «Иран».
